генции "роман" Гуля все же
покоробил бесстыжим искажением духовного облика Николая I и, один из них,
известный критик Адамович нашел нужным даже робко возразить против
"творческих" методов Романа Гуля.
       "Николаю I в нашей литературе не повезло, - пишет известный критик
Г. Адамович в помещенной в "Русской Мысли" рецензии на "Скиф в Европе". -
Два гиганта, Лев Толстой и Герцен, обрушились на него с такой ненавистью,
(у Герцена почти что патологической), и притом с такой силой, что образ его
врезался в память, как образ всероссийского жандарма, тупого,
самоуверенного и безгранично жестокого. Вряд ли это верно. Я задаю себе
этот вопрос, зная как в наши дни легко и легкомысленно оправдывается, даже
возвеличивается в русском прошлом все реакционное, и не имею ни малейшего
желания по этому пути следовать. Но с Николаем Первым дело не так просто,
как иногда кажется, и по всем данным, частично оставшимся недоступными для
современников, человек этот был незаурядный, а главное - воодушевленный
истинным стремлением к служению России на царском посту..." Повторив затем
ряд выдуманных главарями Ордена русской Интеллигенции обвинений против
Николая I, о том, что "Несомненно был в нем и солдат, "прапорщик" по
Пушкину, и страной он не столько управлял, сколько командовал. Была в нем
заносчивость, непомерная гордость, сказывалась и узость кругозора ,
недостаток общего образования, недостаток "культуры", как выразились бы мы
теперь", Георгий Адамович все же делает весьма необычный для русского
"прогрессивного" интеллигента вывод: "Но все-таки это был человек, если не
великий, то понимавший, чувствовавший сущность и природу государственного
величия, человек игравший свою роль не как обреченный, а как судьбой к ней
предназначенный, - особенно в конце жизни..." "Беспристрастия, - пишет Г.
Адамович, - должен бы дождаться, наконец, и Николай Первый. Не случайно же
он оставил по себе у большинства лично его знавших, память как о
"настоящем" царе, не случайно произвел он на современников такое
впечатление".
       Маклаков рассказывает в своих воспоминаниях, как он был поражен,
когда студентом впервые прочел Герцена: вырос он в окружении вовсе не
исключительно консервативном, но и в этой среде привык слышать о Николае
отзывы, не похожие на суждения герценовские. Маклаков не знал кому верить,
отцу ли, другим ли знакомым людям прошлого поколения, - или Герцену.
       К сожалению большинство современников Маклакова поверило не тем, кто
говорил правду о настоящем царе, а поверило Герцену и Льву Толстому
заклеймившего Николая I несправедливым прозвищем "Николая Палкина."

                                    VIII

       Ославленный своими политическими врагами бессердечным деспотом
Николай I очень часто поступал с ними наоборот слишком мягко, не так
сурово, как следовало поступать. О, как много выиграла бы Россия, если
Николай поступил с основателями Ордена Русской Интеллигенции А. Герценом,
М. Бакуниным и В. Белинским и другими политическими бесами его времени с
той непримиримостью с какой Герцен и другие интеллигенты всегда относились
к Николаю I и всем другим врагам революционного движения. "Малейшая
поблажка, малейшая пощада, малейшее сострадание, - писал Герцен в книге "С
того берега", - приводят к прошлому и составляют невидимые цепи. Больше нет
выбора: надо казнить, или миловать и поколебаться в пути. Другого выхода
нет".
       Герцен так же как и Бакунин, как и В. Белинский призывает к
беспощадной расправе со всеми, кто против разрушения существующих форм
жизни. Герцен пишет, что необходимо "разрушить все верования, разрушить все
предрассудки, поднять руку на прежние идолы, без снисхождения и жалости"
"Страсть к разрушению есть в тоже время - творческая страсть" - вопил
революционный бесноватый Михаил Бакунин. Если бы Николай I попал бы в руки
декабристов или руки Герцена, Бакунина и Белинского они поступили бы с ним
"без всякого снисхождения и жалости" так же, как поступили потомки этих
"гуманистов" с последним русским царем и его семьей - Николаем II. И
считали бы еще в своем бесовском ослеплении, себя не деспотами и тиранами,
а возвышенными идеалистами и гуманистами.
       А вспомним, как поступил "деспот" Николай с люто ненавидевшим его
Герценом. Группа студентов Московского университета, близких друзей
Герцена, распевала на одной студенческой вечеринке, следующую "милую "
песенку:

