, скажите на милость, что мы получили от
Наполеона, кроме жалких заказов на ковры для убранства Мальмезона, Сен-Клу,
Компьена? Ведь на этих заказах было занято всего сорок человек, не слишком
ли мало для того, чтобы навсегда исчезла категория "бедных рабочих"!
   Особенно если учесть, что ковровые мануфактуры вообще вынуждены были
закрыться в последние дни Империи. И даже то обстоятельство, что на улице
Тайери открылась мастерская по изготовлению гравюр на дереве, вроде
лубочных картинок, отнюдь не могло компенсировать закрытия такой крупной
фабрики. Поэтому-то обыватели Бовэ охотно кричали: "Да здравствует
король!", и даже неверящие придавали большое значение всяким шествиям в
городе, забывая, что все это было учреждено императором, а молоденькие
девушки в день праздника 14-го июля носили с пением знамена, и им уступали
дорогу в память Жанны Ашетт'[Жанна Лен, по прозванию Ашетт, - уроженка
города Бовз: встали но главе защитников родного города, отбросив
осаждавшие его войска герцога Бургундского Карла Смелого (1472 г.).],
пусть даже принадлежали эти девицы к самым беднейшим семьям. Если уж быть
совсем откровенным, то год царство вания Бурбонов не оживил коммерции, не
уменьшил нищеты. С окончанием континентальной блокады рынок сбыта все-таки
появился, но одновременно с этим возродилась и конкуренция английских
мануфактур. В первые же дни своего воцарения Бурбоны одним росчерком пера
подрубили под корень производство шерстяных тканей, сведя на нет все труды
но улучшению породы овец, по созданию искусственных пастбищ, - -все те
отрасли, которым неизменно оказывал свою поддержку Наполеон! Поэтому-то в
сундуках у промышленников, доведенных до крайности, хранились портреты
императора, и кое-кто из них вел крамольные беседы с приезжими из Парижа.
Однако при мысли о возвращении Империи, с ее рекрутскими наборами и
крикливой роскошью, жителей Бовэ начинала бить дрожь. Город не так сильно,
как деревня, почувствовал гнет эмигрантов: прибывшим с чужбины господам
нечего было делать на узеньких и малоблагоуханных городских улицах, где
небесная лазурь отражается лишь, вежливо выражаясь, в сгочных канавах. За
исключением роты гвардейцев Ноайля с голубой перевязью на мундирах.
   Среди них были очень любезные молодые люди, о которых до сих пор
сожалели на улице Сен-Мартен в Пикардийском предместье, и, в частности,
сожалела госножа Дюран, бакалейщица, у которой была молоденькая дочка.
Надо прямо сказать, их жилец, господин де Пра, как его там дальше, был
очень красивый малый, хорошо сложен и весьма красноречия, а когда он
надевал каску и кирасу, так просто глаз не оторвешь: неизвестно почему он,
самый настоящий блондин, любил повторять к месту и не к месту, что он из
сарацин. Пусть будет из сарацин, но человек он был аккуратный, порядочный,
не позволял себе приходить поздно, в Гвардейскую кофейню, где собирались
дебоширы, даже не заглядывал. Вдова горевала, что пришлось поселить его в
гадкой комнатенке, да где же другую взять? Прямо на антресолях над лавкой:
тут ютились раньше и сами Дюраны, когда они только что поженились и еще не
прикупили соседнего домика, где сейчас жила вдова с дочкой. Но главное
неудобство заключалось в том, что антресоли от ветхости могли вот-вот
рухнуть, поэтому ни при жизни Жозефа Дюрана, ни потом они не решались
прорубить дверь в толстой стене между домом и лавкой, и госпожа Дюран
для того чтобы пройти в лавку, выходила на улицу, а значит, оставлял.!
цома. где ярко блестели навощенные полы. свои цойлочнмс шлеианцы и
надевала перед дверью деревянные сабо, точно Е!ростая крестьянка. А в
комнату господина де Пра можно было попасть только из лавки яо лестнице, да
еще подняв крик: госпожа Дюран! Отворилась кормить своего юного постояльца
за сорок у я день. потому что. по всему видно, господин Альфонс не ni
богатых и особых гребований в смысле разнообразия стола к хозяйке !!ред
ьявлять не будет, но заметим также, что завтрики, обеды и ужины ему
относила дочка, Дениза, и подолгу с ним разговаривала. А он читал ей
счкхи-по его уверениям, он сам их писал. Правда и то, что из слухового
оконца постоялец мог видеть ие только поля. так как домик стоял на самой
окраине, но и любоваться сколько угодно просторами Марисселя и небом таким
высоким, как нигде в Бовэ.
