ьно пятнадцать лет.
ГЛАВА 17. СВАЛИВАЕМ!
     Девочка проснулась,  почувствовав, что рот ей зажимает холодная  ладонь
Салли. Другая рука жестом призывала к молчанию.
     Горели мелкие лампочки, встроенные в зеркало с золотыми искорками. Одна
из ее сумок была открыта и стояла в ногах гигантской кровати, рядом с ней
     аккуратная стопка одежды.
     Салли прикоснулась  указательным пальцем  к плотно сжатым губам,  потом
жестом указала на одежду и чемодан.
     Кумико выскользнула из-под  пухового  одеяла  и,  спасаясь  от  холода,
натянула свитер. Снова взглянув на Салли, она заколебалась, не заговорить ли
ей вслух. Что  бы это ни  было, подумала она, достаточно одного слова, чтобы
появился Петал. Салли  была одета так же, как в последний  раз, когда Кумико
ее  видела:  дубленка  с  барашковым  воротником,  под  подбородком  завязан
клетчатый шарф. Она повторила жест: собирай вещи.
     Быстро  одевшись,  Кумико  начала  складывать  вещи  в  саквояж.  Салли
беспокойно, но и бесшумно ходила по комнате,  открывала и  закрывала ящик за
ящиком.  Отыскав паспорт  Кумико, черную  пластиковую табличку на нейлоновом
xmspje с  рельефной  золотой  хризантемой,  она повесила  ее на шею девочке.
Потом  скрылась в фанерной каморке, чтобы  появиться с замшевым несессером в
руках с туалетными принадлежностями Кумико.
     Когда  Кумико  застегивала  саквояж,  зазвонил   золоченый  антикварный
телефон.
     Салли проигнорировала звонок, взяла с постели чемодан, открыла дверь и,
схватив Кумико за руку,  потянула ее  в темный холл. Отпустив ее руку, Салли
прикрыла за  ними  дверь, заглушив телефон  и оставив  их  в полной темноте.
Кумико  позволила провести себя  к  лифту его она  узнала  по запаху масла и
полироля, позвякиванию металлической решетчатой двери.
     Лифт пошел вниз.
     В  ярко  освещенной  прихожей их  ждал  Петая,  закутанный в необъятных
размеров  выцветший  шерстяной  халат.  На  Петале  были все  те  же  рваные
шлепанцы, выглядывающие из-под халата ноги казались неестественно белыми.  В
руках у него был пистолет тупорылое оружие отблескивало тускло-черным.
     Черт побери, увидев их, мягко проговорил он, это еще что такое?
     Она поедет со мной, бросила Салли.
     Это, медленно произнес англичанин, совершенно невозможно.
     Куми, Салли  легонько подтолкнула  девочку в спину, выпроваживая ее  из
лифта, нас ждет машина.
     Ты  не можешь так поступить, сказал Петал. Но Кумико почувствовала, что
он растерян.
     Тогда пристрели меня, мать твою. Петал опустил пистолет.
     Это меня чертов Суэйн пристрелит, если все выйдет по-твоему, можешь мне
поверить.
     Будь он здесь, он оказался бы в таком же положении, не так ли?
     Пожалуйста, попросил Петал, не надо.
     Не волнуйся, с ней все будет в порядке. Открой дверь.
     Салли, спросила Кумико, куда мы едем?
     В Муравейник.
     ...  И проснулась  снова, чтобы  понять, что  дремала, пригревшись  под
Саллиной  дубленкой,  убаюканная  мягкой  вибрацией  сверхзвукового  полета.
Кумико вспомнила огромную низкую  машину,  которая ждала  их  на  подъездной
аллее. Когда они с Салли  вышли на тротуар, с фасадов домов Суэйна вырвались
лучи прожекторов.  В окне машины мелькнуло залитое  потом  лицо Тика.  Салли
рывком  распахнула  дверь и  втолкнула  девочку внутрь. Тик  тихонько и  без
умолку  чертыхался  все  то  время, пока машина  набирала  скорость; жалобно
взвизгнули  шины,  когда он  слишком  резко  свернул на Кенсингтон-Паркроуд.
Салли посоветовала ему сбросить скорость и отдать управление самой машине.
     Только  тут, в  машине,  Кумико  вспомнила, что  положила  модуль Маас-
Неотек  на  место  в тайник  за мраморным  бюстом. Со  всеми своими  лисьими
повадками  и курткой,  протертой  на локтях,  как  и шлепанцы  Петала, Колин
остался позади теперь всего лишь призрак, чем он, в сущности, на  самом деле
и был.
     Сорок минут, сказала Салли с соседнего кресла.  Хорошо, что ты поспала.
