Уильям Гибсон.
     Нейромантик 1-3

   Нейромантик
   Граф ноль
   Мона Лиза Овердрайв


   Уильям Гибсон.
     Нейромантик

                              С благодарностью Брюсу Стерлингу, Льюису
                         Шайнеру, Джону Ширли -  приверженцам.  И Тому
                         Мэддоксу, изобретателю айса. И кое-кому еще -
                         они сами знают, за что.

     Часть первая. Блюз Тиба-сити

     1

    Небо над портом было  цвета  экрана  телевизора,  настроенного  на
пустой канал.
    Проталкиваясь через толпу перед дверями "Чата", Кейс услышал,  как
кто-то сказал:
    - Не то, чтобы мне все это  нравилось.  Просто  мой  организм  уже
привык к тому, что я в него вкачиваю.
    Голос, похоже, принадлежал человеку из Мурашовника, и  шутка  явно
тоже  происходила  оттуда.  "Чатсубо"  -  бар   для   профессиональных
иммигрантов, сбежавших из своей страны; здесь можно выпивать неделями,
не услышав и пары слов на японском.
    Заправлял этим баром Рац.
    Сейчас он наполнял пивом "Кайрин" бокалы на подносах, и его протез
на месте отсутствующей  руки  монотонно  щелкал  и  подергивался.  Рац
заметил Кейса и улыбнулся ему, ощерив ряд  уже  порядком  подпорченных
ржавчиной стальных зубов  восточноевропейской  работы.  Кейс  разыскал
себе место за стойкой, между неприглядным загаром одной из шлюх  Лонни
Зона и чистенькой униформой  высокого  африканца,  чьи  щеки  украшали
ровные ряды ритуальных шрамов.
    - Сразу после открытия заходил Вейдж с  двумя  своими  парнями,  -
сказал Рац Кейсу, подавая ему здоровой  рукой  через  стойку  бокал  с
пивом. - У тебя с ним какие-то дела, Кейс?
    Кейс пожал плечами. Девчонка, сидевшая справа, прыснула  смехом  и
слегка подтолкнула его локтем в бок.
    Улыбка бармена стала еще шире. Уродство  хозяина  "Чата"  породило
немало легенд. В возрасте,  еще  допускающем  наличие  привлекательных
черт,   полное   отсутствие   таковых   придавало   Рацу   вид   почти
геральдический. Антикварная рука хозяина заведения, когда он потянулся
за очередной  кружкой,  издала  ноющий  звук.  Протез  был  армейский,
русского производства: многофункционный  манипулятор  с  усилителем  и
обратной связью, с неряшливым покрытием из розового пластика.
    - Ты артист, герр Кейс, лучше не скажешь, -  Рац  хрюкнул  -  этот
звук заменял ему смех - и почесал розовой клешней пузо, туго обтянутое
белой майкой. - Артист полукомического жанра.
    - Точно, - сказал Кейс и отхлебнул пива. - Кто-то же у тебя  здесь
должен хохмить. И уж, конечно, не ты.
    Хихиканье девчонки стало выше на целую октаву.
    - К тебе это тоже относится, сестренка. Линяй отсюда, ага?  Зон  -
один из моих друзей.
    Девушка посмотрела Кейсу в  глаза  и  издала  влажный  всасывающий
звук, набирая слюну; ее губы недвусмысленно шевельнулись. Но ничего не
произошло. Она молча встала и отошла в сторону.
    - Господи, -  вздохнул  Кейс,  -  что  за  отребье  у  тебя  здесь
ошивается? Нельзя человеку выпить спокойно.
    - Ха, - сказал Рац, протирая тряпкой исцарапанную  стойку.  -  Зон
платит за своих девок. И я позволяю им здесь заниматься своей работой.
Пусть развлекают клиентов.
    Кейс поднял бокал с пивом,  и  тут  вдруг  наступил  странный  миг
безмолвия, как будто в сотне  независимых  друг  от  друга  разговоров
одновременно  наступила  пауза,  перерыв.  В  тишине  снова  звонко  и
истерично прозвучал смешок шлюшки.
    Рац хрюкнул.
    - Ангел пролетел.
    - Китайский, - промычал, обращаясь к Кейсу, пьяный  австралиец.  -
Ох уж эти чертовы китайцы... Однако изобрели сращивание нервов... А  я
вот всегда готов на любую нервную работенку... Имей в виду, приятель.
    - Ну вот, - сказал  Кейс  своему  бокалу,  и  вся  накопленная  за
последние дни горечь внезапно поднялась в нем, подобно волне желчи,  -
у меня и без того все _так_ дерьмово...