   Как только стало известно, что прибывает королевская гвардия, Денизп
тут же отправилась в город с гайной надеждой встретить Альфонса. Денизе
недавно минуло шестнадцать лег, и вот уже семь долгих месяцев мечтала она
об их постояльце, который относился к ней как к малому ребенку, и сейчас
она с удовольствием представляла себе. как удивится господин Альфонс,
увидев происшедшие с ней за время их разлуки чудесные перемены, а главное,
заметив, как дерзко приподымают край корсажа се молодью грудки. Природа
наделила ее белокурыми волосами и почти неправдоподобно нежным цветом
лица. легко вспыхивающего от малейшего волнения, длинными-длинными
шелковистыми, как самая дорогая пряжа, ресницами и тоненькой фигуркой,
изящной даже в нелепом наряде, который дочка носила по настоянию матери,
считавшей, что только так и должны одеваться порядочные женщины, и который
мог бы изуродовать любую красавицу в двадцать лет: однако, к своему
счастью, Дениза выглядела в этом костюме так, будто собралась на маскарад
и тайком от мамы нацепила на себя "взрослое" платье.
   Пусть низко надвинутый круглый чепчик из грубого полотна, туго
завязанный под подбородком черными несвежими лентами, окаймлял ее личико
своими уныло-однообразными оборочками, скрывая удивительно чистый лоб и
удивительно пушистые волосы, - все равно Дениза казалась только еще
свежее, еще тоньше в плохо !1ригн,чнном корсаже, слишком просторном для ее
детской фигурки, но зато она гордилась тем. что уже носит корсет: на
ялечах ее лежала белая шерстяная косынка с бахромой, скрещенная на
невысокой груди; юбка в мелкую-мелкую сборку была из толстой коричневой
материи, такой толстой, что и тростинка стала бы похожа в ней на бревно, и
в дополнение-старушечий передник. Приходилось обеими руками подбирать
тяжелую, сковывающую движения юбку, падавшую до самых пят, чтобы
перепрыгивать через ручейки, которыми так богат Бовэ, и вообще ни на
минуту не забывать, "что на тебя нацепили этот трепыхающийся колокол-всего
три месяца назад мать решила, что Дениза уже достаточно взрослая, и
обрядила ее так. Сама госпожа Дюран целых двадцать лет носила точно такой
наряд и не видела причин, почему бы и дочке не следовать ее примеру: худо
ли, хорошо ли, она пригнала свои не совсем еще заношенные платья по
фигурке Денизы, причем пришлось убрать больше метра материи за счет
проносившихся кусков, и все же тоненькая девичья талия заметно увеличилась
в объеме. Итак, подобрав как можно выше подол юбки, Дениэа под проливным
дождем шествовала по улицам, забитым солдатами, которым было не до юной
красотки, и внимательно оглядывала каждого, кто был выше пяти футов шести
дюймов, надеясь вот-вот встретить господина де Пра. Но при виде
открывшегося ей зрелища она тотчас забыла о цели своей прогулки, забыла
даже свои недавние надежды. Дело в том, что наши красавцы кавалеристы были
далеко не в парадном виде: некоторые, уже спешившиеся, еле передвигали
ноги, ведя в поводу заморенную лошадь, другие еще держались в седле, но
припадали всем телом к холке коня, а кое-кто даже шел пешком, бросив
лошадь издыхать, погибать где-нибудь на обочине дороги.