Скоро нам принесут завтрак. Помнишь, на какое имя у тебя паспорт? Прекрасно.
А теперь не задавай мне никаких вопросов, пока я не выпью кофе, идет?
     Кумико  знала  Муравейник по  тысячам стимов. Повальное увлечение  этим
необъятным  городским конгломератом  стало  в  последнее  время  характерной
чертой японской массовой культуры.
     У Кумико было  некоторое представление  об Англии еще до  того, как она
туда попала:  смутные  образы каких-то  знаменитых сооружений,  неотчетливое
представление  об  обществе,   которое  ее   собственное,   похоже,  считало
эксцентричным и застойным.  (В сказках ее матери принцесса-балерина всегда с
удивлением обнаруживала,  что англичанам ее танцы  не  по  карману. ) Однако
Лондон  во многом  оказался  совсем  другим, нежели она ожидала, ее поразили
энергия  города, его  очевидное изобилие,  а  суета  и  великолепие  больших
торговых улиц сильно напомнили Гинзу.
     Девочка  считала,  что  и о Муравейнике она  знает  немало,  но  и  это
убеждение развеялось в первые же часы, прошедшие после посадки их самолета.
     Они  с  Салли  стояли  в  очереди  других  пассажиров посреди огромного
гулкого  зала  таможни,  потолок которого  уходил куда-то во  тьму. Эту тьму
через  равные  промежутки  прорывали  бледные  сферы  света.  Вокруг  шаров,
несмотря  на то  что  стояла зима, клубился рой  мошкары,  как будто  здание
обладало  собственным  климатом. Но  пока еще  это был Муравейник из стимов,
каким  она  его  себе   представляла.   Чувственно-электрический   фон   для
проигрываемых  при  ускоренной перемотке жизней  Анджелы  Митчелл  и  Робина
Ланье.
     Прошли  таможню.  Сам  досмотр,  несмотря  на  бесконечное  ожидание  в
очереди,  заключался в том, что ее паспорт пропустили  сквозь грязную на вид
металлическую прорезь. И дальше в сумасшедшую  суету  на бетонной платформе,
где  багажные  роботележки  медленно  бороздили  толпу,  которая  галдела  и
напирала, осаждая наземный транспорт.
     Кто-то взял  у нее  сумку. Протянул руку и взял с уверенностью, которая
говорила,  что этот человек  просто  выполняет  привычную обязанность,  как,
скажем,  молодые  женщины,  поклонами  приветствующие покупателей  в  дверях
крупных универмагов Токио.  А  Салли вдруг  ударила его  ногой.  Ударила под
колено,  стремительно  и  плавно развернувшись  на  месте,  как  таиландская
боксерка  в  бильярдной Суэйна.  Выхватила  сумку еще  до того,  как затылок
незнакомца с резким стуком ударился о грязный бетон.
     Салли  потянула девочку за собой, не дожидаясь,  когда над  неподвижной
фигурой  сомкнется  толпа. Это вспышка насилия, со  стороны выглядевшая  так
небрежно,  могла бы показаться сном  если бы не  улыбка Салли, первая  с тех
самых пор, как они вылетели из Лондона.
     Чувствуя  себя  не  в  своей  тарелке, сбитая с толку  Кумико безвольно
смотрела, как  Салли производит  осмотр имеющихся машин. А  та  быстро  дала
взятку  диспетчеру,  нагнала  страху  на  очередь  и  затолкала   девочку  в
потрепанный  ховер в  косую  черно-желтую полоску. Отделение для  пассажиров
было  голым и выглядело исключительно неудобным.  Водитель, если  он  вообще
был, оставался невидимым за изогнутой перегородкой из  пластиковой брони. Из
того  места,  где  перегородка  смыкалась   со   стенкой,  торчал   объектив
видеокамеры,  вокруг  которого  кто-то  нарисовал  мужской   торс:  объектив
выступал в роли фаллоса. Когда Салли, забравшись внутрь, захлопнула за собой
дверцу, динамик проскрежетал  что-то  вовсе уж неразборчивое. Кумико решила,
что это какой-нибудь диалект английского.
     Манхэттен, приказала Салли. Она достала из куртки пачку бумажных  денег
и,  развернув  веером,  помахала  ею перед  камерой.  Динамик  вопросительно
затрещал.
     В центр. Скажу, где остановиться.
     Юбка воздушной подушки надулась, свет в пассажирском отделении погас, и
они тронулись в путь.
ГЛАВА 18. ТЮРЕМНЫЙ СРОК
     Он на чердаке у  Джентри. Смотрит, как Черри нянчится с ковбоем. Черри,
сидящая на краю кровати, поворачивается к нему.
