"Я полагаю, - писал Достоевский в "Дневнике Писателя" за 1876 год, -
что для многих славянофилы наши - как бы с неба упали, но ведут свой род
еще с реформы Петра, как протест всему, что в ней было неверного и
фанатически исключительного". "Нужно было Пушкина, Хомяковых, Самариных,
Аксаковых, - пишет он в другом месте, - чтобы начать толковать об настоящей
сути народной (до них хоть и толковали о ней, но как-то классически и
театрально). И когда они начали толковать об "народной правде", все
смотрели на них как на эпилептиков и идиотов, имеющих в идеале - есть
редьку и писать донесения". Да, донесения. Они до того всех удивили на
первых порах своим появлением и своими мнениями, что либералы начали даже
сомневаться: не хотят ли де они писать на них донесения? Решите сами:
далеко или нет от этого глупенького взгляда на славянофильство ушли многие
современные либералы".
       "Я во многом убеждений чисто славянофильских, - писал Достоевский, -
хотя, может быть и не вполне славянофил. Славянофилы до сих пор понимаются
различно. Для иных, даже и теперь, славянофильство, как в старину,
например, для Белинского, означало лишь квас и редьку. Белинский,
действительно, дальше не заходил в понимании славянофильства".
       "Тут главное, - писал Достоевский в "Дневнике Писателя", -
давнишний, старинный, старческий и исторический уже испуг наш перед дерзкой
мыслью о возможности русской самостоятельности. Прежде, когда-то, все это
были либералы и прогрессисты и таковыми почитались; но историческое их
время прошло, и теперь трудно представить себе что-нибудь их ретрограднее.
Между тем, в блаженном застое своем на идеях сороковых и тридцатых годов,
они все еще себя считают передовыми. Прежде они считались демократами,
теперь же нельзя себе представить более брезгливых аристократов в отношении
к народу. Скажут, что они обличали в нашем народе лишь темные стороны, но
дело в том, что обличая темное, они осмеяли и все светлое, и даже так можно
сказать, что в светлом-то и усмотрели темное, Не разглядели они тут, что
светло, а что темно! И действительно, если разобрать все воззрения нашей
европействующей интеллигенции, то ничего более враждебного здоровому,
правильному и самостоятельному развитию русского народа нельзя и
придумать".
       "Идею мы несем вовсе не ту, чем они, в человечество - вот причина. -
пишет Достоевский. - И это несмотря на то, что наши "русские европейцы" изо
всех сил уверяют Европу, что у нас нет никакой идеи, да и впредь быть не
может, что Россия и не способна иметь идею, а способна лишь подражать, и
что мы вовсе не азиаты, не варвары, а совсем, совсем как они, европейцы. Но
Европа нашим русским европейцам на этот раз, по крайней мере, не поверила.
Напротив, в этом случае она, так сказать, совпала в заключениях своих с
славянофилами нашими, хотя их не знает вовсе, и только разве слышала об них
кое-что. Совпадение же именно в том, что и Европа верит, как и славянофилы,
что у нас есть "идея", своя, особенная и не европейская что Россия может и
способна иметь идею".

                                     II

       Славянофилы - плеяда высокоодаренных, высококультурных людей много
поработавших над восстановлением русских религиозных и социальных традиций,
полузабытых после Петровской революции. Касаясь разделения образованного
общества на два непримиримых лагеря - Западников и Славянофилов академик
Платонов пишет, что основной идейный водораздел проходил по линии оценок
Петровской революции:
       "Славянофилы считали этот перелом несчастным, извратившим
естественное развитие народной жизни. Древняя Русь последовательно
раскрывала в своих учреждениях и в своем быту свои исконные начала
народного духа: оставаясь самобытною, она "желала просвещения", готова была
"взять плоды его, откуда бы то ни было", но хотела усвоить себе просвещение
самостоятельно, свободно". Петр нарушил естественный ход вещей, захотев
"все западное пересадить на русскую почву", и потому вместо свободного и
прочного восприятия получилось принудительное и внешнее, а потому и вредное
подражание как в жизни культурной, так и в деятельности государственной.
Так как стремление к просвещению на Руси существовало до Петра, то "выходит
такое заключение, что все, что было истинного в делах и реформах Петра, -
принадлежит не ему, а все остальное принадлежит ему" (К. С. Аксаков).
       Академик Платонов, как и все ученые его поколения, выполнявший
идейные заказы Ордена Р. И., конечно заявляет себя идейным противником
славянофилов и не разделяет основных идейных положений славянофилов,
которые, как это кажется академику Платонову, неверно "мыслили историю
человечества, как цепь сменявших одна другую национальных цивилизаций, и
стремились определить самобытное содержание и "дух" цивилизации русской,
которую будто бы извратил своей реформой Петр".
       "Дух" же западников Платонов формулирует так: "Западники верили в
единство мировой цивилизации, на вершинах которой ставили культуру
современной им Германии ("Иерусалима новейшего человечества", - как
выражался Белинский). Для западников древняя Русь, не знавшая этой
германской (или вообще западной) культуры, была страной неисторической,
лишенной прогресса, осужденной на вечный застой. Эту "азиатскую" страну из
вековой косности вывел Петр. Силою своего гения он сразу приобщил ее к
последним достижениям общечеловеческой цивилизации и создал ей возможность
дальнейшего прогресса. Роль Петра в русской истории поэтому громадна и
благодетельна".
       Идеологи славянофилов считали подобные взгляды западников
исторически неверными и оскорбительными для русского народа, носителя
самобытной русской культуры по своим духовным устремлениям нисколько не
низшей, чем германо-романская цивилизация.
       К революционному перевороту совершенному Петром I славянофилы
отнеслись отрицательно. Одни из них, как Хомяков осуждали Петра
снисходительно, другие как К. Аксаков, более сурово. Но все славянофилы
одинаково считали, что государственный строй созданный Петром угашает
русский народный дух. Яснее всего понимал роковую роль Петра К. Аксаков
(см. его критические отзывы на I и IV тома Истории России Соловьева).

