Отецумеренный роялист, благоразумно
переждавший грозу, - воспитал сына в своих идеях. Правда, имелся еще дядя
Симеон, цареубийца... Но с Теодором он всегда говорил языком умиротворения.
   Никто не спросил совета у дяди Симеона, когда его племянника определяли
в мушкетеры. Экипировка, мушкетерское снаряжение-на все это отец не
поскупился, лишь бы сын не корпел над тем, что, в сущности, не стоит
труда. Он предпочел, чтобы его красавец мальчик гарцевал среди королевской
гвардии. Кроме того, это был лучший способ раз навсегда предать забвению
те годы, когда тому, кто хотел выжить, не приходилось особенно
щепетильничать. Тем более что с той поры, как Теодор стал мушкетером, вс„,
казалось, успокоилось, определилось. Но Лион в руках Бонапарта! На плацу
Гренель Марк-Антуан улучил минуту и, поставив своего коня рядом с Триком,
шепнул Теодору, что Сане, да-да. Сане сдался без сопротивления... Между
авантюристом и Парижем не было больше ни одного полка, ни тени войск, он
шел на Фонтенбло...
   Да и сейчас, когда Теодор разговаривал со своим командиром Лористоном,
он узнал то самое дерево, у подножия которого был расстрелян Лагори... А
Лагори тоже был изменником или нет?
   Ну, хотя бы с точки зрения Ло де Лористона? Тогда... А теперь?
   Только подумать, что юный Бонапарт и Жак Ло де Лористон были вместе в
Военном училище и вели себя в отношении друг друга как эти два юнца в
Гренельской казарме возле его койки-Монкор и виконт де Виньи... Значит,
командир серых мушкетеров изменил также и своей молодости?
   Увольнения отменены, дан приказ явиться ровно к двум часам в
Гренельскую казарму... Марсово поле... Может быть, все это только для
вида, а на самом деле их собирают для выступления.
   Раз королю угодно сделать им смотр, почему бы не сделать его нынче
утром? А эти войска, стоявшие лагерем на Елисейских полях, Национальная
гвардия, согнанная в Тюильри?.. Во всяком случае, привратник на улице
Мартир непременно как следует протрет его Трика соломенным жгутом;
главное, содержать коня в чистоте, а там пускай будет смотр или не будет.
Надо надеяться, все же не прикажут выступать на ночь глядя, не могут же
лошади после учения на размокшем плацу скакать в темноте.
   Хотя, вернее всего, просто преувеличивают: ну. Лион еще куда ни шло, но
Сане-! Ведь от Лиона до Санса не ближний путь, конечно, для светового
телеграфа не такая уж даль: сигналами можно быстро передать новости на это
расстояние, - но для пехоты!
   Подумав о пехоте, Теодор брезгливо поморщился. Он дал Трику шенкеля и,
повернув на улицу Дофин, перевел его на тихую рысь. А некоторые уже
говорят о Фонтенбло! Паникеры!
   До улицы Мартир можно было добраться несколькими путями.
   Не особенно раздумывая, он поехал улицей Дофин, а не через бульвары,
прилегавшие к площади Людовика XV: ведь для него это была улица тысячи и
одного воспоминания.
   Коль скоро от Лиона до Парижа более ста лье, то покрыть это расстояние
можно дней за шесть, если не менять коня, зато на перекладных в почтовой
карете проделать этот путь можно в три дня и две ночи. Потому что даже для
кавалерии походный марш-это не скачки. А там ведь пехтура... Два дня назад
они были в Лионе, и, если уже достигли Макона, хорошенькое будет дело!
   И все же как странно: вот он в парадном обмундировании, в кирасе, в
супервесте, в плаще, в каске, с мушкетоном прикладом вниз и наискось, так
что он упирается в правое бедро и все время сквозь лосины чувствуешь эту
тяжесть, как чье-то постороннее присутствие... вот он, офицер его
величества Людовика XVIII, едет по улице Нев-Сен-Рок и подсчитывает,
сколько Узурпатору потребуется времени, чтобы дойти до Парижа, до Тюильри,
куда сейчас после смотра возвратится король... Положим, что Бонапарт
появится у ворот Парижа, на кого можно рассчитывать? В Париже-королевская
гвардия: пять тысяч офицеров, одних офицеров, без солдат, причем не у всех
даже есть лошади; что же касается пехоты, то дело ограничивается
швейцарцами и дворцовой стражей. А сколько их? Вряд ли наберется
четыреста. Да еще за вычетом швейцарцев, отправленных в Мелэн. Части,
расквартированные в Париже... Уж кто-кто, а серые мушкетеры знают цену
этим людям: вовсе ненадежный сброд, еще не износивший лохмотьев Империи,
офицеры открыто ненавидят королевскую гвардию, а большинство солдат прошли
всю Европу под трехцветными знаменами. Можно ли рассчитывать здесь, в
Париже, спешно привести в действие еще и другие силы? Были, конечно,
студенты Школы правоведения, которые выкрикивали: "Да здравствует король!"
