льшой
белый фильтр, а наклейка на кафеле глаз и слеза означала, что во время мытья
старайтесь, чтобы  вода не попала в глаза,  совсем как в бассейне.  В кафель
был встроен ряд хромированных краников, и если по очереди нажимать на кнопку
под каждым, получаешь шампунь, гель для душа, жидкое  мыло, масло для ванны.
После этого возле кнопки загорается красная точка, потому что это включается
в твой счет. Или в счет  Прайора. Мону только порадовало, что они  ушли. Так
хорошо  ос  таться одной,  да еще под  кайфом  и чистой. Ей редко  удавалось
побыть  в  одиночестве,  разве  что  на  улице,  а  это совсем  не  то.  Она
завернулась  в огромную купальную  простыню,  где  на махровой  стороне было
выбрито какое-то слово. Наверное, название отеля. Прошла к окну, оставляя за
собой мокрые следы на ковре.
     В квартале от отеля стояло  старомодное здание. Уходящие  вверх  уступы
стен были стерты и изрыты так, что придавали фасаду видимость горного склона
с  валунами, травой и водопадом. Водяной поток  падал,  разбивался о  камни,
падал дальше.  Это вызвало у  нее улыбку:  с чего бы им так  выпендриваться?
Там, где вода падала на камни, поднимались струйки пара. Но не может же вода
просто так  течь на улицу, подумала Мона, это стоило  бы  слишком уж дорого.
Она решила, что воду насосами закачивают обратно наверх и  используют вновь,
гоняя по кругу.
     Что-то  серое   пошевелило  головой  там,  наверху,  вскинуло   большие
изогнутые рога, словно хотело посмотреть на нее,  Мону.  Отступив на  шаг по
ковру,  она  моргнула.  Какой-то баран,  но это,  должно  быть, дистанционка
голограмма или  вроде  того. Животное  тряхнуло  головой и принялось  жевать
траву. Мона рассмеялась.
     Приход.  Магик   прошелся  волной  по   внутренней   стороне   лодыжек,
закопошился в лопатках. Холодное стягивающее покалывание, и больничный запах
где-то в небе.
     Раньше она боялась, но со временем страх ушел.
     У Прайора нехорошая  улыбка,  но ведь он пешка, просто мерзкий  пиджак.
Если у  него и есть Деньги, то принадлежат  они  кому-то другому. И Эдди она
больше не боялась; скорее она боялась за него, поскольку теперь ясно видела,
как его воспринимают другие.
     Ладно,  подумала  Мона, это  неважно.  Она больше не выращивает сомов в
Кливленде, и никто никогда не вернет ее назад во Флориду.
     Она вспомнила спиртовку, зимний утренний холод, старика, нахохлившегося
в своем огромном сером пальто.  Зимой он утеплял окна вторым слоем пластика.
Тогда тепла печурки хватало, чтобы обогреть помещение, потому что стены были
обиты  листами  жесткого  пенопласта,  а  поверх них  древесно-  стружечными
плитами.  Там,  где проглядывал пенопласт, его можно  было ковырять пальцем.
Если  старик  тебя  за этим  застукает  разорется.  Содержать  в тепле  рыбу
холодной  зимой   значило   только  то,  что  у  Моны  прибавлялось  работы:
приходилось  накачивать  воду  на  крышу,  где  стояли  солнечные   зеркала,
отбрасывающие свет в такие прозрачные пластиковые трубки. Отчасти помогали и
гниющие  по  стенкам  баков  водоросли...  Когда  идешь ловить  сетью  рыбу,
поднимается пар. Старик обменивал рыбу  на всякую еду, на то, что выращивали
другие люди, на кофейные зерна; отбросы шли на корм рыбам.
     Он не был ее отцом, он повторял  это очень часто, когда вообще открывал
рот. И  все же время от времени она задумывалась: а может быть, он  ей  все-
таки  отец?  Когда Мона  впервые спросила, сколько  ей лет, он  ответил, что
шесть, так что она отсчитывала от этого.
     Услышав, как за ее спиной открывается  дверь, Мона обернулась. В дверях
стоял Прайор с золотой  пластинкой ключа в руке. Борода раздвинулась,  чтобы
показать улыбку.