                      Русский император                Но Царю вселенной,
                      В вечность отошел,                Богу высших сил,
                      Ему оператор                          Царь
               Благословенный
                      Брюхо пропорол.                    Грамотку вручил.
                           Плачет государство,               Манифест
               читая,
                           Плачет весь народ,                 Сжалился
               Творец,
                           Едет к нам на царство           Дал нам Николая,

                           Константин урод.                   Сукин сын,
               подлец.

       В роли певца Герцен не выступал, на вечеринке, где пелась песня, не
участвовал, но был единомышленником участников пирушки и полиция давно
знала это, В записке Следственной Комиссии говорится о Герцене: "Молодой
человек пылкого ума, и хотя в пении песен не обнаруживается, но из
переписки его с Огаревым видно, что он смелый вольнодумец, весьма опасный
для общества". Если бы Николай I решил поступить с участниками этой грязной
истории согласно законов, существовавших еще до восшествия его на престол,
то главные зачинщики согласно законов о кощунстве и оскорблении царя должны
были быть казнены, а остальные отправлены на вечную каторгу.
       "Тиран" же ознакомившись с делом, как пишет Герцен в "Былое и Думы"
издал следующее "жестокое" повеление:"...Государь, рассмотрев доклад
Комиссии и взяв в особенное внимание молодые годы преступников, постановил
нас под суд не отдавать, а объявил нам, что, по закону, следовало бы нас,
как людей уличенных в оскорблении Его Величества пением возмутительных
песен, лишить живота, а в силу других законов сослать на вечную каторжную
работу, вместо чего Государь, в беспредельном милосердии своем, большую
часть виновных прощает, оставляя их на месте жительства под надзором
полиции, более же виноватых повелевает подвергнуть исправительным мерам,
состоящим в отправлении их на бессрочное время в дальние губернии на
гражданскую службу и под надзор местного начальства".
       На долю Герцена выпала "ужасающая кара" - он был назначен чиновником
в Пермь: служил в Вятке и затем во Владимире. Из Владимира Герцен едет без
разрешения в Москву и увозит из нее свою невесту. В начале 1840 года Герцен
получает прощение и возвращается в Москву, из которой по требованию отца
уезжает в Петербург для поступления на службу. Министр внутренних дел граф
Строганов принимает только что окончившего ссылку преступника на службу в
канцелярию министерства. Герцен продолжает клеветать на правительство.
Николай приказывает выслать его обратно в Вятку. Строганов, на рассмотрение
к которому поступило дело, назначает Герцена советником губернского
правления в Новгород, пообещав назначить его через год вице-губернатором. В
июле 1842 года Герцену разрешают вернуться в Москву.
       Дождавшись снятия полицейского надзора, Герцен выхлопатывает
заграничный паспорт и немедленно уезжает заграницу. В Европе Герцен входит
в сношения с масоном Луи Бланом, вождями карбонариев, Карлом Марксом и
прочими выучениками масонства. Самым излюбленным занятием Герцена
становится клевета по адресу главного врага революции - Николая I.