    Японцы уже успели  забыть  о  нейрохирургии  больше,  чем  китайцы
когда-либо знали. Подпольные клиники Тибы слыли самыми передовыми,  их
техническое обеспечение от месяца к месяцу улучшалось, но  даже  здесь
было невозможно устранить те повреждения нервной системы, которые Кейс
получил в отеле "Мемфис".
    Прошел уже целый год, а он все еще грезил инфопространством,  хотя
от ночи к ночи его мечты блекли. Кейс набрал отличный  темп,  научился
лавировать и срезать углы жизни Ночного Города, но все  еще  видел  во
сне   Матрицу,   сверкающие   перекрестья   логических   взаимосвязей,
раскинувшиеся в бесцветной и безграничной пустоте...
    Дом и Мурашовник остались далеко за Тихим океаном, дорога  обратно
стала казаться сложной и маловероятной, и  теперь  он  далеко  уже  не
человек-терминал и не ковбой  инфопространства,  не  то,  что  прежде.
Заурядный  делец,  старающийся  забраться  чуть   выше   остальных   и
заработать свое. Но сны посещали его  в  японских  гостиницах  подобно
видениям вуду, и он кричал и кричал во сне  и  просыпался  в  темноте,
один, скрючившись на гостиничной  койке,  словно  в  гробу;  его  руки
впивались  в  матрас,  и  мягкий  пластик  выпирал   между   пальцами,
старающимися дотянуться до клавиатуры, которой здесь не было.

    - Вчера вечером  я  видел  твою  подругу,  -  сообщил  Кейсу  Рац,
передавая ему следующую порцию пива.
    - У меня, однако, нет ни одной, -  сказал  ему  Кейс  и  отпил  из
бокала.
    - Мисс Линду Ли.
    Кейс покачал головой.
    - Нет девушки?  Нет  ничего?  Только  делишки?  Только  биз',  мой
друг-артист? Вся жизнь посвящена коммерции?
    Маленькие  глазки  бармена,   гнездившиеся   в   глубине   складок
морщинистой плоти, буравили лицо Кейса.
    - Скажу тебе откровенно, в ее компании ты мне нравишься больше.  С
ней ты чаще улыбаешься. А  при  нынешней-то  жизни  через  пару-тройку
недель ты в своей хмурости достигнешь наконец вершин артистизма и тебя
разберут на запчасти в какой-нибудь клинике.
    - Ты просто разбиваешь мне сердце, Рац.
    Кейс допил пиво, расплатился и направился к  двери,  сутуля  узкие
плечи  под  вылинявшим  от  дождей  нейлоном  ветровки   цвета   хаки.
Прокладывая себе путь сквозь нинсейские  толпы,  он  чувствовал  запах
собственного застоявшегося пота.

    Кейсу было двадцать четыре. В двадцать два  он  еще  был  ковбоем,
пронырой, одним из самых лучших во всем Мурашовнике.  Его  натаскивали
самые классные спецы - Мак-Кой Поули и Бобби Квин, легенды биза.  Кейс
работал, по уши купаясь в адреналине, продукт и молодости и  сноровки,
подключенный к  переходнику  инфопространства,  трансформирующего  его
бестелесную сознательную сущность в череду согласованных галлюцинаций,
из которых и образовывалась Матрица. Вор, он работал на других,  более
богатых воров, работодателей,  занимающихся  разработкой  экзотических
программных продуктов - программ для проникновения  сквозь  блистающие
заграждения защитных систем корпораций и отпирания дверей к богатейшим
информационным полям.
    Он сделал классическую ошибку - из  тех,  о  которых  клялся,  что
никогда такой не совершит. Он украл у своих хозяев. Придержал кое- что
для себя и попытался переправить за кордон, в Амстердам.  До  сих  пор
Кейс не мог понять, как же его засекли, хотя теперь это уже  не  имело
значения. Кейс  ждал  смерти,  но  ему  только  приветливо  улыбались.
Конечно, они всегда будут рады его видеть, но только как  человека  со
стороны, с деньгами. Которых у него теперь  не  будет.  Потому  что  -
улыбка не сходила с их уст - они сделают так, что он  уже  никогда  не
сможет работать так, как работал.
    А  затем  они  повредили  его  нервную  систему   русским   боевым
микотоксином.
    Привязанный к кровати в отеле "Мемфис", он галлюцинировал тридцать
часов подряд, а его талант выгорал из него микрон за микроном.
    Повреждение,  нанесенное  ему,  было  минимальным,  неуловимым   и
абсолютно эффективным.
    Для Кейса, который  жил  только  ради  восторженного  бестелесного
пространствования в мнимой реальности, это было Падением. В барах, где
его знали как лихого малого, сорвиголову, ему порекомендовали составы,
облегчающие страдания тела. Но тело для него всегда было просто куском
мяса. А теперь Кейс стал узником собственной плоти.