                                    III

       К 1840 году взгляды славянофилов приобрели уже характер законченной
и цельной системы. Это ясно видно из писем Хомякова, И. Киреевского и
Самарина летом 1840 года посланцу министра иностранных дел Франции Тьера
(см. Н. Барсуков. Жизнь и труды М. Погодина. т. V, стр. 478).
       Главной заслугой славянофилов является пресечение тенденций слепого
подражания Европейской культуре. Они показали что Европа, которой хотели
подражать, сама переживает духовный кризис, что цивилизация Запада
неудовлетворительна, если расценивать ее с точки зрения высших запросов
христианства. Славянофилы обратили свой взгляд на самобытные корни русской
культуры и доказали, что Россия в целом ряде случаев стоит выше Европы.
       Прочное здание просвещения России, - по мнению Киреевского, может
быть воздвигнуто только тогда, когда образованный слой народа "наконец
полнее убедится в односторонности европейского просвещения; когда он живее
почувствует потребность новых умственных начал; когда с разумною жаждою
правды, он обратится к чистым источникам древней православной веры своего
народа и с чутким сердцем будет прислушиваться к ясным еще отголоскам этой
святой веры отечества в прежней, родимой жизни России. Тогда, вырвавшись
из-под гнета рассудочных систем европейского любомудрия, русский
образованный человек... найдет самые полные ответы на те вопросы ума и
сердца, которые больше всего тревожат душу, обманутую последними результами
западного самосознания".
       Блестящий анализ противоречивости русских и европейских принципов
дан И. В. Киреевским в статье "О характере просвещения Европы и его
отношения к просвещению России":
       "Христианство проникало в умы западных народов через учение одной
Римской Церкви, - в России оно зажигалось на светильниках всей Церкви
Православной: богословие на западе приняло характер рассудочной
отвлеченности, - в православном мире оно сохранило внутреннию цельность
духа; там раздвоение сил разума - здесь стремление к их живой совокупности;
там движение ума к истине посредством логического сцепления понятий - здесь
стремление к ней посредством внутреннего возвышения самосознания к
сердечной цельности и средоточия разума; там искание наружного, мертвого
единства - здесь стремление к внутренне живому; там Церковь смешалась с
государством, соединив духовную власть с светской и сливая церковное и
мирское значение, в одно устройство смешанного характера, - в России она
оставалась не смешанною с мирскими целями и устройством; там схоластические
и юридические университеты, - в древней России молитвенные монастыри,
сосредоточившие в себе высшее знание; там рассудочное и школьное изучение
всех высших истин, - здесь стремление к их живому и цельному познанию; там
взаимное прорастание образованности языческой и христианской, - здесь
постоянное стремление к очищению истины; там государственность из наличия
завоевания, - здесь из естественного развития народного быта, проникнутого
единством основного убеждения; там враждебная разграниченность сословий, -
в древней России их естественная совокупность, при естественной
разновидности; там искусственная связь рыцарских замков с их
принадлежностями составляет отдельные государства, - здесь совокупное
согласие земли выражает неразделимое единство; там поземельная
собственность - первое основание гражданских отношений, - здесь
собственность только случайное выражение отношений личных; там законности
формально-логическая, - здесь - выходящая из быта; там наклонность права к
справедливости внешней, - здесь предпочтение внутренней..."
       "Там законы исходят искусственно из господствующего убеждения, -
здесь они рождались естественно из быта; там улучшение всегда совершалось
насильственными переменами, - здесь стройным естественным возрастанием; там
волнение духа партий, - здесь твердость быта; там шаткость личной
самозаконности, - здесь крепость семейных и общественных связей; там
щеголеватость роскоши и искусственность жизни, - здесь простота жизненных
потребностей и бодрость нравственного мужества; там изнеженность
мечтательности, - здесь здоровая цельность разумных сил; там внутренняя
тревожность духа, при рассудочной уверенности в своем нравственном
совершенстве, - у русского - глубокая тишина и спокойствие внутреннего
самосознания, при постоянной недоверчивости к себе и при неограниченной
требовательности нравственного совершения; одним словом, там раздвоение
духа, разделение мыслей, раздвоение наук, раздвоение государства,
раздвоение сословий, раздвоение общества, раздвоение семейных прав и
обязанностей; раздвоение и сердечного состояния, раздвоение всей
совокупности и всех отдельных видов бытия человеческого, общественного и
частного, - в России, напротив того, преимущественное стремление к
цельности бытия внутреннего и внешнего, общественного и частного,
умозрительного и житейского, искусственного и частного. Потому, если
справедливо сказанное нами прежде, то раздвоение и цельность, рассудочность
и разумность будут последним выражением западно-европейской и
древне-русской образованности".