   И наконец, те, у кого имелось достаточно денег, решили, что по нынешним
временам проделать за ночь восемь лье более чем достаточно, и еще в
Бомон-сюр-Уаз подрядили телеги, таратайки и прикатили сюда, спасая, что
можно спасти; еще недавно они принадлежали к той или иной воинской
части-теперь это была беспорядочная орда: кто держал на коленях небольшой
ковровый мешок, кто с головой укутался в одеяло, кто храпел, привалившись
к плечу кучера. Как могло все это вновь стать войском, идти вперед, принять
человеческий облик? Некоторые солдаты были с ног до головы покрыты грязью,
удивительно, где они только успели так извозиться! Все-насквозь промокшие,
еле волочащие ноги, вымаливающие приют. И поэтому-то из жалости к ним
Дениза забыла про господина де Пра и поэтому-то повела к себе домой
высокого парня, серого мушкетера, как он отрекомендовался, хотя заметить
это сейчас было трудно, а звали его Теодором. Это было в десять часов утра,
а теперь он спал как убитый у них наверху, разбросав по полу грязную и
мокрую одежду, отшвырнув в угол сапоги, превратившиеся в два кома
грязи-слава богу, хоть удалось стащить их с ног, - лег, так и не помывшись,
голый, разбитый усталостью, еле успев натянуть на себя простыню и красную
перину. Пока он спал на антресолях, куда вела лестница из лавки, госпожа
Дюран, отпуская горчицу и соль-в соответствии с надписью на вывеске, -
передвигалась на цыпочках и шикала на покупателей, хотя вряд ли даже гром
небесный мог разбудить раньше вечера мушкетера господина Лористона! Их
комната шла по четвертому разряду в списке квартир, предназначенных для
постоя войск, что в обычное время являлось для вдовы хоть малым, да
подспорьем; тем не менее к ней раз десять заходили насчет комнаты для
господ офицеров, и один гренадер королевской гвардии уже расположился в
кладовой прямо на ящиках. Поди его оттуда выкури! Покупатели, заходившие в
лавку, бегали смотреть, как спит этот гренадер, поставив возле себя
медвежью шапку, и, хотя зрители умилялись от жалости, все же потихоньку
хихикали: уж больно в смешной позе он спал, даже не совсем ловко
получалось, особенно при Денизе, поэтому она отводила глаза в сторону.
   А военные все прибывали, прибывали...
   Некоторые мылись прямо у колодца. Другие, купив у банщика за пять су
ведро теплой воды, обливались где-нибудь на задворках с головы до ног.
Прямо герои! Третьи брились- А некоторые, бессильно рухнув на землю, так и
остались у стоянки дилижансов на улице Сен-Мартен. Они сидели, положив на
колени сумку и саблю, оглушенные резким никардийским говором; иные
отчаянно чихали, и каждому при виде их невольно приходила в голову мысль:
что погнало их сквозь дождь и ветер? Потому что, сколько ни убеждай себя:
ведь это же солдаты, трудно было поверить, что перед тобой регулярная
кавалерия. Скорее уж опрокинутый улей, разбежавшиеся из приюта сорванцы,
которые не послушались старших и теперь заблудились в горах или на
болотах. Они действительно пришли туда, куда их вели, повиновались
команде, маршировали, как было приказано, и все же не верилось... на вид
это были беглецы, дезертиры. Город Бовэ встретил их сердечно, ибо что-что,
а дезертиры тут были не в диковинку. Женщины из народа по-матерински
опекали этих маркизов и виконтов, представших перед жительницами Бовэ в
таком виде, что их преспокойно можно было принять за простых рабочих, за
таких же людей, как мы с вами! Прибывших затаскивали к себе в дом, давали
им напиться, укладывали спать.
   Поэтому-то многие из них умилялись до слез и твердили: "Ах, что за
город, вот люди, верные монархии, королю, знати!" Было бы весьма нелегко
объяснить прибывшим, особенно в их теперешнем состоянии духа, как и почему
так получилось, да, откровенно говоря, об этом никто и не помышлял-никто
ведь не знал толком, что именно происходит, каковы его личные намерения,
что ждет его в дальнейшем... Одно знали наверняка: самое разлюбезное дело,
когда солдат удирает во все лопатки-раз удирает, значит, драться не будут;
а здешних жителей волновала лишь одна мысль: главное, самое главное, чтобы
не дрались у нас в Бовэ!
   Что не так-то уж глупо!
   Когда карета, увозившая Нанси де Масса, ее малюток и няньку, миновала
две сторожевые башни, стоявшие по обе стороны ворот, и выбралась из
префектуры на площадь Св. Петра, герцогиня увидела в громоздкой тени
собора как раз напротив церкви Басс-Эвр коляску, где сидело четверо
господ, и среди них на передней скамеечке-господин де Тустен из личного
королевского конвоя. Она познакомилась с ним в прошлом месяце в Мо, куда,
оправившись после родов, ездила к тетке Сильвестра показать своих крошек.
