ма Пушкина.
"Возрождение". Тетрадь 62).
       4 марта 1830 года Пушкин писал, например, Бенкендорфу: "...несмотря
на четыре года поведения безупречного, я не смог приобрести доверия
властей. С огорчением вижу я, что всякий шаг мой возбуждает подозрение и
недоброжелательство". Чиновник III отделения, М. М. Попов, говорит в своих
записках, что Бенкендорф и фон Бок всегда смотрели на Пушкина, "как на
опасного вольнодумца, постоянно следили за ним и тревожились каждым его
движением".

     V. ПУШКИН, КАК ВОССТАНОВИТЕЛЬ ТРАДИЦИОННОГО РУССКОГО МИРОВОЗЗРЕНИЯ

                                     I

       Ко времени восстания декабристов Пушкин духовно окончательно порвал
с масонами и с их духовными отпрысками. Уход Пушкина от масонов, и отказ
его от участия в работе тайных обществ - является важнейшим этапом в
духовном развитии русского образованного общества после революции Петра I.
Повернувшись спиной к масонам и вольтерьянцам, Пушкин повернулся лицом к
духовным истокам русской национальной культуры. Дадим по этому вопросу
слово представителю Ордена Г. Федотову. "Выражаясь очень грубо, - пишет он,
- Пушкин из революционера (?) становится консерватором: 14 декабря 1825
года, столь же грубо можно считать главной политической вехой на его пути"
("Новый Град", стр. 245).
       "Я как то изъявил свое удивление Пушкину, - пишет Соболевский, - что
он устранился от масонства, в которое он был принят и что он же не
принадлежал ни к какому другому тайному обществу".
       Пушкин на это ответил Соболевскому следующее: "Разве ты не знаешь,
что филантропическое и гуманитарное общество, даже и самое масонство,
получило от Адама Вейсгаупта направление подозрительное и враждебное,
существующим государственным порядкам. Как же мне было приставать к ним"
("Русский архив". 1870 г. Стр. 1315-16).
       Этот характерный ответ Пушкина разоблачает ложь декабристов о том,
что Пушкин будто бы добивался вступить в тайные общества декабристов, но
они дескать не доверяли ему, и его не приняли. Вот то, что, Пушкин, из
вольтерьянца и масона, стал национальным мыслителем и консерватором и не
могли никогда простить Пушкину историки и критики выполнявшие идейные
заказы Ордена.
       "Пушкин, - указывает В. Иванов в своем исследовании "А. С. Пушкин и
масонство", - не с революцией, а против революции, он не с масонами, а
против масонов - врагов Православия и Церкви, Монархии и Русской
Народности. Пушкин в своих произведениях православный христианин, и верный
сын Церкви, монархист и националист. Его произведения - открытое и
сокрушающее обличение масонства. Пушкин отчетливо понял, что значит
революция. Он чутким сердцем почувствовал и живым умом осознал, что путь
революции самый ужасный и наименее надежный путь для усовершенствования
жизни".
       Князь П. Вяземский, один из ближайших друзей Пушкина, лучше других
знавший политическое мировоззрение Пушкина и декабристов, писал в
критической статье о поэме Пушкина "Цыгане":
       "Натура Пушкина была более открыта к сочувствиям, нежели к
отвращениям. В нем было более любви, нежели негодования; более
благоразумной терпимости и здравой оценки действительности и необходимости,
нежели своевольного враждебного увлечения. На политическом поприще, если
оно открылось бы пред ним, он без сомнения был бы либеральным
консерватором, а не разрушающим либералом. Так называемая либеральная.
молодая пора поэзии его не может служить опровержением слов моих.
Во-первых, эта пора сливается с порою либерализма, который, как поветрие,
охватил многих из тогдашней молодежи. Нервное впечатлительное создание,
каким обыкновенно родится поэт, еще более, еще скорее, чем другие, бывает
подвержено действию поветрия. Многие из тогдашних так называемых