    Его имущество было спешно преобразовано в "новые иены", в  толстую
пачку бумажной валюты старого  образца,  бесконечно  циркулирующей  по
замкнутой  траектории  мирового   черного   рынка   подобно   ракушкам
тробианских островитян.
    Вести законные операции  с  наличными  в  Мурашовнике  было  очень
трудно; в Японии же подобное вообще преследовалось по закону.
    В Японии, он знал это с абсолютной и  непоколебимой  уверенностью,
можно найти способ излечить его  недуг.  В  Тибе.  Как  в  официальных
клиниках, так и в мощной сети нелегальных больниц -  "черных  клиник".
Синоним имплантации, сращивания нервов  и  микробионики,  Тиба  словно
магнит  притягивал  представителей  техно-  криминальной   субкультуры
Мурашовника.
    В Тибе его пачка новых иен почти на глазах растаяла в  бесконечной
круговерти  консультаций  и  осмотров.  Люди  из  черных  клиник,  его
последняя надежда, выразили восхищение процедурой, с  помощью  которой
он  был  искалечен,  а  затем  все  единодушно  отрицательно  покачали
головами.
    Теперь Кейс спал в  дешевых  капсулах-гробах,  в  гостинице  возле
порта,  где  всю  ночь  напролет  с  вышек,  похожих   на   гигантские
треножники, из галогеновых прожекторов лились на доки слепящие  потоки
голубого света; отсюда не были видны огни Токио - сияние на небе цвета
экрана  телевизора,  настроенного  на  пустой  канал,  не  была  видна
высоченная голограмма с надписью "Фудзи электрик компани", а Токийский
залив казался чернеющей  бесконечностью,  над  которой,  над  хлопьями
плавающей стиропены, кружили чайки. Почти сразу  за  портом  начинался
город, где невероятно огромные кубические здания фабрик  и  корпораций
доминировали над жилыми массивами.
    Порт и город были разделены узкой полосой старых улиц,  местом,  у
которого официального названия не было. Ночной Город, и Нинсей - в его
сердце. На протяжении дня большая  часть  баров  Нинсея  безлюдна  или
закрыта вообще, неоновые огни мертвы, голограммы погашены и ждут.  Под
отравленно-серебристым небом.