- выстроившись под деревьями перед Аркой Елисейских полей. Вот уже десять
дней, как была открыта запись в королевский корпус волонтеров, и явились
записываться только эти самые правоведы; в прихожих Тюильри листы были
сплошь покрыты их подписями. Теодор сам видел. Но в Венсене, говорят,
старый хрыч Вьомениль зря сидит и поджидает этих волонтеров, бесплодно
теряя дни, которых ему и так осталось немного. Что же касается "стихийных"
проявлений преданности на улицах Парижа, столь явно роялистского Парижа,
то проявляли обычно свои верноподданнические чувства лишь небольшие
группки энтузиастов, а вокруг было пусто, жители поспешно захлопывали
ставни, выглядывая в щелочку одним глазом. Когда же это было-дай бог
памяти! - кажется, во вторник, в саду ПалеРойяля Теодор видел, как такая
вот группа шла напролом, вопя во всю глотку, переворачивая стулья; девушки
убегали от них в Деревянную галерею, а рядом стеною стоял народ, храня
упорное молчание, не пряча неприязненных взглядов, хорошо знакомых
мушкетеру по собственному опыту. Было это во вторник, а сегодня
воскресенье. А вчера, в субботу, не где-нибудь, а в Тюильри, неподалеку от
"Кафе фельянов", на крики "Да здравствует король!" какой-то молодой
человек в длинном рединготе взял да и ответил криком "Да здравствует
император!". Правда, он за это здорово поплатился: даже женщины орудовали
зонтиками.
   Ведь вчера тоже шел дождь. Не особенно-то приятно было смотреть, как
юношу, ровесника Теодора или, может быть, чуть-чуть постарше, повалили на
песок аллеи, и он лежал в разодранном рединготе, с рассеченным в кровь
ртом, а глаз...
   Теодор старался не вспоминать об этом глазе' До прихода пикета, за
которым пошли на пост к Пон-Турнан, надо было унести тело.
   И вот эта скотина, подпоручик Удето, заметив проходившего мимо
военного, резко его окликнул, но потом узнал Теодора, известного всем
кавалеристам своей лихой ездой, тем паче что в Гренельской казарме они
ночевали в одном помещении.
   - Я возьму его под мышки, а вы, мушкетер, берите за ноги...
   И до чего же может быть тяжел труп юноши, просто даже не верится...
   Отнесли его в какой-то двор и оставили там преспокойно гнить, такого же
человека, как и Теодор, который мог, как и Теодор... который, вероятно,
ощутил волнение сердца одновременно с Теодором или чуть раньше... И как
знать, может быть, в этом квартале и у него были первые любовные
приключения...
   Кавалерист приближался к родным местам, где прожил свои юные годы, а
это настраивало на сентиментальный лад.
   Вдруг Теодору подумалось: "Я-то зачем во все это влез?
   Зачем, какого черта, какого дьявола? Зачем я послушался Марк-Антуана?
Разве это мое ремесло? Конечно, я стал сомневаться в себе, но все же, все
же!" Само собой разумеется, и отец толкнул его на этот шаг. Сам Тео только
забавлялся-портные, оружейники, да еще с такой посадкой, да еще такие
лошади... А теперь тяни лямку, как грузчик: ну что ему Бурбоны? Ведь ему
следовало бы стать солдатом еще в 1810 году. Тогда люди шли, чтобы
сражаться... То была великая эпоха, эпоха победоносная.
   Как убеждал Теодора его друг Дьедонне пойти Б императорский эскорт!
Теодор тогда и слушать его не хотел. Он ненавидел войну.
   Сражаться, ему... да во имя чего? Родина-она была тут, с тобой, а вовсе
не в Австрии или в России. С легкой руки отца он привык смотреть на
императора как на республиканца, а Республика... Дьедонне был
республиканцем. Это уж у них фамильное.
