сех сбил с
толку самый последний приказ, согласно которому в Бетюне решено не
останавливаться, соответствующая эстафета послана Мармоном коменданту
крепости.
   Сезар ничего не понимает, а тесть не может дать ему разъяснения.
Господин де Дама болен, его усадили в карету в самом хвосте колонны, он
ничего не знает. Карета желтая, в нее сложили пожитки командира легкой
кавалерии и его зятя; туда же Деман, казначей роты, отнес папку с делами,
и она теперь валяется на ящике с серебром. Сезар смотрит на Главную
площадь, где стало еще теснее оттого, что колонна повернула вспять. Он
видит своего родственника Луи де Ларошжаклен, которого вызвали на
совещание в ратуше, видит царящую вокруг неразбериху и растерянность, и
вдруг глаза его застилает туман.
   Ему представились солдаты Эксельманса, которые рыщут где-то вокруг и
непременно оцепят город, если не вывести войска сейчас же. А с кем
доведется столкнуться по пути в Лилль? Гарнизоны снялись с мест и
маршируют по всем дорогам. Кто же здесь командует? Кто?
   Но вот перед ним, все заслоняя, встает образ Шарля де Лабедуайер,
пленительного лукавца, которого, как ему казалось, он привлек на сторону
монархии, образ торжествующего, улыбающегося Лабедуайера с горделивой
осанкой и надменными речами... Лабедуайера, которого расстреляют, когда
настанет осень.
   Что, если Лабедуайер в числе преследователей? И они столкнутся лицом к
лицу?
   - Незачем сидеть здесь, - сказал майор Теодору. - Пойдемте ко мне, мы
успеем добраться до лавки, пока войска не двинулись дальше. И лошадь будет
у вас под рукой в случае чего...
   С улицы Большеголовых через посудную лавку они вышли в Тесный переулок.
Жерико хотел убедиться, что Трик ухожен и сыт. Но сюда тоже нахлынули
гвардейцы конвоя, в заведении господина Токенна было полно лошадей, и
мастеровые из кузницы угощали вином спешившихся кавалеристов. Это были
гвардейцы Ноайля с голубой выпушкой на мундирах, и все радовались
передышке, смеялись и по-братски выпивали вместе. Трику, как и коням новых
постояльцев, принесли гарнец овса. Гости пили местное кисленькое вино за
здоровье короля. Теодор наблюдал, кто поддерживает тост, оказалось, что и
те, и другие-и гвардейцы, и бетюнские мастеровые.
   - Не выпьете, приятель? - Теодору протягивал стакан рослый молодой
человек, русый, остроносый, с зачесанным наверх кудрявым вихром. Они
представились друг другу. Имя гвардейца ничего не сказало художнику: еще
один провинциальный дворянчик, из тех, что щеголяет двойной фамилией. Этот
был уроженец Макона, жизнерадостный юноша с заразительным смехом, даже
странным в такие минуты. Зато ему фамилия Жерико была знакома.
   - Вы родня художнику? - спросил он, и Теодор, краснея и отводя глаза,
шепотом признался, что это он и есть.
   - Вот как! - воскликнул гвардеец. - Выпьем же за искусство, сударь, в
этом обиталище ремесел, среди этих славных малых, которые ничего в нем не
смыслят! Вам знакома живопись графа де Форбэн? Помимо портретов его
красавицы дочери, госпожи де Марселлю, он повинен еще в пейзажах,
написанных в манере Клода Желле, прозываемого Лорреном, однако что-то в них
есть и свое... Он друг нашей семьи... но я-то особенно его люблю за
итальянский дух его живописи. Ах, Италия, вы никогда не станете настоящим
художником, покуда не повидаете Италию. Вы не бывали там? Давайте выпьем за
восторги, которые ждут вас по ту сторону Альп, в Италии!
   Внезапно имя, которым назвался гвардеец, дошло до сознания Теодора, -
правда, он не был уверен, что не ошибся, но ударение на слове "Италия"
что-то напомнило ему.
   - Если я верно расслышал, вы назвали себя господином де Пра? Простите,
что я переспрашиваю...
   - Ну да, - подтвердил гвардеец. - Альфонс де Пра де Ламартин. Но вы не
ответили мне, господин Жерико: вы собираетесь побывать в Италии? - И,
подумав, добавил:-Кстати, вам не случалось, сударь, читать мои стихи?