     Как ты, Слик?
     В порядке... я в порядке.
     Ты помнишь, что я тебя об этом уже спрашивала?
     Он смотрит в лицо человека, которого Малыш Африка называл Графом. Черри
возится с чем-то у надстройки в изголовье носилок, с какой-то капельницей; в
ней жидкость цвета овсянки.
     Как ты себя чувствуешь, Слик?
     Нормально.
     Никакое не нормально. Ты всегда отве...
     Он сидит на полу на чердаке у  Джентри. Лицо мокрое. Рядом с ним Черри;
она стоит на коленях, очень близко, ее руки у него на плечах.
     Ты сидел?
     Он кивает.
     В блоке химнаказаний?
     Да...
     Индуцированный синдром Корсакова?
     Он...
     Фрагментами? спрашивает его Черри.
     Слик сидит на полу на чердаке у Джентри. А где сам Джентри?
     Ты помнишь все фрагментами, не так  ли? А  кратковременные воспоминания
исчезают напрочь?
     Откуда она это знает? И где Джентри?
     А что срабатывает как переключатель?
     Что включает синдром, Слик? Что с тобой делали в тюрьме?
     Он сидит на полу на чердаке у Джентри; Черри чуть ли не уселась на него
верхом.
     Стресс, выдавливает он, удивляясь, откуда она это знает. Где Джентри?
     Я уложила его в постель.
     Почему?
     Отрубился, увидев ту штуку...
     Какую?
     Черри вдавливает в его запястье розовый дерм.
     Это сильный транк, говорит она. Может, он выведет тебя из этого...
     Из чего?
     Она вздыхает.
     Не важно.
     Он просыпается  в постели  с  Черри  Честерфилд. Он полностью одет,  за
исключением  куртки и ботинок. Вставший член, прижавшись  к теплой джинсовой
ткани над задницей Черри, попал в ловушку за пряжкой ремня.
     Даже не думай.
     Зимний свет сквозь залатанное окно,  и если откроешь рот белым облачком
вылетает дыхание.
     Что случилось?
     И почему  в комнате так  холодно? Он  вспоминает  вопль  Джентри, когда
серое нечто устремилось на него...
     Слик поспешно садится.
     Потише,  говорит Черри, перекатываясь на спину.  Ляг.  Не знаю, что это
было, что вызвало срыв.
     Что ты хочешь этим сказать?
     Ложись обратно. Забирайся под одеяло. Хочешь совсем замерзнуть?
     Он слушается.
     Ты был в тюрьме, так? В блоке химнаказаний?
     Да... А ты откуда знаешь?
     Ты же сам мне и сказал. Прошлой ночью.  Ты говорил, что стресс способен
вызвать  возврат к  прошлому. Так  оно и  случилось. Это  нечто прыгнуло  на
твоего  приятеля,  ты бросился  к рубильнику, отключил стол. Джентри упал  и
разбил  себе голову. Я бинтовала  рану, когда заметила, что с тобой творится
что-то неладное. Сообразила, что у тебя ряд последовательных воспоминаний
     только  минут на пять в одном интервале. Такое бывает при  стрессе  или
иногда при контузии...
     Где он? Джентри?
     В своей кровати, напичкан транками под завязку. Учитывая то, в каком он
состоянии, я решила, что денек сна ему не помешает. Во всяком случае, это на
время снимет его с нашей шеи.
     Слик закрыл глаза и вновь увидел перед собой серое нечто, набросившееся
на Джентри. Человекообразное или, скорее, похожее на обезьяну.  Оно ничем не
напоминало  те завивающиеся спиралью образы, какие  генерировали  устройства
Джентри в его предыдущих поисках Образа.
     Думаю, у вас  здесь кончилось электричество, сказала  Черри. Свет погас
часов шесть назад.
     Слик открыл глаза.  Холодно. Джентри  не успел  добраться  до  консоли,
чтобы свершить свой обычный ритуал. Слик застонал.
     Оставив  Черри готовить  на  газовой плитке кофе,  Слик  отправился  на
поиски Пташки. Нашел он его по запаху  дыма. Пташка развел костер в какой-то
железной посудине и заснул, свернувшись вокруг нее по-собачьи.
     Эй,  позвал  его  Слик,  легонько подталкивая парнишку  носком  сапога,
bqr`b`i. У нас проблемы.
     Долбаный  ток  кончился, пробормотал тот  в ответ, садясь  в засаленном
спальном мешке, таком же грязном, как пол в цеху Фабрики.