   Вс„ слова, одни слова. В Париже находилось все, что влекло его,
удерживало... Для людей такого склада, как он, все происходит только в
Париже.
   У него болезненно защемило сердце: он вспомнил свою раннюю юность,
напрасный свой энтузиазм, разбитые чаяния...
   вспомнил все, что он бросил, разуверившись в себе. Вот где, быть может,
она, причина его бездумного легкомыслия, этой тяги к щегольству,
побрякушкам, страсть к лошадям, вот откуда "Quo ruit et lethum..." - его
собственный девиз! Он пересек улицу Аржантейль; здесь, на другом ее конце,
как раз все и случилось.
   Когда в одиннадцатом году отец предложил Теодору нанять вместо него
рекрута, сын счел это более чем естественным. Он вытащил несчастливый
номер. Ему вовсе не улыбалось уезжать, и поэтому он сказал "да". Впрочем,
это "да" скорее было условным, ибо он не знал, как все устроится. Где отец
отыщет нужного человека? И вот в один прекрасный день они встретились в
этой кофейне на улице Аржантейль, в двух шагах от Павильона Марсан; как
все это произошло? Владелец кофейни, здоровенный, кривой на один глаз
мошенник с неизменной трубкой во рту и и зеленом переднике, свел их с
нужным человеком, с человеком, давшим свое согласие. Парень лет двадцати
пяти, он уже отслужил, будучи призван в 1806 году, но за известную сумму
готов был снова идти в армию, держался он совсем как тот натурщик у
Герена, который позировал обнаженным и безропотно сносил шуточки учеников,
и, совсем как тот, видимо, был согласен на все, лишь бы заработать кусок
хлеба. Странно все-таки: человек продает себя. Ресторатор говорил и
говорил, не давал вставить ни слова и, еще немного, наверняка потребовал
бы от нас: "Да вы только пощупайте!" - словно нам так уж необходимо было
поставить императорской армии именно богатыря.
   Несчастный парень, грязная одежда, заскорузлая от пота...
   А если они все-таки в Сансе... Но ведь есть же все-таки в Париже армия,
которой командуют маршал Макдональд и герцог Беррийский! Есть все-таки.
   "Как вспомню того мальчика, которого мы несли с Удето, - блондинчик в
разорванном рединготе, весь распухший, из угла рта у него что-то сочилось,
а нос забавный, короткий, широкий, лицо тоже широкое, как у того рекрута.
Только, пожалуй, чуточку ниже ростом. Одна подробность тогдашней сделки:
сколько и кому платить, если он умрет. На этот пункт соглашения я пытался
указать отцу... Он меня оборвал: "Да оставь, уже сговорились". Он обязался
выделить ему участок из наших владений в Мортене. Однако, когда год спустя
мы узнали, что этот человек действительно умер, как тот в саду Тюильри...
пусть он умер от болезни на лазаретной койке где-нибудь в завоеванных
областях, скажем в Р„ре, пусть не от ядра, не от пули и не при падении с
лошади... а все-таки... В конце концов, если я не желал быть солдатом
Наполеона, чего ради я сунулся в мушкетеры Людовика XVIII? И куда нас
теперь пошлют? Говорят, на высоты Мелэна, чтобы преградить путь Бонапарту.
Не хотел воевать в чужих странах, воюй теперь в своей собственной. И
почему это обязательно мы будем защищаться более стойко, чем те, что
обороняли Гренобль, Лион, Сане? А вдруг войска герцога Беррийского
перейдут на сторону Узурпатора! Нас будет там три-четыре тысячи офицеров,
в сущности вс„ мальчишки, легкая кавалерия.
   гренадеры, кирасиры и мы, черные и серые мушкетеры, с мушкетонами
наперевес, ну а еще кто? Предположим даже, мы удержим Мелэнские высоты,
что помешает им обойти нас справа или слева? При содействии населения... И
ведь из меня выйдет такой же мертвец, как из любого другого, и тоже
потечет розовая слюна вот отсюда..." Теодор провел сверху вниз большим
пальцем правой руки по подбородку. "Кто же в конце концов получил те
деньги, когда наш рекрут в Везеле отдал богу душу? Скорее всего,
ресторатор... удивляюсь, как он тогда не оттянул ему губу, чтобы показать
нам его нижние резцы. А какой вид был у генерала Лагори там, под деревом,
когда в него всадили двенадцать пуль? Только что сейчас Ло де Лористон...