                                     IX

       Такую же излишнюю снисходительность проявляет Николай I и ко второму
основателю Ордена Русской Интеллигенции - Михаилу Бакунину,
проповедовавшему, что "Страсть к разрушению есть в то же время творческая
страсть", принимавшему активное участие в организованных масонами в разных
странах Европы революциях, мечтавшему о том райском времени, когда "Высоко
и прекрасно взойдет в Москве созвездие революции из моря крови и огня, и
станет путеводной звездой для блага всего освобожденного человечества."
Косидьер, бывший парижским префектом во время революции 1848 года, сказал
про Бакунина: "В первый день революции это - клад, а на другой день его
надо расстрелять".
       За участие в революциях Бакунин дважды (в Саксонии и в Австрии)
приговаривается к смерти. От смертной казни Бакунин спасается только
благодаря тому, что австрийское правительство решило, поскольку он является
русским подданным, выслать его в Россию.
       Как же поступил Николай с Бакуниным, который призывал поляков к
восстанию против России и всячески клеветал на него на революционных
митингах и в европейской прессе? За одни только призывы к восстанию поляков
против России, на основании существовавших законов Николай I мог предать
Бакунина полевому суду, который так же как и европейские суды приговорил,
бы Бакунина к смертной казни. Дадим сначала слово Г. Адамовичу уличающего
Г. Гуля в беспардонном вранье по адресу Николая I. "В "Скифе в Европе", -
пишет Г. Адамович, - Николай - человек взбалмошный, гневливый,
ограниченный, словом самодур и "прапорщик" до мозга костей. Но под конец
повествования, там, где факты говорят сами за себя, возникает некоторое
психологическое противоречие: в соответствии с тем представлении о царе,
которое складывается при чтении первых трех четвертей книги, Николай должен
бы доставленного в Россию Бакунина немедленно повесить. Но царь, - правда,
заключив "мерзавца" в крепость, - предложил ему написать свою "исповедь", а
прочтя написанное, сказал: "он умный и хороший малый". Об этом рассказано в
"Былое и Думы" у Герцена так же, как теперь у Гуля. Получается явная
неувязка. Кое в чем Гуль с Герценом расходятся."
       Расхождение же заключается в том, что Гуль врет дольше даже, чем
Герцен. "Никогда специально Бакуниным не занимавшись, - пишет Адамович, - я
не берусь судить на чьей стороне историческая правда. По Гулю, разъяренный
царь потребовал сначала от саксонского, а затем от австрийского
правительства выдачи государственного преступника. На докладах о Бакунине
Николай будто бы кричал: "Достану и заграницей, не допуская и мысли, чтобы
кто-нибудь осмелился его ослушаться. А Герцен пишет: "Австрия предложила
России выдать Бакунина. Николаю вовсе не нужно было его, но отказаться он
не имел сил".
       Адамович цитирует Герцена не точно. На самом деле Герцен пишет: "В
Ольмюце Бакунина приковали к стене и в этом положении он пробыл полгода.
Австрии, наконец, наскучило даром кормить чужого преступника; она
предложила России его выдать; Николаю вовсе не нужно было Бакунина, но
отказаться он не имел сил". "Бакунин написал журнальный leading article.
(Передовую статью (англ.). - Б. Б.) Николай и этим был доволен. "Он - умный
и хороший малый, но опасный человек, его надобно держать взаперти". И три
целых года после этого высочайшего одобрения Бакунин был схоронен в
Алексеевском равелине".
       Оказавшись в Петропавловской крепости Бакунин стал действовать по
"Катехизису революционера" - то есть постарался обмануть царя видимостью
раскаяния. Писал Николаю заискивающие, подхалимские письма, которые
подписывал: "молящий преступник Михаил Бакунин" или "Потеряв право назвать
себя верноподданным Вашего Императорского Величества, подписываюсь от
искреннего сердца кающийся грешник Михаил Бакунин".
       Письма к Николаю и написанная им "Исповедь" написаны в таком
униженно-пресмыкательском тоне, что их противно читать. Ни в чем Бакунин,
конечно не раскаивался и не собирался раскаиваться: он просто старался
добиться разных поблажек. Александр II выпустил Бакунина из крепости взяв с
него честное слово, что он не будет заниматься больше революционной
деятельностью. Бакунин, конечно, обманул его. Бакунин бежал из Сибири в
Америку, откуда снова приехал в Европу. Пытался принять участие в польском
восстании 1863 года, принял участие в организации Первого Интернационала,
принимал участие в восстаниях в Болонье и Лионе.

