ва слабые и в
одинаковой мере непредусмотрительные и плохо организованные. Выяснится, что
нити замысла ведут в тайные общества и что они прикрывались масонскими
формами".
       Некоторые из декабристов показали во время следствия, что они
рассчитывали на поддержку заговора членами Государственного Совета
Сперанского, адмирала Мордвинова, сенаторов Баранова, Столыпина,
Муравьева-Апостола, начальника штаба Второй армии генерала Киселева и
генерала Ермолова. Но секретное расследование о причастности этих лиц к
заговору не дало никаких результатов, так как его вел масон Боровиков, член
ложи "Избранного Михаила". Он постарался дать, конечно, благоприятное
заключение о всех подозреваемых.
       "Своим духовным отцом сами декабристы считали Сперанского,
секретарем которого (по Сибирскому комитету) был незадолго до этого
декабрист Батенков, автор одного из многочисленных проектов конституции,
составляемых членами тайных обществ".
       В состав верховного уголовного суда, кроме других масонов, входил и
масон Сперанский, принимавший активное участие в следствии.
       Гр. Толь в книге "Масонское действо" высказывает догадку, похожую на
истину, что масоны - участники суда старались так вести следствие, чтобы не
дать обнаружить главных вождей заговора, и подвергнуть наказанию
руководителей восстания, не сумевших выполнить порученное им задание.
       "Павел Пестель, - указывает гр. Толь, - ставленник высшей масонской
иерархии, на сумел или не захотел, - мечтая для себя самого о венце и
бармах Мономаха, - исполнить в точности данные ему приказания. Много
наобещал, но ничего не сделал. Благодаря этому он подлежал высшей каре, не
следует забывать, что он был "Шотландским мастером", что при посвящении в
эту высокую тайную степень у посвященного отнималось всякое оружие и
объяснение гласило, что в случае виновности от масона отнимаются все
способы защиты".
       М. Алданов в статье "Сперанский и декабристы"  (14)  пишет:
       "Преемственная связь между воззрениями декабристов (по крайней мере
Северного общества) и идеями Сперанского (его первого блестящего периода)
достаточно очевидна".
       "В том, что Сперанский намечался декабристами в состав Временного
Правительства вообще сомневаться не приходится".
       Правителем канцелярии у Сперанского был декабрист Батенков.
       "Трудно допустить, - пишет Алданов, - что декабрист Батенков,
человек экспансивный и неврастенический по природе, в разговорах с
Сперанским ни разу, даже намеком не коснулся заговора".
       Для выяснения роли Сперанского в заговоре была создана особая тайная
комиссия. Комиссией, которая должна была выяснить роль в заговоре масона
Сперанского, руководил правитель дел следственного Комитета масон А. Д.
Боровков. Ворон ворону и масон масону, как известно, глаз не выклюют.
Комиссия, руководимая Боровковым, конечно, ничего преступного в действиях
Сперанского не нашла. В "Автобиографических Записках" А. Д. Боровков