   - Читать-нет, - ответил Теодор. - Но мне их декламировала одна юная
девица...
   - Вот как? Да, правда, мои стихи по большей части нравятся барышням.
   Теодор подумал, что дело тут, пожалуй, не в стихах.
   В большом зале ратуши происходило уже не совещание штаба, а совет всех
начальствующих лиц во главе с графом Артуа, герцогом Беррийским и
маршалом. Среди собравшихся были Лористон и Лагранж, герцог Мортемар, Луи
де Ларошжаклен, Этьен де Дюрфор, граф де Верженн, командир дворцовой
стражи, и полковник Дрюо, командир волонтеров, господии де Мольд и
гражданские власти-господа Делало и Дюплаке, маркиз де Бейна... Никто не
созывал этого собрания, возникло оно стихийно, и здесь царила величайшая
растерянность. Граф Артуа призвал еще Шарля де Дама, который счел за благо
остаться в карете на площади-его лихорадило. Но теперь он поднялся в зал и
присоединился к этому хору без регента.
   Сейчас от командиров рот уже невозможно было скрывать истинное
положение, в которое ставило королевскую гвардию известие об отъезде
короля. Да, его величество покинул пределы Франции, не дожидаясь их. И
даже никого не предупредив. Если же и мы уедем, известие это, конечно,
нельзя будет утаить от остающихся, не надо только, чтобы оно дошло до
низших чинов в тех частях, которые будут сопровождать принцев.
   - Как? Кто остается? - в один голос закричали господа де Лористон и де
Лагранж. - Значит, войска будут брошены на произвол судьбы?
   Нет-нет, поспешил успокоить их маршал. Совершенно очевидно, что для
обеспечения безопасности их высочеств необходимо, чтобы значительный отряд
кавалеристов на сильных конях сопровождал принцев вплоть до границы... а
там, ну, там видно будет, кто захочет-поедет дальше, кто
захочет-останется. Это уже дело казначейства. Сами посудите, откуда в
Бельгии взять средства, чтобы содержать три тысячи солдат под ружьем.
   Ротные кассы не бездонные...
   Но какое взять направление? Единственная хорошая мощеная дорога на
Лилль-через Ла-Бассэ, однако граф опасался натолкнуться там на отряд,
высланный гарнизоном им навстречу.
   Лучше обходить укрепленные города. Ибо отныне армия-это Буонапарте.
   Его высочество герцог Беррийский опять выдвинул свой план, который
предлагал еще утром в Сен-Поле: следовать вдоль канала Ло через Лестрем и
Ла-Горг, с тем чтобы попасть в район между Байелем и Армантьером, где
меньше всего пограничных постов.
   Только было принялись обсуждать его предложение, как снизу послышался
глухой шум, и господин де Дама, выглянув в окно, сообщил, что на площади
происходит суматоха, если не паника.
   Солдаты бросаются к лошадям, офицеры выстраивают их, а сами обнажают
сабли, раздаются крики: "К оружию! К оружию!"
   Пока генералы судили и рядили, господина де Мольд послали узнать, что
случилось, а с ним вместе спустился и полковник Дрюо, обеспокоенный
участью своих волонтеров-правоведов.
   На лестнице они столкнулись с гвардейцем из отряда легкой кавалерии,
который, спросив, где найти принцев, бросился в зал заседания, узнал
герцога Беррийского и крикнул:
   - Ваше высочество! Мы пропали! Войска Эксельманса штурмуют город.
   Поднялся страшный переполох, все повскакали с мест, граф Артуа
закричал: "Коня мне, коня!"; все командиры, и маршал, и герцог, и
супрефект Дюплаке, и мэр с советниками ринулись к лестнице, подтягивая
портупеи, пристегивая сабли и впопыхах надевая каски. Внизу сумятица еще
усугубилась оттого, что отставшие от колонны, которая двигалась из
Сен-Поля, пешие из разных войсковых соединений - гвардейцы конвоя и
Швейцарской сотни-поодиночке, разношерстными группами продолжали прибывать
через Сен-Прийские ворота и стекались на площадь с улицы Большеголовых и с
улицы Оловянных горшков, так что построить войска почти не было
возможности, и герцогу Беррийскому еле-еле удалось, отыскав верховых
лошадей-свою и отцовскую, - собрать гренадеров и легкую кавалерию и
направить их вместе с волонтерами и пешей Швейцарской сотней к Приречным
воротам, куда, по слухам, заявились уланы с требованием впустить их в
город. Горожане, не щадя сил, впряглись попарно в мортемаровские пушки,
чтобы вкатить их на крепостной вал и оттуда стрелять по осаждающим.