                                     X

       Третий основоположник Ордена Русской Интеллигенции В. Белинский,
который по оценке Герцена был "самая революционная натура николаевской
России" и самым бешеным фанатиком, вообще ни разу даже не был арестован. "Я
начинаю любить человечество по-маратовски, - признался однажды Белинский, -
чтобы сделать счастливою малейшую часть его, я, кажется, огнем и мечем
истребил бы остальную". "Уж у Белинского, - писал Н. Бердяев в статье
"Кошмар злого добра", - в последний его период можно найти оправдание
"чекизма". "Он уже утверждал большевистскую мораль, - пишет Бердяев в
"Русской идее".
       И вот такие озверелые фанатики как Герцен, Бакунин, Белинский имели
наглость изображать Николая I жесточайшим тираном. Если в чем и приходится
обвинять Николая I то не в жестокости, а в излишней мягкости к своим
политическим врагам, которые были в тоже время злейшими врагами России.
Приходится жалеть, что Николай не запер Герцена, Бакунина и Белинского в
самом же начале их преступной деятельности по созданию Ордена Русской
Интеллигенции, в пустовавшие казематы Петропавловской крепости.
       В январе 1830 года, как указывает в "Истории царской тюрьмы" проф.
Гернет в казематах крепости, кроме Алексеевского равелина, находилось всего
11 заключенных (т. I. стр. 280). А в Алексеевском равелине в 1830 году по
его же сообщению было всего 3 арестанта. Приводимые Гернетом данные о числе
поступавших в Петропавловскую крепость арестантов полностью разоблачают миф
о том, что время царствования Николая - было эпохой жесточайшей тирании. В
1826 году в Алексеевском равелине было 6 арестантов, в 1827 - 5, в 1828,
1830, 1831, 1834, 1836, 1839, 1842, 1844, 1848 и 1854-56 по одному
человеку. "Количество одновременно находившихся в равелине заключенных
колебалось в пределах от одного человека до полного комплекта, но чаще
всего их было от пяти до восьми. Для изучаемого нами периода, - пишет
Гернет, - продолжительность пребывания в равелине, за редкими исключениями,
была невелика. Заключенные находились здесь большей частью лишь во время
расследования дела и до решения его по суду или без суда" (Т. I, стр. 308).
В Шлисельбургской крепости, - по сообщению Гернета с 1825 года по 1870 год
находилось...95 заключенных. Как страдали декабристы в Сибири мы уже знаем.
Во всей России в 1844 году по сообщению Гернета в тюрьмах содержалось 56014
арестантов. Населения в это время в России было свыше 60 миллионов. Если
правящие сейчас Россией члены Ордена Русской Интеллигенции проявляли столь
же "ужасную жестокость как и Николай I, то при населении в 200 миллионов в
России должно бы быть сейчас заключенных всего 160-200 тысяч. А такое
количество имеется лишь в одном-двух советских концлагерях, а таких
концлагерей ведь имеется несколько десятков.