сообщает, что тайное расследование не установило данных, свидетельствующих
об участии Сперанского в заговоре. "По точнейшем изыскании, - пишет
Боровков, - обнаружилось, что надежда эта была только выдуманною и
болтовнею для увлечения легковерных".
       М. Алданов пишет, что "Слова Боровкова "по точнейшем изыскании
обнаружилось" вызывают в настоящем случае и некоторое недоумение: это ли
"точнейшее изыскание"? Боровков, который собственно руководил всем
следственным делом, был человек неглупый и прекрасно понимал, что
декабристы могли не губить Сперанского даже в том случае, если он принимал
участие в их деле".
       "Следственная комиссия, - пишет дальше М. Алданов, - вопроса по
настоящему не разрешила. Не разрешила его и история. Многое здесь остается
неясным.
       Через 30 лет после декабристского дела в 1854 году престарелый
Батенков, бывший ближайшим человеком к Сперанскому, отвечая на вопросы
проф. Пахмана, писал ему: "Биография Сперанского соединяется со множеством
других биографий... об иных вовсе говорить нельзя, а есть и такого много,
что правда не может быть обнаружена".
       Сперанский был назначен Николаем I в верховный суд, судивший
декабристов. Как вел себя в нем Сперанский? "Сперанский испугался - и имел
для этого основания, - пишет М. Алданов. - Однако дело не только в испуге.
Отказаться от участия в Верховном суде значило подтвердить подозрения - это
действительно было страшно. Но от места в комиссиях, от составления
всеподданнейшего доклада Сперанский, конечно, мог уклониться без шума.
Всякий знает, что в комиссии выбирают только тех, кто в них желает быть
избранным. Если Сперанский принял избрание, если он вызвал его своим
поведением в заседаниях общего состава суда, если он взялся писать доклад о
казнях, - этого одним страхом не объяснить... Сперанскому, очевидно, было
нужно сыграть первую роль в этом деле".
       Доклад суда Николаю I, написанный Сперанским, по оценке М. Алданова
"представляет собой высокий образец гнусности. Достаточно сказать, что в
нем есть такая фраза: "Хотя милосердию, от самодержащей власти исходящему,
закон не может положить никаких пределов; но верховный уголовный суд
приемлет дерзновение представить, что есть степени преступления столь
высокие и с общей безопасностью Государства столь смежные, что самому
милосердию они, кажется, должны быть недоступны". То есть, Сперанский
старался, чтобы большее количество людей, желавших видеть его главой
правительства, было казнено. "Во время вынесения приговора, - пишет М.
Алданов, - М. М. Сперанский мог увидеть людей, осужденных им на смерть за
революцию, которую они устроили для того, чтобы посадить его в Правители
Государства."
       "Сперанский хорошо знал многих деятелей декабрьского восстания.
Вдобавок из 121 осужденных 24, в том числе трое приговоренных им к
четвертованию (Пестель, Рылеев и С. Муравьев-Апостол) были братья (т. е.
масоны.  - Б. Б.). Сперанский в 1810 г. вступил в масонский орден".