либеральных стихов его были более отголоском того времени, нежели
отголоском, исповедью внутренних чувств и убеждений его. Он часто был
Эолова арфа либерализма на пиршествах молодежи, и отзывался теми веяниями,
теми голосами, которые налетали на него. Не менее того, он был искренен, но
не был сектатором в убеждениях или предубеждениях своих, а тем более не был
сектатором чужих предубеждений. Он любил чистую свободу, как любить ее
должно, как не может не любить ее каждое молодое сердце, каждая
благо-рожденная душа. Но из этого не следует, чтобы каждый свободолюбивый,
человек был непременно и готовым революционером".
       "Политические сектаторы двадцатых годов (так Вяземский называет
декабристов. - Б. Б.)  очень это чувствовали и применили такое чувство и
понятие к Пушкину. Многие из них были приятелями его, но они не находили в
нем готового соумышленника и, к счастью его самого и России, они оставили
его в покое, оставили в стороне. Этому соображению и расчету их можно
скорее приписать спасение Пушкина от крушения 25-го года, нежели желанию,
как многие думают, сберечь дарование его и будущую литературную славу
России. Рылеев и Александр Бестужев, вероятно, признавали себя такими же
вкладчиками в сокровищницу будущей русской литературы, как и Пушкина, но
это не помешало им самонадеянно поставить всю эту литературу на одну карту,
на карту политическую: быть или не быть".
       Все своеобразие политического мировоззрения Пушкина очень верно
характеризует С. Франк в своей работе "Пушкин, как политический мыслитель".
"По общему своему характеру, политическое мировоззрение Пушкина есть
консерватизм, сочетавшийся, однако, с напряженным требованием свободного
культурного развития, обеспеченного правопорядка и независимости, - т.е. в
этом смысле проникнутый либеральными началами.
       Консерватизм Пушкина слагается из трех основных моментов: из
убеждения, что историю творят и потому государством должны править не
"все", не средние люди или масса, а избранные, вожди, великие люди, из
тонкого чувства исторической традиции, как основы политической жизни, и
наконец из забот о мирной непрерывности политического развития и из
отвращения к насильственным переворотам.... Пушкин непосредственно любил и
ценил начало свободы. И в этом смысле он был либералом.
       Но Пушкин также непосредственно ощущал, любил и ценил начала власти
и его национально-русское воплощение, принципиально основанное на законе,
принципиально стоящее над сословиями, классами и, национальностями,
укорененное в вековых преданиях, или традициях народа Государство
Российское, в его исторической форме - свободно принятой народом
наследственной монархии. И в этом смысле Пушкин был консерватором".
       "Главным мотивом Пушкинского "консерватизма" является борьба с
уравнительным демократическим радикализмом, с "якобинством". С
поразительной проницательностью и независимостью суждения он усматривает -
вопреки всем партийным шаблонам и ходячим политическим воззрениям, сродство
демократического радикализма с цезаристским абсолютизмом. Если в
политической мысли XIX века (и, в общем, вплоть до нашего времени)
господствовали два комплекса признаков: "монархия - сословное государство -
деспотизм" и "демократия" - равенство - свобода", которые противостояли (и
противостоят) друг другу, как "правое" и "левое" миросозерцание, то Пушкин
отвергает эту господствующую схему - по крайней мере, в отношении России -
и заменяет ее совсем иной группировкой признаков. "Монархия - сословное
государство - свобода - консерватизм" выступают у него, как единство,
стоящее в резкой противоположности к комплексу "демократия - радикализм
("якобинство") - цезаристский деспотизм".