   Гвардейцы роты князя Ваграмского совсем истосковались в Мо, и господин
де Тустен сразу же стал волочиться за герцогиней, что, впрочем, оставляло
ее тогда совершенно равнодушной, но сейчас, в такую минуту, неожиданная
встреча со своим воздыхателем показалась ей многозначительной-ее как будто
коснулся вихрь исторических событий. Однако не до такой степени, чтобы
останавливать карету. Нагнувшись, она увидела сквозь заднее окошко, что
коляска свернула к префектуре, откуда она сама уехала несколько минут
назад. Нанси озадаченно потерла свой вздернутый носик и представила себе
беседу между маркизом де Тустен и Сильвестром. Господи, до чего же тесен
мир! Все происходит как в театре: действующие лица заранее занесены в
программу, и никто, кроме них, не смеет появиться на сцене. Вдруг она
хлопнула себя по лбу.
   - Что-нибудь забыли, сударыня? - осведомилась нянька, покачивая на
руках крошку Нанетту, сосредоточенно сосущую большой палец.
   - Нет, ничего не забыла, милочка, как раз наоборот: вспомнила... Ведь
тот высокий мужчина, что сидит напротив господина де Тустен, на заднем
сиденье коляски...
   - Кто же он такой? - спросила няня, выглядывая в окошко и ища взглядом
Тустена.
   - Конечно же, герцог Ришелье! А меня нет дома! И некому его встретить!
Говорят, он очень приятный мужчина! И рассказывает такие интересные вещи о
России!
   Нанси не ошиблась-это действительно был герцог Ришелье, сидевший в
коляске несколько боком, ибо на ягодицах у него образовались самые
настоящие раны: дело в том, что накануне вечером, покидая в спешке улицу
Ройяль-Сент-Онорэ, он захватил с собой десять тысяч франков в золотых
луидорах, которые взял в субботу у господ Лаффит и Перрего, улица
Мон-Блан, и монеты постепенно выскальзывали из маленьких кармашков пояса,
ибо, себе на беду, он надел пояс вверх ногами, и получилось так, что от
самого Парижа он скакал и галопировал на собственных луидорах, попадавших
в кальсоны, в рейтузы и даже в сапоги.
   Сначала герцог никак не мог понять, что произошло, а когда наконец
понял, то помочь горю было уже поздно: не переодеваться же под проливным
дождем, собирать свои золотые, укладывать их на место, и все это в полном
мраке. Так что в теперешнем своем состоянии он стал вполне безопасен для
дам! И не мог же он, в самом деле, остановиться в первом попавшемся
доме-ему нужен врач, нужны припарки и примочки; вот он и решил, прихватив
с собой своих попутчиков, заехать к префекту, чтобы тот вызвал хирурга.
Счастье еще, что в Бомоне удалось найти эту таратайку, и он отправился в
путь вместе с маркизом де Тустен, Леоном де Рошешуар, бывшим своим
управителем в Одессе, приходившимся ему племянником со стороны жены и в
данное время служившим в черных мушкетерах, и господином де Мопеза,
адъютантом Леона. Было, по всей вероятности, около половины второго.
   В этот самый час маршал Макдональд находился на хорошо знакомом ему
отрезке дороги, ибо как раз отсюда, свернуи налево, можно было попасть в
поместье Реньо де Сен-Жан д'Анжели. Почти повсюду в этом крае были
разбросаны поме стья, символизировавшие собой неизменность того мира, к
кото рому принадлежал и герцог Тарентский и который, возможно, он
собирался покинуть. Куда заведет его эта погоня за убегающим королем?
Неужели и впрямь придется оставить Францию? На это он никак не мог
решиться. Поэтому он упорно молчал и нс отвечал на восклицания генерала
Гюло и своего адъютанта, который то и дело высовывался в окошко и громко
восхищался пейзажем. Или вдруг говорил: "Интересно, что сталось с той
дамой, с итальянкой..." Один неразрешенный вопрос занимал все помыслы
Жак-Этьена: где же действительно находится сейчас король; он боялся, что
его величество вдруг передумает и вместо того, чтобы ехать в направлении
Лилля... С одной сторонынеутешительные вести насчет этой истории в Амьене,
а с другой сторонь! - вообще ничему верить нельзя. Впрочем, что может
сделать один вышедший из повиновения префект? Возьмет и нападет на
королевский двор? Но кто из офицеров осмелится поднять руку на государя,
коему они присягнули в верности? Это же чепуха! И однако, если Людовик
XVIII следует в направлении Кале-что вполне вероятно, учитывая
соблазнительную близость побережья и моря, - то, даже если он и не пожелает
эмигрировать, все равно люди вообразят, будто он уже плывет в Англию...