               XV. КАК МУЧИЛИ СОСЛАННЫХ ДЕКАБРИСТОВ В СИБИРИ

       Сколько бесстыдной лжи и бесстыдного вранья написано по поводу
"невыносимых мук", пережитых декабристами на каторге. Для разоблачения этой
лжи мы сошлемся опять на свидетельства почитателей декабристов, еврея
Цейтлина и книгу проф. Гернета "История царской тюрьмы", изданную
большевиками.
       "...Начальником Читинской тюрьмы и Петровского завода, - пишет М.
Цейтлин, - где сосредоточили всех декабристов, был назначен Лепарский,
человек исключительно добрый, который им создал жизнь сносную. Вероятно,
это было сделано Царем сознательно, т.к. он лично знал Лепарского, как
преданного ему, но мягкого и тактичного человека".   (15)
       "За неимением казенных работ, - писал начальник каторжной тюрьмы в
Чите, - занимаю их летом земляными работами, 3 часа утром и 2 часа
пополудни, а зимою будут они для себя и для заводских магазинов молоть
казенную рожь".
       "На самом деле ни для каких "магазинов" в труде декабристов не были
нужны. Лепарский разрешал эту задачу тем, что превратил работу в прогулку
или пикник с полезной гимнастикой".
       Материально декабристы ни в чем не нуждались. За 10 лет пребывания
на каторге заключенные получили от родственников, не считая бесчисленных
посылок вещей и продовольствия, 354.758 рублей, а жены их 778.135 рублей и
это только официальным путем; несомненно, им удавалось получать деньги и
тайно от администрации".   (16)
       "Новый Читинский острог разделялся на четыре комнаты, теплые и
светлые".  (17)
       "В 1828 году с декабристов сняли кандалы. В том же году Лепарский
"разрешил выстроить во дворе два небольших домика: в одном поставили
столярный, токарный и переплетный станки для желающих заниматься ремеслами,
а в другом фортепьяно".   (18)
       "Каторжная работа скоро стала чем то вроде гимнастики для желающих.
Летом засыпали они ров, носивший название "Чертовой могилы", суетились
сторожа и прислуга дам, несли к месту работы складные стулья и шахматы.
Караульный офицер и унтер-офицеры кричали: "Господа, пора на работу! Кто
сегодня идет?" Если желающих, т.е. не сказавшихся больными набиралось
недостаточно, офицер умоляюще говорил: "Господа, да прибавьтесь же еще
кто-нибудь! А то комендант заметит, что очень мало!" Кто-нибудь из тех,
кому надо было повидаться с товарищем, живущем в другом каземате, давал
себя упросить: "Ну, пожалуй я пойду".
       Сторожа несли лопаты. Под предводительством офицера и под охраной
солдат с ружьями, заключенные отправлялись в путь. Под звон кандалов пели
они свою любимую итальянскую арию, революционную "Отечество наше страдает
под игом твоим", или даже французскую Марсельезу. Офицеры и солдаты мерно
шагали под такт революционных песен. Придя на место, завтракали, пили чай,
играли в шахматы. Солдаты, сложив ружья в козлы, располагались на отдых,
засыпали; унтера и надзиратели доедали завтрак заключенных". (19)
        Привилегии женатых были велики.
       "Жены постепенно выстроили себе дома на единственной улице и после
их отъезда сохранившей в их память название "Дамской". Мужья сначала имели
с ними ожидания в тюрьме, но постепенно получили разрешение уходить домой,
к женам на целый день. Сначала ходили в сопровождении часового, который
мирно дожидался их на кухне, где его угощала кухарка, а впоследствии они
переехали в домики жен".   (20)
       Так же хорошо жили декабристы и в Петровском заводе. "Переезд носил
характер пикника. Двигались медленно, летом. Через каждые два дня один день
отдыхали. Декабристы собирали коллекции растений и минералов. Вечерами у
костров пели песни. Переезд оставил у всех приятное воспоминание".  (21)
       Лунин во время переезда хвастался бурятам, что он хотел сделать царю
"угей" (смерть).
       В Петровской их ждало новое помещение на 64 комнаты. Холостякам - по
одной, женатым - по две.
       "Номера были большие, - пишет Цейтлин, - у женатых они скоро приняли
вид комнат обыкновенной квартиры, с коврами и мягкой мебелью".
       "Получались русские и иностранные газеты и журналы. Декабрист
Завалишин исчисляет общий книжный фонд Петровской тюрьмы в 500.000
названий. Проф. Гернет считает это число возможным, принимая во внимание
огромную библиотеку Муравьева-Апостола".  (22)
       Кн. Трубецкая и кн. Волконская жили вне тюрьмы, на отдельных
квартирах, имея по 25 человек прислуги каждая".  (23)
       "Элементов принудительности на Петровском заводе не было" -
принужден констатировать сам проф. Гернет.  (24)
       "Работали понемногу на дороге и на огородах. Случалось, что дежурный
офицер упрашивал выйти на работу, когда в группе было слишком мало людей.
Завалишин так описывает возвращение с этих работ: "возвращаясь, несли
книги, цветы, ноты, лакомства от дам, а сзади казенные рабочие тащили
кирки, носилки, лопаты... пели революционные песни".  (25)
       "Декабристы фактически не несли каторжного труда, за исключением
нескольких человек, короткое время работавших в руднике", - признает сам
проф. Гернет.  (26)
       Высланные на поселение получали по 16 десятин пахотной земли,
солдатский паек и одежду два раза в год. Неимущим выдавались пособия. Так,
Батенков, при выходе на поселение получил от Императора 500 рублей серебром
"на первое обзаведение". Но на землю селились мало. Предпочитали служить,
как Кюхельбекер и др., или работать самостоятельно, как Якушкин, имевший в
Ялуторовске школу, которую окончило 1600 мальчиков. Ни то, ни другое не
запрещалось.  (27)