    В двух кварталах от "Чата", в чайном домике "Харре  де  Те",  Кейс
запил двойным эспрессо свою первую вечернюю пилюлю -  плоский  розовый
октагон, патентованный бразильский препарат,  который  он  приобрел  у
одной из девчонок Зона.
    Стены в "Харре" были отделаны зеркальными  панелями,  обрамленными
красными неоновыми трубочками.
    В самом начале, оставшись в Тибе почти без денег и уже без надежды
на излечение, Кейс  дал  себе  полный  форсаж  и  принялся  изыскивать
источники  средств   к   существованию   с   такой   леденящей   кровь
настойчивостью, что ему даже казалось, будто это делает кто-то другой.
За первый месяц он убил троих - двоих мужчин и  женщину  -  за  сумму,
которую годом раньше счел бы смехотворной. Нинсей свел  его  вниз,  на
самое дно, включив некий скрытый в самом Кейсе смертоносный  механизм,
о наличии которого он никогда до этого не подозревал, довел до  такого
состояния, что сами улицы стали для него олицетворением жажды смерти.
    Ночной  Город  был  подобен  эксперименту  в   сфере   социального
дарвинизма, не ограниченному никакими рамками,  задуманному  какими-то
скучнолицыми учеными  мужами,  теперь  постоянно  держащими  палец  на
кнопке ускоренной промотки вперед. Стоит лишь прекратить  вертеться  и
шустрить - и канешь без следа в безвестность, начнешь  двигаться  чуть
быстрее - прорвешь непрочную пленку поверхностного  натяжения  черного
рынка; и в том и в другом случае ты исчезаешь, и от тебя  не  остается
ничего, кроме расплывчатых воспоминаний в головах оседлых типов, вроде
Раца, да еще твои почки, сердце или кости могут оказаться в хранилищах
черных клиник - чтобы когда-нибудь появиться оттуда для  незнакомца  с
пачкой новых иен.
    Биз здесь походил на постоянное гудение улья, а смерть была вполне
обычной  расплатой  за  лень,  безответственность,   неповоротливость,
чрезмерную жадность и ошибки в соблюдении запутанного протокола.
    Сидя в одиночестве за столиком в "Харре" - "октагон"  уже  начинал
всасываться в кровь, ладони вспотели, появилось  дикое  ощущение,  что
все волосы на руках и на груди встали  дыбом,  -  Кейс  понял,  что  с
некоторого времени начал вести игру с самим собой, очень древнюю  игру
без названия, что-то типа пасьянса,  ставка  в  котором  -  жизнь.  Он
больше не носил оружия, не принимал обычных мер предосторожности.  Все
свои уличные дела Кейс вел быстрейшим и кратчайшим способом,  в  самой
непринужденной манере, и потому имел  репутацию  человека,  способного
достать все, что угодно.
    Часть его сознания понимала, что это саморазрушение хорошо заметно
постоянным клиентам, которые настораживались все больше  и  больше,  и
упивалась осознанием факта, что это - лишь вопрос времени.  Эта  часть
его самодовольно  ожидала  прихода  смерти.  И  она  же  больше  всего
ненавидела мысли о Линде Ли.
    Линду Кейс однажды дождливой ночью повстречал в аркаде.
    Под светящимися призраками, проступающими  сквозь  голубое  марево
сигаретного дыма, - голограммами "Замка колдуна",  "Танковой  войны  в
Европе" и "Горизонтов Нью-Йорка"... Такой она и запомнилась ему - лицо
утопает  в  сиянии  беспрестанных  лазерных  вспышек,   отчего   черты
упрощаются до самых  основных  линий,  щеки  пламенеют  алым  в  свете
огненных поединков в "Замке колдуна", лоб сияет лазурью  -  отблесками
падения Мюнхена в "Танковой войне", губы слегка  отсвечивают  горячими
золотистыми искрами, которые вышибает из стен каньона  из  небоскребов
летящий на экране глайдер. В тот  вечер  он  был  на  высоте,  только-
только переправил пакет кетамина Вейджа в Йокогаму, и деньги за работу
уже были у него в кармане. Кейс вошел в аркаду с мостовой Нинсея,  над
которой  кто-то  просеивал  сквозь  сито  мелкий  дождь,  и   девушка,
полностью поглощенная своей игрой, странным образом  бросилась  ему  в
глаза - одно лицо среди дюжин таких же лиц перед экранами.  Другой  ее
образ, врезавшийся Кейсу в память, - тот, что  он  увидел  через  час,
когда Линда уже спала в его припортовой капсуле и очертания ее верхней
губы напоминали ему ту линию с изломом посередине, какой  дети  обычно
изображают летящих птиц.
    Тогда  Кейс  прошел  через  аркаду,  встал  за   спиной   девушки,
окрыленный успехом только что провернутого дела, и  увидел,  как  она,
оглянувшись,  посмотрела  на  него  снизу   вверх.   Серыми   глазами,
подведенными  карандашом,  след  которого  напоминал  угольную  грязь.
Глазами дикого животного, которое застыло  на  дороге,  парализованное
светом фар настигающего его автомобиля.
    Их совместно проведенная ночь плавно перешла в утро, в  билеты  на
глайдер, в его первое посещение той стороны Залива.  Все  время,  пока
они были в  Хараюки,  дождь  шел  не  переставая,  усыпая  бисеринками
пластиковый дождевик Линды, а вокруг токийские детишки в белых  туфлях