сам-то он об этом не думал, а я вот глядел на него... ведь это было на том
самом месте. На том самом месте".
   Проезжая улицей Нев-де-Пти-Шан, Теодор чуть было не свернул налево,
благо улица Антэн находилась в двух шагах, - а что, если заглянуть к
Жозефу, переброситься с ним словечком?
   Жозефом он звал своего лучшего друга, Пьера Дедр„-Дорси...
   нельзя же покинуть Париж, не попрощавшись с Жозефом. Но Трик, не
дожидаясь решения хозяина, уже повернул на улицу Гайон-знает, где его ждет
овес. Ничего не поделаешь! Впрочем, тогда пришлось бы задержаться и на
улице Людовика Великого, чтобы повидаться с Жамаром... так и конца не
будет!
   Удивительное дело, но погода начала по-настоящему разгуливаться. Хотя
над Парижем все еще клубились черные тучи-их пригнал с востока ветер, -
будто мало нам грозных туч, идущих с юга. Какой-то водонос остановился у
фонтана Гайон, утер потный лоб, точно в самый разгар жаркого лета. Кожаный
картуз, грязный фартук; полные ведра с коромыслом поставил перед собой. Он
молча глядел на гарцевавшего мушкетера ничего не выражающим взглядом.
Берлина, запряженная четверкой лошадей, неожиданно выкатила из ворот
особняка на улице Нев-СентОгюстен-к крыше были приторочены какие-то
пожитки, баулы, тюфяки; экипаж круто свернул на перекрестке, и водоносу
пришлось посторониться. Видя, что и карета и мушкетер держат путь на
запад, мчатся навстречу буре, водонос ухмыльнулся и крикнул им вслед:
   - Нс туда едете! Кобленц-то, он в другой стороне!
   Дом номер восемь по улице Мишодьер, построенный в минувшем веке на
месте бывшей гостиницы "У двух мостов", был разделен на отдельные
квартиры, и до 1813 года господин Жерико снимал здесь весь
бельэтаж-квартиру в глубине двора и оба крыла, где жил некогда господин
д'Арменонвиль. Хотя бельэтаж, где скончалась в 1801 году супруга господина
Жерико, его Луиза, был достаточно просторен, отцу Теодора он казался
одинокой холостяцкой квартирой. Объяснялось это тем, что большую часть
времени господин Жерико прожил здесь один, без сына, отданного в пансион.
А с тех пор, как домой вернулся Теодор, совсем, по-видимому, помешавшийся
на живописи, две комнаты пришлось отвести для его занятий; да еще когда
этому желторотому юнцу припала охота писать свои махины, он взял и нанял
себе помещение на бульваре Монмартр-комнату за лавкой... было это как раз
в то время, когда генералов Мале и Лагори расстреляли у стены Гренельской
казармы. Между прочим, Лагори в возрасте Теодора тоже служил в
мушкетерах... А кстати, в их доме на улице Мишодьер почти все комнаты были
парадные.
   Проехав дом, Теодор повернул обратно, осадил коня и заглянул во двор
поверх высокой арки ворот. С седла он мог видеть лишь каменные наличники
окон желтой гостиной. Кто-то живет здесь теперь? Как-то выглядит их желтая
гостиная, высокая комната с внутренними ставнями? Во времена Жерико там
были белые панели, тяжелая мебель грушевого и красного дерева. Вытянутая в
длину гостиная соединяла оба крыла и выходила окнами во двор и в глубину
сада. Теодор представил себе, как за оконными стеклами клонятся деревья,
идущие к северу до самого бульвара, и вспомнил, что в это время года их
корявые черные пальцы особенно четко вырисовываются на фоне белесого неба.
В южном крыле имелось два этажа... и окно комнаты Тео, куда взбирались по
внутренней лестнице, выходило на конюшни дома номер четыре. Обогнув дом
номер шесть, они вплотную подходили к дому Жерико. Раздвинув голубые
занавески, Тео мог видеть из окна своей комнаты денник, смотрел, как
конюхи убирают навоз, как выводят коней и как, очутившись во дворе, кони
вздымаются на дыбы. Правда, была видна лишь часть картины, потому что
кусок двора заслонял дом номер шестьособняк Лонгвилей.