                                     IV

       "Борьба между жизнью и иноземной образованностью, - пишет А. Хомяков
в статье "Мнение русских об иностранцах" (Московский Сборник. 1846 г.), -
началась с самого того времени, в которое встретились в России эти два
противоположных начала. Она была скрытою причиною и скрытым содержанием
многих явлений нашего исторического и бытового движения и нашей литературы;
везде она выражалась в двух противоположных стремлениях: к самобытности с
одной стороны, к подражательности с другой. Вообще можно заметить, что все
лучшие и сильнейшие умы, все те, которые ощущали в себе живые источники
мысли и чувства, принадлежали к первому стремлению; вся бездарность и
бессилие - ко второму".
       "...Это не система, а факт исторический. Правда многие, даже
даровитые, даже великие деятели нашей умственной жизни, были, слабостью
мысли, соблазном жизни общественной и особенно, так называемого, высшего
просвещения, увлечены в худшее стремление; но все от него отставали,
обращаясь к высшему, к более плодотворному началу. Таково было развитие
Карамзина и Пушкина".
       Таково же было развитие и многих других выдающихся деятелей русской
культуры; в том числе самих славянофилов. И они, как и Пушкин и Карамзин, в
юности прошли через увлечение европейской философией, атеизмом и т.д.
       Анализируя неудачи европейского просвещения в России А. Хомяков
пишет: "Прежнее стремление нашей образованности, кончило свой срок. Оно
было заблуждением невольным, может быть, неизбежным, наших школьных годов.
Я не говорю, чтобы не только все, но дальше большинство получило уже новые
убеждения и сознало бы внутреннюю духовную жизнь русского народа - как
единственное и плодотворное начало для будущего просвещения; но можно
утвердительно сказать, что из даровитых и просвещенных людей не осталось ни
одного, кто бы не сомневался в разумности наших прежних путей". "Ибо, -
указывал А. Хомяков, - закон развития умственного - в вере народной, то
есть в высшей норме его духовных понятий". ("Мнение русских об
иностранцах").
       В "Разговоре в Подмосковной" (1856 г.) А. Хомякова, один из героев
Тульнев, говорит:
       "Подите-ка скажите французу или англичанину, или немцу, что он
должен принадлежать своему народу: уговаривайте его на это, и вы увидите,
что он потихоньку будет протягивать руку к вашему пульсу с безмолвным
вопросом: "в своем ли уме этот барин?"
       Он в этом отношении здоров и не понимает вас, а мы признаем
законность толков об этом вопросе. Почему? Потому что больны".
       "Людей безнародных, - говорит Тульнев, - хотелось бы нам
предостеречь от гибельного подражания. Несколько поколений блуждали в
пустыне: зачем другим также бесплодно томиться".
       "Все настоящее имеет свои корни в старине, - утверждал А. Хомяков. -
Из-под вольного неба, от жизни в Божьем мире, среди волнений братьев-людей
книжники гордо ушли в душное одиночество своих библиотек, окружая себя
видениями собственного самолюбия и заграждая доступ великим урокам
существенности правды". "Самый ход истории обличил ложь Западного мира, ибо
логика истории произносит свой приговор не над формами, а над духовной
жизнью Запада".
       "Не жалеть о лучшем прошлом, не скорбеть о некогда бывшей вере
должны мы, как Западный человек; но, помня с отрадою о живой вере наших
предков, надеяться, что она озарит и проникнет еще полнее наших потомков;
помня о прекрасных плодах просвещения нашего в древней Руси ожидать и
надеяться, что с помощью Божией та цельность, которая выражалась только в
отдельных проявлениях, беспрестанно исчезавших в смуте и мятеже
многострадальной истории, выразится во всей своей многосторонней
полноте..."
       "Русская земля предлагает своим чадам, чтобы пребывать в истине,
средство простое и легкое неиспорченному сердцу: полюбить ее, ее прошлую
жизнь и ее истинную сущность" (А. Хомяков, том I, 258).