                                     II

       Про Пушкина можно сказать то же, что сказал Гейрих Гейне про Мишеля
Шевалье, французского экономиста; что он "консерватор и в то же время
прогрессист. Одною рукою он поддерживает старое здание для того, чтобы оно
не рухнуло людям на голову, другою чертит план для нового, более обширного
здания будущего". Пушкин, хорошо знавший всемирную и русскую историю, был
сторонником мысли хорошо выраженной одним английским государственным
деятелем, что "народы управляются только - двумя способами - либо
традицией, либо насилием". Закон гарантирующий человеку реально возможную в
его время свободу черпает свою силу в традиции. Законы любого государства
опираются на национальные традиции.
       Пушкин всегда невысоко ценил политическую свободу. В 1836 году он
писал, например:

                           Не дорого ценю я громкие права,
                           От коих не одна кружится голова.
                           Я не ропщу о том, что отказали боги
                           Мне в сладкой участи оспаривать налоги
                           Или мешать царям друг с другом воевать,
                           И мало горя мне - свободна ли печать
                           Морочить олухов, иль чуткая цензура
                           В журнальных замыслах стесняет балагура:
                           Все это, видите ль, слова, слова, слова...
                           Иные, лучшие мне дороги права.
                           Иная, лучшая потребна мне свобода ...
                           Зависеть от властей, зависеть от народа -
                           Не все ли нам равно? Бог с ними!..
                           Никому Отчета не давать; себе лишь самому
                           Служить и угождать: для власти, для ливреи
                           Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи.
                           По прихоти своей скитаться здесь и там,
                           Дивясь божественным природы красотам
                           И пред созданьями искусств и вдохновенья
                           Трепеща радостно в восторгах умиленья -
                           Вот счастье, вот права!

       Уже "...18-летний Пушкин учит нас, что закон выше государства, и что
правители не должны пользоваться законодательной властью по своему
произволу". "Пушкин в юности был сторонником постепенного политического
развития, - пишет известный юрист А. А. Гольденвейзер, - уже в первом
"Послании к цензору" мы находим резкое в устах 23-летнего юноши признание:
"Что нужно Лондону, то рано для Москвы". Впоследствии он был убежден в
необходимости для России монархического строя и даже оправдывал
самодержавие русских царей, - не только потому, что он видел во власти
русского царя гарантию того, что в России над всеми сословиями будет
"простерт твердый щит" законности. Он был убежден, что в
дворянско-крепостнической России только "самодержавной рукой" можно "смело
сеять просвещение" и что только "по мании царя" может "пасть рабство". А в
освобождении крестьян и в просвещении народа Пушкин правильно видел две
главные предпосылки для устроения правового строя". (А. А. Гольденвейзер. В
защиту права. Стр. 101).
       Пушкин, как правильно замечает А. Гольденвейзер, "был в своем
политическом мировоззрении величайшим реалистом". "Именно за этот реализм,
столь несвойственный русскому интеллигентскому мышлению С. Франк и называет
Пушкина "Совершенно оригинальным и, можно сказать, величайшим русским
политическим мыслителем XIX века".
       Пушкин был далек от морального максимализма Достоевского и Толстого.
Он знал, что мы живем на грешной земле, среди грешных людей. Пушкин учил
любить свободу, право, не революцию, а постепенное, но упорное стремление к
лучшему социальному строю.

             VI. ВЗГЛЯД ПУШКИНА НА ИСТОРИЧЕСКОЕ ПРОШЛОЕ РОССИИ

       Пушкин был не только умнейшим, но и образованнейшим человеком своего
времени. Кроме Карамзина только Пушкин так глубоко и всесторонне знал
прошлое русского народа. Работая над "Борисом Годуновым", он глубоко изучил
Смутное время, историю совершенного Петром I губительного переворота, эпоху
Пугачевщины, То есть, Пушкин изучил три важнейших исторических эпохи
определивших дальнейшие, судьбы Русского народа. Пушкин обладал неизмеримо
более широким историческим кругозором, чем большинство его современников и
поэтому он любил русское историческое прошлое гораздо сильнее большинства
его современников. "Дикость, подлость и невежество, - писал он, - не
уважать прошедшего, пресмыкаясь пред одним настоящим, а у нас иной потомок
Рюрика более дорожит звездою двоюродного дядюшки, чем историей своего дома,
т.е. историей отечества".