   Возможно, то обстоятельство, что сын за неимением настоящей мастерской
уходил из дому рисовать, и побудило господина Жоржа Жерико принять некое
решение. Было это как раз в те дни, когда французы жили под гнетом мрачных
слухов о неудачном походе в Россию, а незадолго перед этим были
расстреляны Мале и Лагори. Тео возвращался после верховой езды только к
самому обеду, вваливался в комнаты, как был, в сапогах, потный, едва успев
вымыть руки и пригладить непокорные кудри. Вечно этот мальчишка наследит
на ковре.
   - Мадемуазель Мелани, снимите с мальчика сапоги. Садись, голубчик,
садись поудобнее...
   Мадемуазель Мелани жила у Жерико в экономках, и, без сомнения, это при
ее благосклонном участии хозяин избежал хлопот, связанных с вступлением во
второй брак. В 1813 году ей стукнуло сорок: только она и вносила нотку
серьезности и представляла религиозное начало в семействе господина
Жерико-степенная и внушительная, в длинном черном платье с высокой талией,
спадавшем тяжелыми негнущимися складками до самого пола, с большим
гофрированным воротником, белыми манжетками, в крохотном кружевном чепчике
на гладко прилизанных волосах, разделенных прямым пробором.
   Теодор не удержался: ударом шенкеля он повернул Трика во двор. Здесь
воспоминания его ожили, стали четче, яснее. Прошло ведь только два года, а
казалось-прошла целая жизнь. Как прекрасно расположил зодчий по фасаду
оконные проемы...
   Ему припомнился один тогдашний разговор с отцом. Вообщето сыновья
обычно плохо знают своих отцов. Мог ли вообразить тогда Теодор, что если
его престарелый родитель усаживал сына именно в их большое кресло, а не в
какое-нибудь другое, то лишь потому, что в таком ракурсе ему, старику, был
одновременно виден и этот красивый малый (господин Жерико-старший до сих
пор не переставал удивляться, как это он произвел на свет божий такого
молодца), и портрет Луизы, кисти Буайи, его покойной Луизы, у которой были
такие же огромные мечтательные глаза, как у сына, и которая скончалась в
1801 году вот здесь, в соседней комнате. Отец был бы весьма не прочь
узнать о сыне что-нибудь сверх того, что сообщал о себе он сам. У такого
красавца наверняка есть что порассказать... но на сей счет Тео молчал как
убитый.
   Тогдашний их разговор... Начать с того, что разглагольствовал только
Жерико-старший. Он стоял перед сыном в своем обычном костюме
красновато-бурого цвета, откинув голову, как будто желая прибавить себе
росту (отец был ниже Тео), подбородок он уткнул в высокий белый галстук,
длинный нос-единственное, что унаследовал от него сын, - делал его похожим
на этакого испанца, обширную лысину прикрывала лишь прядь волос, спущенная
на лоб, - старик, к всеобщему удивлению, отказывался носить парик.
   - В смутные времена, ты понимаешь, сынок, что я подразумеваю под
смутными временами, а? Так вот, в смутные времена деньги имеют тенденцию
прятаться... И отсюда логически вытекает, что тот, кто имеет спешную
нужду-понятно? - безотлагательную нужду, говорю я, не находит наличных,
вот именно наличных. Попробуйте сбудьте что-нибудь. Но безотлагательные
потребности от этого не перестают существовать...
   - И даже становятся еще более безотлагательными, - прервал отца Тео.
   - Более безотлагательными. А? Что? Смеяться ты надо мной вздумал?
Да-да, становятся еще более безотлагательными... то, что предлагалось без
всякой надежды на сбыт, теперь предлагается по более дешевой цене. Однако
и это никого не устраивает.
   Тогда вновь снижают цену. И вот тут-то и кроется разница между теми,
кто понимает современней мир, и теми, которые его не понимают... разница...
   Теодор, Теодор 1815 года потихоньку рассмеялся, вспомнив родительские
наставления. Он круто повернул коня и поскакал по
   улице Мишидьер, по направлению к бульварам. Снова зарядил дождь, хотя в
небе по-прежнему переливалась радуга. Сейчас уже ничему нельзя было больше
верить.
   На углу улицы, выходившей на бульвар, помещались Китайские бани и та
самая кофейня, о которой с дрожью в голосе отец Жерико поведал сыну как о
месте сборища участников Заговора Равных. Ничего не поделаешь: этим
вербным воскресеньем все наталкивало Теодора на мысль о заговорах, о
в