 XVI. ОЦЕНКА "ИСТОРИЧЕСКОГО ПОДВИГА" ДЕКАБРИСТОВ ВЫДАЮЩИМИСЯ СОВРЕМЕННИКАМИ
                                 И НАРОДОМ

       Восстание декабристов, это дело кучки фанатически настроенных
дворян. Восстание декабристов не имело никаких корней в народе, да по
характеру своему и не могло иметь. Декабристам сочувствовала только
незначительная часть дворянской интеллигенции, из числа "передовых людей,
заразившихся любовью к отвлеченной свободе и ненавистью к реальной России.
Эта категория людей, как во времена декабристов, так и позже, всегда
страдала одной и той же неизлечимой болезнью - отсутствием государственного
смысла. Русской действительности и русской власти эти фантазеры предъявляли
всегда такие претензии, каких не в состоянии выдержать никакая власть на
свете. Действительность и политические утопии, как известно, со времен
Платона, всегда живут как кошка с собакой.
       Как отнеслось большинство выдающихся национально-настроенных людей к
"бессмертному историческому подвигу декабристов"?
       Выдающийся русский лирический поэт Ф. Тютчев пишет:

                                ...Полна грозы и мрака,
                                Стремглав на нас рванулась глубина,
                                Но твоего не помутила зрака...
                                Ветр свирепел: но. .. "да не будет тако",
                                Ты рек, и вспять отхлынула волна"...
                                ...Народ, чуждаясь вероломства,
                                Забудет ваши имена...

       Перу отца русской историографии Карамзина принадлежит следующая
характеристика восстания декабристов: "Вот нелепая трагедия наших безумных
либералистов! Дай Бог, чтобы истинных злодеев нашлось между ними не так
много. Солдаты были только жертвой обмана". Обладая глубоким объективным
умом историка, Карамзин отдавал себе ясный отчет в том, от какой опасности
была спасена 14 декабря 1825 года Россия. "Бог спас нас 14 декабря, - пишет
он, - от великой беды. Это стоило нашествия французов".
       "В обоих случаях вижу блеск луча, как бы неземного".
        Благородный Жуковский, воспитатель сына Николая I, будущего Царя
Александра II Освободителя, - как бы предчувствуя его трагическую смерть от
рук духовных потомков декабристов, не побоялся прямо назвать декабристов
"сволочью".
       Осуждали восстание декабристов и многие другие выдающиеся люди,
свидетели восстания декабристов.
       Секретный агент Висковатов в своем рапорте сообщал, что он слышал
следующие разговоры среди простолюдинов:
       "Начали бар вешать да ссылать! Жаль, что всех не перевешали, да хоть
бы одного отодрали да и спасли..."
       Любопытна оценка декабристов Юрием Самариным, одним из тех дворян,
которые поддержали Александра Второго в его проекте освобождения крестьян с
землей. В написанном Самариным проекте неопубликованного манифеста,
являющимся ответом на требование дворянами конституции, Юрий Самарин пишет:
"Народной конституции у нас пока еще быть не может, а конституция не
народная, т.е. господство меньшинства, действующего без доверенности от
имени большинства, есть обман и ложь".
       Чрезвычайно интересна оценка декабристов, сделанная Достоевским.
Называя декабристов бунтующими барами, Достоевский пишет о "бунте 14
декабря" как о бессмысленном деле, которое "не устояло бы и двух часов". В
уста героя "Бесы", Шатова, Достоевский вкладывает следующее высказывание:
"...Бьюсь об заклад, что декабристы непременно освободили бы тотчас народ,
но непременно без земли, за что им тотчас русский народ непременно свернул
бы голову".
       Политическая зрелость 26-летнего Пушкина сказывается в суждениях
Пушкина о декабристском восстании и его подавлении, и в связи с этим - об
революции вообще. Хотя он волнуется и страдает за участь своих друзей, но
он не разделяет их взглядов, не одобряет их образа действий. Два месяца
после восстания он писал Дельвигу, что он "никогда не проповедовал ни
возмущения, ни революции" и желал бы "искренне и честно помириться с
правительством".
       Сожалел об участи, грозящей декабристам, Пушкин заявляет: "Не будем
ни суеверными, ни односторонними, как французские трагики, но взглянем на
трагедию взглядом Шекспира".
       "Уже тогда в Пушкине, - указывает С. Франк, - очевидно выработалась
какая-то совершенно исключительная нравственная и государственная зрелость,
беспартийно-человеческий, исторический, "шекспировский" взгляд на
политическую бурю декабря 1825 года".
       В июле 1826 года Пушкин пишет князю Вяземскому: "Бунт и революция
мне никогда не нравились".
       В 10 главе "Онегина" Пушкин дал следующую уничтожающую
характеристику декабристов:

                                Все это были разговоры,
                                И не входила глубоко
                                В сердца мятежные наука,
                                Все это была только скука,
                                Безделье молодых умов,
                                Забавы взрослых шалунов.