   Путь от Главной площади до Приречных ворот недолог, надо только пройти
по грязной улице мимо мясных лавок, где набросаны кости и стоят лужи
крови. Отряд проскакал по улице верхом; примчавшись к воротам, герцог
Беррийский приказал открыть их.
   И тут, как и везде, никаких солдат Эксельманса не было.
   Вместо них у ворот оказались два эскадрона 3-го уланского полка,
которые во вторник 21 марта прошли через Бетюн, следуя из своего гарнизона
в Эре на Париж, в осуществление данного на предыдущей неделе приказа
короля о переброске войск в столицу.
   Однако, дойдя до Арраса, они узнали о бегстве его величества и тут с
благословения своего командира, генерала Теста, нацепили трехцветные
кокарды. Возвращаясь к себе в гарнизон, они в это утро подошли к Аррасским
воротам, оказавшимся запертыми, и тщетно добивались, чтобы их впустили в
Бетюн. Несколько крепких слов, сказанных в пылу спора, - и поднялась
паника.
   Командир улан сгоряча выкрикнул воинственную и вполне безответственную
угрозу: "Если не откроете, я возьму город штурмом!" После этого он
приказал своим солдатам пройти по дороге, огибающей крепостной вал между
Аррасскими и Приречными воротами, и построил эскадроны на лугу, который
спускается от ворот к каналу и носит название Конной ярмарки. Для
столкновения не было ни малейшего повода, уланы преспокойно прошли бы
учебным плацем и предместьем Каторив, потому что на Эр вела дорога,
начинающаяся у Новых ворот. Но прибытие герцога и графа Артуа в
сопровождении внушительного эскорта помешало уланам осуществить это
намерение. Командир улан в свою очередь решил, что из Приречных ворот на
них готовится нападение.
   Не следует забывать, что в глазах графа и его сына скопление улан у
Приречных ворот было стратегическим маневром, так как, если бы они
надумали податься на Эстер через Лестрем, им пришлось бы выезжать именно
из этих ворот. Потому-то они так ретиво бросились защищать выход к
границе, вообразив, что уланы не иначе как по наитию угадали их намерение
и хотят воспрепятствовать этому. У солдат Ноайля еще не выветрились пары
молодого вина, выпитого в заведении кузнеца Токенна, когда они, повскакав
на коней, помчались следом за принцами.
   Амуницию они поправляли на ходу, один невзначай зацепился за что-то
пистолетом, и грянул выстрел. Дрожь прошла по крупам лошадей, притиснутых
друг к дружке, а гарцевавший впереди конь графа Артуа чуть не выбросил его
из седла, вместе с треуголкой и белым плюмажем, и пустился вскачь. Граф,
даже не помышлявший выезжать вперед, теперь поневоле сделал вид, будто
поступает так нарочно, и подскакал почти к самому фронту улан,
выстроившихся на Конной ярмарке. Франсуа д'Экар пришпорил свою лошадь,
чтобы нагнать графа. Маршалу и герцогу неприлично было оставаться позади,
а гренадеры во главе с Ларошжакленом не долго раздумывали, следовать ли им
за принцами или нет-на них самих сзади напирали гвардейцы конвоя с
криками: "Да здравствует король!" На что уланы, естественно, отвечали: "Да
здравствует император!"
   Хотя их насчитывалось не больше пятисот человек, у этих двух эскадронов
на конях посреди вытоптанного луга, под оголенными еще деревьями был
весьма угрожающий вид. Правду сказать, свита принцев остановилась между
Приречными воротами, приземистыми и широкими, единственными старинными
воротами в Бетюне, и выдвинутой вперед караульней с двумя каменными
пилястрами по бокам, с пушечным ядром на каждом.
   Герцог Беррийский подвигался навстречу уланам в сопровождении
Лаферроне, Нантуйе и нескольких солдат легкой кавалерии, всего с дюжину
человек, а граф и маршал оказались теперь позади.