   Сколько потребуется времени войскам, перешедшим на сторону Наполеона,
чтобы пуститься в погоню за нами? Одно достоверно: нынче ночью император
будет ночевать в Лувре.
   Дорога почти неожиданно свернула в узкую лощину между двумя высокими
откосами и пошла лесом мимо загородных домов.
   Приближался Прель, лежавший у подножия холма, растянувшись по меньшей
мере на целую четверть лье. На минуту маршал подумал, почему бы ему не
остановиться у Ланевиля. Ланевиль был его биржевым маклером, и неплохо
было бы дать ему кое-какие распоряжения. Если даже придется покинуть
пределы Франции, совершенно незачем, чтобы капиталы лежали втуне.
   Ланевиль вполне мог бы снестись с Альфонсом Перрего, его зятем, мужем
ею дочери Адели. Для этого в последнюю минуту надо было свернуть вправо:
замок господина де Ланевиль стоял примерно в одной трети лье от дороги, в
Нуантеле. очарователь^ ном местечке, среди парка с боскетами и прудами
неописуемой красоты, где с опушки Карнельского леса открывался вид на
долину Уазы. Но неизвестно, застанет ли он Ланевиля в Нуантеле. Маршал не
велел сворачивать вправо. И вправду, что^сталось с госпожой Висконти? Так
или иначе это был уже второй удар...
   Он произнес вслух: "Вернется к себе на бульвар Капуцинок..." И адъютант
ошалело взглянул на Макдональда, потому что об итальянской даме он говорил
минут двадцать назад и уже успел забыть свои вопросы. К тому же он не
знал, что интересующая его дама живет на бульваре Капуцинок. Но он понял,
что расспрашивать маршала сейчас не время: Жак-Этьен погрузился в свои
мысли, его вновь охватил смутный страх.
   Вспомнив о Ланевиле, об Адольфе Перрего. он тут же вспомнил о сестре
Адольфа, золовке Адели, которая стала герцогиней Рагузской, и, понятно,
вспомнил о Мармоне. Где он сейчас, Мармон, где принцы? Совершенно очевидно
лишь одноотстали от королевской кареты. Если кто-нибудь мог еще в этом
сомневаться, пусть поглядит на дорогу, по которой бреду т отставшие,
ползет хвост королевской гвардии. Вот они сидят в придорожных канавах,
обхватив руками босые ноги; некоторые спят, расстелив на земле плащи,
лошади брошены без присмотра, пожитки раскиданы, повсюду валяются пустые
бутылки, даже оружие! По мере приближения к Бомону людей становилось все
больше-они шли теперь группами: карета маршала обгоняла повозки, где спали
как убитые, зарывшись в солому, волонтеры в фантастическом одеянии а-ля
Генрих IV; обгоняла несчастных, обезумевших от усталости юнцов, которые
пытались еще делать вид, будто маршируют в строю, обгоняла тех. кто уже
сдался на волю судьбы, тех, кто озирался вокруг с растерянно-испуганным
видом, и тех, кто уже явно спасовал. Многие, скинув ботинки, шлепали по
дорожной грязи прямо босиком. Другие опирались на мушкетон, как на трость.
А спешившиеся кавалеристы уговаривали норовистых запаленных коней и
все-таки не могли сдвинуть их с места.
   В Бомон-сюр-Уаз, должно быть, насчитывалось около двух тысяч душ.
Небольшой городок поднимается уступами вверх по холму над самой рекой, и
между высоким собором и разрушенной башней старинного замка устроено место
для гулянья. Существует городок торговлей мукой и зерном и, кроме того,
служит промежуточным пунктом на пути между Парижем и Кале. Когда на
почтовой станции стали менять лошадей, кто-то из кучеров заметил, что одно
дышло маршальской кареты вот-вот переломится; путникам лишь чудом удалось
избежать катастрофы. Починка требовала времени, а его-то как раз и не
хватало. С минуты на минуту должен был отойти почтовый дилижанс. Покинув
свой