и  облегающих  курточках  стайками  двигались  мимо  витрин  известных
бутиков. В конце концов он и она оказались на гремящей  самодвижущейся
полночной мостовой, и она держала его за руку, как ребенок.
    Целый месяц ушел у Кейса на то, чтобы отучить Линду от наркотиков,
и лишь тогда из ее ясных глаз исчез животный испуг. Поначалу ему  была
видна только часть ее сущности, выступающая над поверхностью,  подобно
айсбергу, но затем айсберг начал таять и дробиться, осколки  ненужного
уплыли прочь, и  пред  Кейсом  предстала  буйная  ненасытная  страсть,
голодная основа наркоманки. Он  видел,  как  девушка  бьется  в  ритме
очередного уличного хита, самозабвенно, с полной сосредоточенностью, и
это напоминало ему повадки богомолов, которых продавали в  лавочке  на
Шига, в бамбуковых клетках между  аквариумами  с  карпами-мутантами  и
ящиками со сверчками.
    Кейс уставился в темное кольцо остатков кофе  на  дне  чашки.  Это
кольцо крутилось с той скоростью, какую задавал Кейс, слегка покачивая
чашку,  которую  держал   двумя   пальцами.   Коричневая   пластиковая
поверхность стола была покрыта патиной мельчайших  царапин.  С  легким
ознобом, поднимающимся по  спине,  Кейс  представил  себе  бесконечное
число случайных прикосновений, потребовавшихся для того, чтобы создать
подобный узор  жизни.  Внутри  чайного  домика  все  было  отделано  в
безвестном  стиле  прошлого  столетия,  японские   традиции   непросто
сочетались  с  бледной,  почти  бесцветной  миланской  пластикой.  Все
предметы, казалось, несли на себе такую  же  тончайшую  пленку,  будто
взгляды  и   эмоции   миллионов   посетителей   определенным   образом
воздействовали на зеркала и некогда блестящий пластик, оставляя на них
следы, затуманивая их поверхность чем-то, что никогда уже нельзя будет
удалить.
    - Эй. Привет, Кейс...
    Он глянул вверх и встретился с  ее  серыми  глазами,  все  так  же
обведенными  карандашом.  На  девушке  была   заношенная   французская
астронавтская куртка и новенькие белые кроссовки.
    - А я искала тебя, приятель.
    Линда присела на стул  по  другую  сторону  столика,  водрузив  на
столешницу локти. Рукава ее куртки  были  надорваны  на  плечах;  Кейс
автоматически пошарил взглядом по рукам, выискивая следы уколов.
    - Сигаретку? - Она вытащила  из  локтевого  кармашка  мятую  пачку
"Ехэюань" с фильтром и вытряхнула одну для Кейса. Он взял  сигарету  и
прикурил от красной пластиковой зажигалки. -  Ты,  похоже,  совсем  не
спишь, Кейс. Выглядишь дерьмово.
    По выговору Линды безошибочно угадывалось место ее рождения  -  юг
Мурашовника, где-то около Атланты. Кожа у нее под глазами была бледной
и нездоровой, хотя все еще молодой и гладкой. Ей  недавно  исполнилось
двадцать. В уголках рта четкие морщинки,  следы  пережитой  горечи,  а
если приглядеться, можно различить и новые, едва наметившиеся.  Темные
волосы девушки были зачесаны назад и удерживались  в  таком  положении
повязкой из пестрого шелка. Узор на  ткани  повязки  мог  представлять
собой  изображение   как   электронной   микросхемы,   так   и   карты
какого-нибудь города.
    - Сплю, если вовремя принимаю таблетки, - ответил  Кейс,  и  почти
осязаемый вал тоски накрыл его с головой - похоть и  одиночество,  все
неслось на одном и том же гребне амфетаминной волны. Он вспомнил,  как
пахла ее кожа в жаркой  духоте  припортовой  капсулы,  как  ее  пальцы
сплетались у него за спиной.
    Это все мясо, подумал он, это желание плоти.
    - Вейдж, - сказала Линда, нахмурив брови.  -  Он  хочет  проделать
тебе дырку между глаз.
    Она прикурила для себя сигарету.
    - Кто сказал? Рац? Ты говорила с Рацем?
    - Нет. Мона. Она сейчас подруга одного из парней Вейджа.
    - Я должен ему, но, в общем-то, не много. Он, конечно, вытрясет из
меня деньги, так или иначе.
    - Ему задолжала куча народу. Возможно, он решил выставить  тебя  в
качестве примера, Кейс. Серьезно, тебе лучше иметь это в виду.
    - Конечно. Как ты, Линда? Тебе есть, где спать?
    - Спать? - Она покачала головой. - Да, есть. Конечно, Кейс.
    Девушка вздрогнула и наклонилась к нему через стол. Ее  лицо  было
все в бисеринках пота.
    - Вот, - сказал Кейс, засунул руку  в  карман  ветровки  и  выудил
смятые полсотни. Автоматически разгладил  купюру  под  столом,  сложил
вчетверо и передал Линде.
    - Тебе самому это пригодится, дорогой. Лучше отдай их Вейджу.
    Теперь в  серых  глазах  было  что-то  такое,  чего  Кейс  не  мог
распознать, что-то, чего он раньше никогда не видел.
    - Я должен Вейджу во много раз больше. Возьми. Я все равно  ожидаю
в скором времени поступлений, - соврал он, наблюдая за  тем,  как  его
новые иены исчезают в кармане астронавтской куртки.
    - Когда получишь деньги, Кейс, не тяни и быстрее ищи Вейджа.
    - Еще