   Герцог смотрел на улан, на их позолоченные каски с конскими хвостами,
на расшитые желтым галуном зеленые рукава и штаны, на синие нагрудники с
белыми кожаными полосами, на белые перчатки с раструбами, на сафьяновые
седла. На пиках у них были трехцветные значки, и сабли бились о бока
коней, стиснутые черными ботфортами улан. Герцог Беррийский дрожал от
ярости-ведь он сам не так давно производил смотр этому полку и держал
перед ним речь. Он направился прямо к командиру, которого знал лично, но
его игра в благородство была подпорчена каким-то гренадером, который
решил, что жизнь его высочества под угрозой, и, обернувшись лицом к
городу, гаркнул: "Спасайте принца!" Тут как раз обыватели подкатили обе
пушки, наставившие свои жерла на непокорных солдат, а из города вылетела
кавалерия и окружила герцога, который думал подъехать к бунтовщикам в
сопровождении двенадцати-пятнадцати всадни ков, а тут вокруг него
очутилось целое скопище конных и пеших всех родов оружия, весь гарнизон
поспешил ему на выручку, гвардейцы герцога Рагузского и мушкетеры
выскочили из Аррасских ворот, за ними следом-пехота, королевские
волонтеры, Швейцарская сотня, так что уланы были почти взяты в
кольцотолько в сторону учебного плаца им оставили выход, словно затем,
чтобы они могли ретироваться к Эрским воротам.
   На тесном лугу сгрудилось около тысячи человек пехоты и кавалерии, но
вновь прибывшим волонтерам по неопытности померещилось, что королевских
гвардейцев тут тысячи четыре.
   Увидав посреди этой сумятицы крест Людовика Святого на груди одного из
эскадронных командиров, герцог подскакал к нему и крикнул:
   - Кто разрешил вам сняться с места?
   Дальнейшее рассказывают по-разному, по правде говоря, кроме тех, кто
был непосредственно около принца, никто не слышал подлинных его слов, а
почти все историки повторяют россказни королевских волонтеров, которые с
такого дальнего расстояния не могли расслышать ровно ничего. Так или
иначе, все увидели улана, который выскочил из рядов и, потрясая пикой,
крикнул:
   - Да здравствует император!
   Герцог Беррийский, весь побагровев, словно его, того и гляди, хватит
удар, зарычал в ответ:
   - Ступай на место, сукин сын, а не то я всажу тебе в брюхо саблю по
самую рукоять!
   Говорят, что в эту минуту какой-то уланский офицер узнал в одном из
ларошжакленовских гренадеров своего близкого друга и торжественно
провозгласил, что, хотя бы ему и грозила смерть, он не поднимет руки на
француза. По крайней мере так послышалось Сезару де Шастеллюкс, не
перестававшему думать о Лабедуайере. Впрочем, все происходившее было
донельзя сумбурно, включая и тот факт, что его высочество ткнул обнаженной
саблей в грудь бригадира улан, который тем не менее выкрикнул:
   "Да здравствует император!" Однако же первоначальное озлобление
смягчилось, и герцог обратился к командиру с требованием, чтобы тот отвел
своих улан. Это подействовало куда лучше, чем угрозы, и, пока командир
перестраивал ряды и отдавал приказ отступить к учебному плацу, герцог без
всякого смысла все еще приставал к уланам: "Кричите: "Да здравствует
король!"" - а в ответ уже с внушительного расстояния услышал: "Да
здравствует император!"
   Ничего не оставалось, как вернуться в город.

                                   * * *

   Причин тому, что принцы выступили из Бетюна около четырех часов
пополудни, было много. Прежде всего, полнейшая неразбериха, неуверенность
в том, отступили уланы на самом деле или нет, затем, были ли они
единственным отрядом или только авангардом, за ними, чего доброго, к
городским воротам явятся другие войска, но, главное, королевские гвардейцы
совсем измотались и выбились из сил, надо было дать им время прийти в
себя, перекусить и построиться заново. Вдобавок Мармон не знал толком,
каким путем следовать дальше, кого отобрать для эскорта. Затем исчез
куда-то граф Артуа. Где же он? В ратуше всполошились, но господин де
Полиньяк всех успокоил: граф Артуа в церкви св. Вааста-он исповедуется.
   - Счастье, что мы находимся в городе, где все население за нас, -
сказал герцог Беррийский своему другу Лаферроне, - это мне стало ясно еще
в прошлом году, да вот взгляните сами-что ни окно, то белый флаг.