                                     V

       Славянофилы так же как и Гоголь придерживались взгляда об
отрицательности революций для общественного развития. Алексей Хомяков
утверждал почти то же самое, что и Пушкин: "Только медленно и едва заметно
творящееся полезно и жизненно: все быстрое ведет к болезни".
       Декабристы не являются для славянофилов национальными героями.
Славянофилы не верили в революцию, как самый быстрый и верный способ
улучшения жизни. Хомяков осуждал декабристов за их намерение поднять
вооруженное восстание и считал, что введение европейской формы правления,
ничего кроме вреда не принесет. Аксаков писал: "на Западе революционный
нигилизм явление не случайное, мимопроходящее... его корни в самой истории,
в самой цивилизации Запада... он есть плод от древа культуры, взращенного
Западом". "Проповедники, вожди, вдохновители, даже большая часть
практических деятелей анархии и революционного социализма - если не самый
цвет европейского просвещения, то все люди обширных знаний... они бесспорно
передовые мыслители Западной Европы..."
       "Главным двигателем всего этого является идея - и идея вдобавок
несомненно возвышенная. Да это идея - свободы, гуманности, справедливости,
равномерного распределения всех материальных благ и вообще равенства". "Как
же могло случиться, что высокая и нравственная идея творит дела чудовищно
безнравственные, - что... все, чем гордится XIX век, послужило и служит
истреблению, разрушению, торжеству грубой силы и одичания? В самом деле,
что же такое все эти современные анархисты и революционеры? Это новая
порода диких - во всеоружии науки и культуры, это мошенники - во имя
честности и правды, это звери ради гуманности, это разбойники прогресса,
это демоны проповедующие о рае... Какое зрелище представляет нам
современность? Свобода обращается в тиранию, равенство в попрание святейших
прав человеческой личности, справедливость в злую неправду, знание - в
невежество, ум - в глупость..."
       "Во всех речах ораторов прошлого революционного эпоса и во всех
новейших революционных, социалистических и иных разглагольствованиях, как
бы страстны они ни были, не слыхать ни души, ни сердца - ни одной ноты
любви: они продукт головной, сухой, отвлеченной рассудочности. Это...
органический недостаток, присущий, во-первых, самим учениям, полагающим в
основу... глубокое насилие . Во-вторых, он органически присущ и самой
культуре, самому просвещению Запада, по крайней мере в его настоящем
фазисе. Ибо в основании, в глубине современных учений Запада, не только
революционных, но и философских вообще его "последнего слова" ЛЕЖИТ
ОТВЕРЖЕНИЕ БОГА, следовательно отвержение всего, что святит человека и с
ним всю природу... обездушение человека и порабощение его плоти, поклонение
обездушенной материи, обезбоженному, обездушенному человеку, как Богу".
       Аксаков давал следующую оценку приверженцам социализма вроде В.
Белинского, надеявшимся создать на земле рай земной с помощью насилия: "не
в науке, конечно, зло и не в цивилизации, а в той их вере в себя, которая
отметает веру в Бога и в Божественный нравственный закон... ибо...
цивилизация и знание сами по себе не застраховывают человечество от
одичания и зверства". Беда в том, что "духовно зависимого, служебного
отношения цивилизации к высшему, нравственному, религиозному христианскому
идеалу не хотят признавать теперь многие, едва ли не большинство "передовых
мыслителей". А "цивилизация без христианского религиозного просвещения, а
тем более отрицая таковое - неспособна сама по себе создать для
человечества высший, лучший, нравственный строй бытия, а логически
венчается анархизмом и динамитом". Основная мысль Аксакова такова:
"цивилизация, сама по себе, вне нравственного идеала, не ею порожденного и
от нее независимого, бессильна дать общественному бытию ту основу, без
которой немыслимо самое ее существование".
       А. Ю. Самарин в сборнике "Революционный консерватизм" дает следующее
глубокое определение революции, исходит ли она сверху, как революция Петра
I, или снизу, "из подземелий": "По моим понятиям, революция есть не что
иное, как рационализм в действии, иначе: формально правильный силлогизм,

служит всегда АБСОЛЮТНАЯ ДОГМА, выведенная априорным путем из общих начал,
или полученная обратным путем - обобщением исторических явлений известного
рода. Вторая посылка заключает в себе подведение под эту догму данной.
действительности и приговор над последнею, изрекаемый исключительно с точки
зрения первой - действительность не сходится с догмой и осуждается на
смерть.
       Заключение облекается в форму повеления, высочайшего или нижайшего,
исходящего из бель-