                                     XI

       В юности Имп. Николай I имел веселый и жизнерадостный характер.
"Выдающаяся черта характера великого князя Николая, - пишет в воспоминаниях
П. М. Дороган, - была любовь к правде и неодобрение всего поддельного,
напускного... Осанка и манеры великого князя были свободны, но без малейшей
кокетливости или желания нравиться; даже натуральная веселость его, смех
как-то не гармонировал со строго классическими чертами лица, так что многие
находили великого князя Михаила красивее. А веселость эта была
увлекательна, это было проявление того счастья, которое, наполняя душу
юноши, просится наружу..." (П. М. Дороган. Воспоминания Первого Пажа
великой княгини Александры Федоровны).
       Император Николай с ранней юности был трудолюбив, не выносил
небрежного, несерьезного отношения к исполнению служебных обязанностей. У
него всегда было сильно развито чувство долга: он был требователен не
только к другим, но и к себе.
       "Изумительная деятельность, крайняя строгость и выдающаяся память,
которыми отличался император Николай Павлович, проявились в нем уже в
ранней молодости, одновременно со вступлением в должность
генерал-инспектора. по инженерной части и началом сопряженной с нею службы.
Некто Кулибанов, служивший в то время в гвардейском саперном батальоне,
передавал мне, что великий князь Николай Павлович, часто навещая этот
батальон, знал поименно не только офицеров, но и всех нижних чинов; а что
касалось его неутомимости в занятиях, то она просто всех поражала. Летом,
во время лагерного сбора, он уже рано утром являлся на линейное и ружейное
учение своих сапер; уезжал в 12 часов в Петергоф, предоставляя жаркое время
дня на отдых офицерам и солдатам, а затем, в 4 часа, скакал вновь 12 верст
до лагеря и оставался там до вечерней зари, лично руководя работами по
сооружению полевых укреплений, проложению траншей, заложению мин и фугасов
и прочими саперными занятиями военного времени." (Из записок и воспоминаний
современника. Рус. Арх. 1902 г. март)
       "К самому себе Император Николай I, - сообщает в своих воспоминаниях
бар. Фредерике, - был в высшей степени строг, вел жизнь самую воздержанную,
кушал он замечательно мало, большею частью овощи, ничего не пил, кроме
воды, разве иногда рюмку вина и то, право, не знаю, когда это случалось; за
ужином кушал всякий вечер тарелку одного и того же супа из протертого
картофеля, никогда не курил и не любил, чтобы и другие курили. Прохаживался
два раза в день пешком обязательно, рано утром перед завтраком и занятиями
и после обеда, днем никогда не отдыхал. Был всегда одет, халата у него и не
существовало никогда, но если ему нездоровилось, что, впрочем, очень редко
случалось, то он надевал старенькую шинель. Спал он на тоненьком тюфячке,
набитом сеном. Его походная кровать стояла постоянно в опочивальне
Августейшей супруги, покрытая шалью. Вообще вся обстановка, окружавшая его
личную жизнь, носила отпечаток скромности и строгой воздержанности".
Николай I никогда не стремился занять русский престол, он любил
военно-инженерное дело, был большим знатоком его и вполне был удовлетворен
занимаемой им должностью в русской армии. Он никогда не считал себя
способным управлять величайшей империей мира, очень скромно расценивая свои
личные качества. Первый, кто правильно оценил выдающиеся личные качества
великого князя Николая, как это ни странно, был знаменитый английский
утопист Роберт Оуэн. В 1816 году, по приказу Александра I великий князь
посетил Оуэна и познакомился с его социальной деятельностью. Великий князь
произвел большое впечатление на Роберта Оуэна и после того как великий
князь уехал он сказал: "Этот юноша рожден повелевать".

                                    XII


И точно: мало радостей узнали б,

Милорд, когда б вы стали королем.
                                                    В. Шекспир. Ричард III.

       Только летом 1819 года великий князь Николай узнал,  что вероятно
ему придется быть царем России. "Нике, - пишет в своих мемуарах Императрица
Александра Федоровна, - сидел неподвижно, словно статуя; безмолвствовал,
широко открыв глаза". "Александр говорил еще долго в том же роде. Я увидела
слезы на глазах Никса, и, когда Александр задал мне вопрос, то я
разразилась рыданиями. Нике тоже". "Кончился этот разговор, - записал сам
Николай I, - но мы с женой остались в положении которое уподобить могу
только тому ощущению, которое полагаю, поразит человека, идущего спокойно
по приятной дороге, усеянной цветами и с которой всюду открываются
приятнейшие виды, как вдруг разверзается под ногами пропасть, в которую
неодолимая сила ввергает его, не давая отступить или возвратиться".
       Утром 14 декабря, в день восстания Николай сказал командирам верных
ему частей:
       "Вы знаете, господа, что я не искал короны. Я не находил у себя ни
опыта, ни необходимых талантов, чтоб нести столь тяжелое бремя. Но раз
Господ