                                ...Да ведают потомки православных,
                                Земли родной минувшую судьбу,
                                Своих царей великих поминают,
                                За их труды, за славу, за добро,
                                А за грехи, за темные деянья,
                                Спасителя смиренно умоляют...

       Как правильно указывает И. С. Аксаков, во время открытия памятника
Пушкину в Москве: "Любовь Пушкина к предкам давала и питала живое, здоровое
историческое чувство. Ему было приятно иметь через них, так сказать,
реальную связь с родною историей, состоять как бы в историческом свойстве и
с Александром Невским, и с Иоаннами, и с Годуновым. Русская летопись уже не
представлялась ему тем чем-то отрешенным, мертвою хартией, но как бы
семейною хроникой."
       Один из образованнейших людей николаевской эпохи кн. П. Вяземский
так оценивает Пушкина, как историка: "В Пушкине было верное понимание
истории, свойство, которым одарены не все историки. Принадлежностями его
ума были ясность, проницательность и трезвость.... Пушкин был одарен, так
сказать, самоотвержением личности своей настолько, что мог отрешить себя от
присущего и воссоздать минувшее, ужиться с ним, породниться с лицами,
событиями нравами, порядками - давным давно замененными новыми поколениями,
новыми порядками, новым обществом и гражданским строем. Все это необходимые
для историка качества, и Пушкин ими обладал в высшей мере". Пушкин писал:

                           ...Два чувства дивно близки нам,
                           В них обретает сердце пищу:
                           Любовь к родному пепелищу,
                           Любовь к отеческим гробам.
                           На них основано от века
                           По воле Бога самого
                           Самостоянье человека,
                           Залог величия его.
                           Животворящие святыни.
                           Земля была б без них мертва,
                           Без них наш тесный мир - пустыня,
                           Душа - алтарь без Божества.

       "Уважение к минувшему, - утверждает Пушкин, - вот черта, отличающая
образованность от дикости; кочующие племена не имеют ни истории, ни
дворянства" ("Наброски статьи о русской истории").
       Во время Пушкина изучение русской истории и памятников древней
русской письменности, только что начиналось и много Пушкин не мог знать. Но
благодаря своему огромному уму, он тем не менее, ясно и верно понимал, что
ход исторического развития России был совершенно иной, чем историческое
развитие Европы. Будучи еще совершенно юным в своих "Исторических
замечаниях" написанных в 1822 г., он тем не менее верно указывает, что:
"Греческое вероисповедание, отдельное от прочих, дает нам ОСОБЕННЫЙ
НАЦИОНАЛЬНЫЙ ХАРАКТЕР. В России влияние духовенства столь же было
благотворно, сколько пагубно в землях римско-католических: "...Мы были

       В статье "Отчуждение России от Европы" Пушкин высказывает следующее
о результатах отделения Киевской Руси от Европы, с которой до нашествия
татар она находилась в теснейших политических и культурных сношениях:
"Долго Россия была совершенно отделена от судеб Европы. (Зачеркнуто: "Она
совершила свое предназначение. С XI века, приняв христианстве из Византии,
она не участвовала в умственной деятельности католического мира в эпоху
Возрождения латинской Европы"). Ее широкие равнины поглотили силу монголов
и остановили их разрушительное нашествие. Варвары, не осмелясь оставить у
себя в тылу порабощенную Русь, возвратились в степи своего Востока.
Христианское просвещение было спасено истерзанной и издыхающей Россией, а
не Польшей, как еще недавно утверждали европейские журналы: но Европа, в
отношении России, всегда была столь же невежественна, как и неблагодарна".
       "Гизо объясняет одно из событий христианской истории, - европейское
просвещение. Он обретает его зародыш, описывает постепенное развитие и,
отклоняя все отдаленное, случайное и постороннее, доводит до нас сквозь ряд
темных и кровавых, тяжелых и расцветающих веков.
       Вы поняли все достоинство французского историка, поймите ж и то, что
Россия никогда ничего не имела общего с остальною Европою, что история ее
требует другой мысли, другой формулы, чем мысли и формулы, выведенные
Гизотом из истории христианского Запада".