     Я это  заметил. Это проблема номер  один. Проблема  номер два нам нужен
грузовик  или ховер, или что-то вроде того. Нужно убрать отсюда этого парня.
Иначе Джентри совсем посыпется.
     Но Джентри ведь единственный, кто может добыть ток. Пташка, поеживаясь,
поднялся на ноги.
     Джентри спит. У кого есть фургон?
     У Марви, выдавил Пташка и провалился в сотрясающий приступ кашля.
     Возьми мотоцикл Джентри. Привезешь его потом обратно в фургоне. Двигай.
     Пташка кое-как справился с приступом:
     Не бздишь?
     Ты ведь знаешь, как на нем ездить?
     Да, но Джентри, он...
     Предоставь это мне. Ты знаешь, где он держит запасной ключ?
     Ну... да, пугливо протянул Пташка. Скажи, спросил он, а что, если Марви
не захочет дать мне фургон?
     Дашь  ему  вот  это,  сказал  Слик,  вытаскивая  из  кармана  зиплок  с
наркотиками. Его забрала у  Джентри  Черри, перевязав тому голову. Отдай ему
все, ты меня понял? Чтобы потом не тянуло.
     Бипер Черри подал  голос, когда они, приткнувшись друг к другу на  краю
кровати в комнате Слика, пили кофе. Слик, отвечая на ее вопросы, рассказывал
ей  что  знал о синдроме Корсакова  Он  никому  об  этом  по-  настоящему не
рассказывал,  и  странно  как мало  на самом деле он  знал Он рассказал ей о
предыдущих провалах в прошлое,  потом попытался объяснить, как  работала эта
система  в  тюрьме.  Фокус  был  в  том,  что  долгосрочная  память  у  тебя
сохраняется до  того момента, пока тебя не подсаживают на препарат. В общем,
сначала заключенных натаскивают что-то делать, пока не начался основной срок
и потому они уже не могут забыть, что и как нужно делать. Правда, делают они
в  основном  то, с чем и роботы  бы управились.  Слика  натаскивали собирать
миниатюрные цепные  передачи. Как  только он стал укладываться в пять минут,
пошел срок.
     И больше они с тобой ничего не делали? спросила она.
     Только эти цепные передачи.
     Нет, я имею в виду нечто вроде замков, ловушек в мозгу.
     Он посмотрел на нее. Язва на губе у девушки почти зажила.
     Если они что-то и делают, то тебе об этом не сообщают, сказал он.
     И тут в одной из ее курток застрекотал бипер.
     Что-то стряслось, сказала она, поспешно вскакивая с кровати.
     Джентри стоял на коленях возле  носилок с чем-то черным в  руках. Черри
выхватила у  него  эту штуковину, прежде чем он успел хотя бы  пошевелиться.
Джентри не двинулся с места, недоуменно щурясь на девушку.
     Это сколько же нужно, чтобы тебя вырубить, мистер? Она протянула  Слику
черный предмет, оказавшийся камерой для проверки сетчатки глаза.
     Нам нужно выяснить, кто он, сказал Джентри.
     Его голос был хриплым и низким от большого  количества транков, которые
Черри  ему  вкатила,  но  Слик  почувствовал,  что  страшная  грань  безумия
отступила.
     Идиот,  кипятилась Черри,  ты даже не  знаешь, те ли у  него глаза, что
были год назад!
     Джентри коснулся повязки на виске.
     Вы это тоже видели, правда?
     Да, ответила Черри, и Слик эту штуку отключил.
     Все дело в  шоке,  объяснил Джентри. Я  и вообразить себе  не мог... Но
никакой реальной опасности. Я был просто не готов...
     Ты просто выскочил из своего чертова черепа, сказала Черри.
     Джентри нетвердо поднялся на ноги.
     Он уезжает, сказал Слик.  Я послал Пташку одолжить фургон. Не  нравится
мне все это
     Черри уставилась на него в упор.
     Куда уезжает? Мне придется ехать с ним. Это моя работа.
     Я знаю одно место, соврал Слик. У нас электричество кончилось, Джентри.
     Ты не можешь отвезти его незнамо куда, сказал Джентри.
     Еще как могу.
     Нет. Джентри  слегка качнуло. Он остается. Переходники уже на месте.  Я
не стану его больше беспокоить. Черри может остаться здесь.
     Тогда  тебе  придется  хотя бы в двух  словах  объяснить,  что  это  за
хреновина, Джентри, сказал Слик.
     Для начала, Джентри указал на предмет над головой Графа, это не
     низкочастотник, не Эл-Эф. Это алеф.
ГЛАВА 19. ПОД НОЖОМ
     Какой, к черту, отель! Он тонет  в  марше  смерти наркотической  ломки.