       Широкие же массы народа восприняли восстание декабристов как желание
уничтожить Царя за то, что он не дает помещикам окончательно поработить
крестьян.
       Крестьяне думали о восстании в Петербурге, - пишет Цейтлин, - "что
это дворяне помещики бунтовали против батюшки Царя, потому что он хочет
дать им свободу". И это было действительно так.
       Даже такой страстный поклонник декабристов, как Герцен, в своей
статье "Русский заговор", пишет:
       "Их либерализм был слишком иноземен, чтобы быть популярными".
       А в статье "О развитии революционных идей" Герцен дает еще более
суровую оценку политического значения заговора декабристов. Герцен пишет о
том, что "невозможны более никакие иллюзии; народ остался равнодушным


         XVII. МИФ О ТОМ, ЧТО ПУШКИН И ГРИБОЕДОВ БЫЛИ ДЕКАБРИСТАМИ

                                     I

       Был ли Пушкин декабристом? Хотел ли он быть декабристом? И мог ли
Пушкин быть декабристом? Вокруг этих трех вопросов уже свыше ста двадцати
пяти лет идут ожесточенные споры. Левые усиленно поддерживают легенду о
том, что если Пушкин и не был декабристом, то он хотел им быть и мог им
быть.
       Князь С. Вяземский в своей книге "О декабристах" утверждает, что его
прадеду Сергею Волконскому было поручено завербовать Пушкина в декабристы.
       "...Здесь уместно упомянуть подробность, - пункт с Волконским -
которая, кажется, в литературу не проникла; она сохранилась в нашем
семействе, как драгоценное предание. Деду моему Сергею Григорьевичу было
поручено завербовать Пушкина в члены Тайного Общества; но он, предвидя
славное его будущее и не желая подвергать его случайностям политической
кары, воздержался от исполнения возложенного на него поручения".
       Передавая это семейное предание С. Волконский далее заявляет:
       "В отношениях, сближавших Пушкина с декабристами, есть некоторая
недоговоренность, своего рода драматическое молчание с обеих сторон. Пущин
остановился на краю признания. С другой стороны, Якушкин рассказывает, как
однажды в Каменке, в присутствии Пушкина, говорили откровенно, настолько,
что сочли нужным тут же замазать и превратить в шутку, а Пушкин воскликнул:
"Я никогда не был так несчастлив, как теперь; я уже видел жизнь мою
облагороженною и высокую цель перед собой, а это была только злая шутка".
Слова его остались без отклика. Может быть, боялись пылкости,
неуравновешенности поэта. Драматическое молчание этой недоговоренности,
длившейся столько лет, освещается горькими словами поэта при прощании с
Александрой Григорьевной Муравьевой: "Я очень понимаю, почему они не хотели
принять меня в свое общество, я не стоил этой чести". Как согласовать эту
недоговоренность и опасливое отношение декабристов к Пушкину с преданием о
возложенном на моего деда поручении, не берусь судить, но счел долгом
упомянуть о нем".
       Семейное предание Волконских с "опасливым отношением декабристов к
Пушкину" согласовать, конечно, трудно. Едва ли С. Г. Волконский воздержался
от вербовки Пушкина в ряды декабристов только потому, что предвидя славное
будущее Пушкина, не желал "подвергать его случайностям политической кары".
Ни политические настроения декабристов, ни их действия, как известно, не
отличались слишком большой осторожностью. Если бы они были уверены в том,
что Пушкин будет преданным активным участником заговора, что он пойдет на
все, то Волконский, конечно, завербовал бы