                   VII. ОТНОШЕНИЕ ПУШКИНА К САМОДЕРЖАВИЮ

       "Изучение истории Смуты приводит его к одному убеждению, которое
является позднее основным для его политического мировоззрения, - к
убеждению, что монархия есть в народном сознании фундамент русской
политической жизни". (С. Франк).
       Утверждая о том, что Пушкин в зрелом возрасте был монархистом можно
сослаться на следующее свидетельство Гоголя:
       Вот что писал Гоголь в своем письме к В. А. Жуковскому, помещенном
под названием "О лиризме наших поэтов" в "Выбранных местах из переписки с
друзьями":
       "...Как умно определял Пушкин значение полномощного монарха! И как
он вообще был умен во всем, что ни говорил в последнее время своей жизни!
"Зачем нужно, - говорил он, - чтобы один из нас стал выше всех и даже выше
самого закона? Затем, что закон - дерево; в законе слышит человек что-то
жестокое и небратское. С одним буквально исполнением закона не далеко
уйдешь; нарушить же, или исполнить его никто из нас не должен: для этого-то
и нужна высшая милость, умягчающая закон, которая может явиться людям
только в одной полномощной власти. Государство без полномощного монарха -
автомат: много-много, если оно достигнет того, чего достигли Соединенные
Штаты. А что такое Соединенные Штаты? Мертвечина. Человек в них выветрился
до того, что и выеденного яйца не стоит. Государство без полномощного
монарха то же, что оркестр без капельмейстера: как ни хороши будь все
музыканты, но, если нет среди них ни одного такого, который бы движением
палочки всему подавал знак, никуда не пойдет концерт. (А, кажется, он сам
ничего не делает, не играет ни на каком инструменте, только слегка
помахивает палочкой, да поглядывает на всех, и уже один взгляд его
достаточен на то, чтобы умягчить, в том и другом месте, какой-нибудь
шершавый звук, который испустил бы иной дурак-барабанщик или неуклюжий
тулумбас). При нем и мастерская скрипка не смеет слишком разгуляться на
счет других: блюдет он общий строй, всего оживитель, верховодец верховного
согласия!" Как метко выражался Пушкин! Как понимал он значение великих
истин!"
       "Можно сказать, - замечает С. Франк, - что этот взгляд Пушкина на
прогрессивную роль монархии в России есть некоторый уникум в истории
русской политической мысли XIX века. Он не имеет ничего общего ни с
официальным монархизмом самих правительственных кругов, ни с романтическим,
априорно-философским монархизмом славянофилов, ни с монархизмом
реакционного типа. Вера Пушкина в монархию основана на историческом
размышлении и государственной мудрости и связана с любовью к свободе и
культуре".
       "Его символ веры, - указывает известный пушкинист М. Л. Гофман, -
заключался для него в трех словах - Бог, Родина, Царь. Последний должен
быть самодержавным монархом, наделенным безграничной властью, больше отцом
Родины, чем ее слугой (с Иоанна Грозного не существовало более убежденного
воспевателя самодержавия, чем Николай I). (М. А. Гофман. Драма Пушкина.
"Возрождение". Тетрадь 62).
       "...Прежде всего Пушкин в отношении русской политической жизни -
убежденный монархист, как уже было указано выше. Этот монархизм Пушкина не
есть просто преклонение перед незыблемым в тогдашнюю эпоху фактом, перед
несокрушимой в то время мощью мона