Прайор  вводит ее  в вестибюль,  а  японские  туристы уже  встали  и  теперь
толпятся  вокруг скучающих гидов. Шаг, еще шаг,  одна  нога,  другая нога, а
голова такая тяжелая, будто  кто-то просверлил  в макушке дыру и  залил туда
полфунта  свинца, и зубы во рту будто  чужие слишком  велики. Дополнительная
перегрузка  тронувшегося   вверх  лифта  вдавливает  в   пол  Мона  без  сил
приваливается к стенке.
     Где Эдди?
     Эдди уехал, Мона.
     С  трудом  разомкнула  веки, глаза  широко  распахнулись. Сфокусировала
взгляд и увидела, что он, ублюдок, еще и улыбается.
     Что?
     Эдди  заплачено.  Ему  все компенсировали.  Он  уже  на  пути в Макао с
солидным кредитом в кармане. Этакий милый игорный пикничок.
     Компенсировали?
     Его вложения. В тебя. За все время.
     За все время?
     Дверь скользит в сторону, открывая устланный синим ковром коридор.
     И что-то  обваливается  холодным  комом  в  груди  Эдди ведь  ненавидит
азартные игры.
     Ты теперь  работаешь на нас, Мона. И нам бы очень не хотелось, чтобы ты
снова ушла без спросу.
     Но ты же  хотел,  думала она, ты  же  отпустил меня.  И знал,  где меня
искать.
     Эдди больше нет... уехал...
     Мона не помнила, как заснула. На ней все еще была куртка Майкла, теперь
подоткнутая под  плечи, как одеяло. Даже не поворачивая  головы, Мона видела
угол здания с фасадом в виде горного склона, но снежного барана там не было.
     Стимы Энджи были  запаяны  в  пластик. Взяв один  наугад,  Мона поддела
упаковку ногтем большого пальца, вставила кассету в  прорезь и надела троды.
Она  ни  о чем не  думала,  руки,  казалось,  сами знали, что делать  добрые
маленькие зверьки, которые никогда  не обидят. Один из  них коснулся клавиши
PLAY, и Мона  перенеслась  в  мир  Энджи,  чистый и  безупречный, как  любой
хороший  наркотик...   Медленный  саксофон,   лимузин  плывет  по  какому-то
европейскому  городу...  круговерть  улиц,  машина  без  водителя,   широкие
проспекты  предрассветно  чисты  и  безлюдны, прикосновение меха к плечам. И
катить,  катить   по   прямой   дороге   через  плоские   поля,  окаймленные
совершенными, одинаковыми деревьями.
     А затем поворот, шорох шин по расчесанному граблями гравию, потом вверх
по подъездной аллее  через  парк,  где  серебрится роса, где  стоит железный
олень, а рядом мокрый торс из белого мрамора... Дом огромен и стар, не похож
ни  на один  из тех,  какие  она видела раньше.  Но машина проплывает  мимо,
проезжает  еще  несколько  строений  поменьше  и выезжает  наконец  на  край
широкого ровного поля.
     Там  бьются  на привязи  планеры,  прозрачная  пленка  туго натянута на
хрупкие с  виду полиуглеродные рамы. Планеры слегка подрагивают на  утреннем
ветерке. А  рядом с ними ее ждет  Робин  Ланье, красивый раскованный Робин в
черном свитере  грубой  вязки  он  играет  партнера  Энджи почти во  всех ее
стимах.
     И вот она  выходит  из машины, ступает на траву, смеется, когда высокие
шпильки сразу же  увязают.  И  остаток пути до Робина  с  туфлями  в  руках,
улыбаясь; последний шаг в его объятия, в его запах, в его глаза.
     Ощущения закручиваются вихрем в монтажном танце, который в одну секунду
ужимает  посадку в  планер  по серебристой  лесенке,  и вот  они  уже  мягко
скользят  по  траве  через  все  поле.  Затем взмывают  вверх,  зависают  на
мгновение, чтобы  поймать ветер... Все выше  и  выше,  пока  огромный дом не
превращается в прямоугольный камушек  в  зеленой пелене, прорезанной тусклым
серебром речной излучины... ... и Прайор с рукой на  клавише СТОП. От запаха
еды с тележки возле  кровати у  Моны сводит желудок. Тупая тошнотворная боль
ломает каждый сустав.
     Поешь, доносится голос Прайора. Мы скоро уезжаем.
     Он поднял металлическую крышку с одного из блюд.
     Фирменный  сэндвич, сказал он, кофе,  пирожные.  Это предписание врача.
Попав в клинику, ты ка