   По правде говоря, немало флагов успело исчезнуть, и во многих домах
женщины нашивали на них красные и синие полосы.
   Небо нахмурилось. С минуты на минуту мог возобновиться дождь, гвардейцы
смотрели на тучи и на свои едва просохшие плащи. Что им предстоит?
Выдерживать осаду города или уходить, и куда? Где сейчас король? Как ни
странно, но секрет, который знали чуть ли не тридцать человек, на сей раз
не был разглашен, и Тони де Рейзе, например, свято верил, что его
величество дожидается их в Лилле. Ему отдали распоряжение, совершенно
сбившее его с толку. Отобрать лучших кавалеристов... значит, тех, на
соединение с кем ехали сюда, решено здесь и бросить? И во всех ротах та же
музыка. Слышались слова команды, перемещали лошадей, пересчитывали солдат.
Значит, надо бросать комнату, которую каждый, как всегда на свой риск,
добыл себе с утра? Что говорить услужливым хозяевам, недоумевающим, стлать
постели или нет?.. Да или нет. Эти три словечка выражали всеобщую
растерянность. Позволят взять кареты с поклажей или нет. Все ли оставить
здесь или отобрать из своих пожитков лишь то, что можно захватить с собой.
Гвардейцы конвоя, кирасиры, мушкетеры, гренадеры поспешно отыскивали
кареты-свои или друзей, которым доверили драгоценную кладь.
   А потом возвращались, нагруженные свыше меры; если придется ехать,
разве мыслимо все это тащить с собой! И они вступали в переговоры с
квартирными хозяевами, доверялись им, заклинали хранить как зеницу ока
какой-нибудь ларец, сундучок, ящик.
   И вдруг оказывалось, что именно они-то и остаются в Бетюне.
   Как? Значит, не едем? Нет, ехать-то едем, только не все. Да что это
наконец-едем мы или нет?
   Сумятица и растерянность были таковы, что, кроме отряда кавалеристов из
роты герцога Рагузского перед входом в ратушу и гвардейских пикетов у
городских ворот, ни одна из частей не была в сборе, роты всех родов оружия
перемешались между собой, спешившиеся гвардейцы устроили на Главной
площади что-то вроде форума, сходились кучками, спорили, расходились,
вливались в другие такие же группы. Вокруг ораторов шушукались, сблизив
свои медвежьи шапки, гренадеры, а также кирасиры и гвардейцы
конвоя-разношерстная толпа, у которой только и осталось военного что
мундиры. Штатские держались в стороне, но даже и в эти для всех решающие
минуты случалось, что белые плащи и красные доломаны ныряли в дверь или в
проулок следом за какой-нибудь юбкой. Впрочем, большинству было не до того.
   Одни шепотком, ужасаясь, обсуждали ходившие слухи, другиево весь голос,
с возмущением. Горластее всех были те, что помоложе. Они выспрашивали
старших, не считаясь с чинами, впрочем, часто соотношение между возрастом
и чином было обратное, и всем, почти без изъятия, казалось величайшим
несчастьем не быть в числе тех, кто сопровождает принцев. Если уж умирать
зазря, так лучше умирать вместе с ними... Но тут речь шла даже не о
смерти. Не хотелось думать о позоре, который горше смерти.
   Теодор от волнения не мог усидеть у своего хозяина. Он перекинулся
несколькими словами с господином де Пра, который уходил со сверточком под
мышкой в караул к Аррасским воротам.
   Сам Теодор отправился на Главную площадь повидать когонибудь из
мушкетеров, но те, к кому он обращался, не более его знали, что им
предстоит в ближайшем будущем. Монкором завладела кучка волонтеров,
один-долговязый как жердь, другой-маленький, чернявый, с девичьим
голоском, третийкудрявый, с подергивающейся губой. Больше всего эти
молокососы боялись, чтобы их приверженность к королевской фамилии не была
взята под сомнение. Они с негодованием говорили о сцене у Приречных ворот.
И, захлебываясь от восторга, описывали геройское поведение его высочества
герцога Беррийского. Им хотелось верить, что еще возможна вспышка
верноподданнических чувств, что Франция, как один человек, еще поднимется
на защиту своих законных властителей. Они не могли примириться с мыслью о
переходе через границу, о том, чтобы отдать страну во власть Людоеда, но,
если так надо, он