     Познакомься, Мона, сказал он, переступая порог, это Джеральд.
     Высокий,  китаец,  серый  костюм,  волосы  с  проседью.  Джеральд мягко
улыбнулся, проскользнул мимо Прайора в комнату и направился прямо к буфетной
стойке что она, черт побери, здесь делает? напротив изножья кровати. Положил
черный чемоданчик и нащелкал на замке код.
     Джеральд наш друг. Он медик, наш Джеральд. Ему нужно тебя осмотреть.
     Мона, подал голос сам Джеральд,  вынимая что-то из чемоданчика, сколько
тебе лет?
     Шестнадцать, ответил за нее Прайор.
     Шестнадцать, повторил Джеральд.  Штуковина,  которую он держал в руках,
походила  на черные  защитные  очки, этакие затемненные  линзы  со зловещими
шишками сенсоров и проводками.
     Значит, чуть-чуть набрасываем?  обернулся он к Прайору. Тот  улыбнулся.
Сколько вам не хватает? Десяти лет?
     Ну не совсем, отозвался Прайор. Совершенства не требуется.
     Джеральд перевел взгляд на Мону.
     Вы его и не  получите. Он зацепил дужки очков за уши и на что-то m`f`k;
под правой линзой загорелся огонек. Но есть степени приближения.
     Луч скользнул к Моне.
     Речь идет всего лишь о косметических процедурах, Джеральд.
     Где Эдди? спросила Мона, когда врач подошел ближе.
     В баре. Позвать его? Прайор взялся за телефон, но тут же положил трубку
назад, так и не набрав номер.
     Что это? Она сделала шаг назад.
     Медицинское обследование, сказал Джеральд. Больно не будет.
     Он загнал ее к окну, лопатки над полотенцем вжались в холодное стекло.
     Кое-кто  собирается  предложить  тебе работу  и  очень  хорошо  за  нее
платить. Им нужна полная  уверенность в  том, что ты совершенно здорова. Луч
вонзился ей в  левый  глаз. Она на каких-то стимуляторах, сказал он  Прайору
уже совершенно  другим  тоном. Постарайся не моргать, Мона. Луч переместился
на другой глаз. Что это, Мона? Сколько ты приняла?
     Магик. Она сморщилась от света.  Холодные  твердые  пальцы взяли ее  за
подбородок, наклоняя голову вправо.
     Сколько?
     Кристалл...
     Луч  погас.  Гладкое  лицо  китайца  оказалось  близко,  очень  близко,
защитные очки  утыканы всякими  линзами,  прорезями, маленькими  бляшками из
черных стальных петелек.
     Знаешь  ли, нет  никакой  возможности определить,  насколько  он  чист,
пожурил медик.
     Он чистый, совсем чистый, сказала она и захихикала.
     Отпустив ее подбородок, Джеральд улыбнулся.
     Ну  это не  будет проблемой, сказал  он. Ты  не  могла бы открыть  рот?
Пожалуйста.
     Рот?
     Я хочу посмотреть твои зубы. Мона перевела взгляд на Прайора.
     С этим  тебе повезло, сказал Прайору Джеральд,  с помощью  все того  же
лучика  заглядывая  ей  в  рот. Состояние  вполне удовлетворительное,  и  по
конфигурации он близок к требуемой модели. Коронки, пломбы.
     Мы знали, что можем на тебя рассчитывать, Джеральд.
     Сняв  очки,  Джеральд  с  полминуты  молча  глядел  на  Прайора.  Потом
повернулся к черному чемоданчику, чтобы убрать прибор.
     И с глазами тоже удачно. Очень похожи. Только подкрасить.
     Теперь из чемоданчика появился пакет; китаец разорвал  его и натянул на
правую руку светлую хирургическую перчатку.
     Сними полотенце, Мона. Устраивайся поудобнее.
     Она посмотрела на Прайора, на Джеральда.
     Вы хотите посмотреть мои бумаги, анализ крови и всякое такое?
     Нет, сказал Джеральд, с этим все в порядке.
     Она  выглянула в  окно, надеясь  увидеть барана,  но  тот исчез. И небо
теперь казалось гораздо темнее.
     Развязав полотенце, она дала ему упасть на пол, потом легла на спину на
бежевый темперлон.
     Это не многим отличалось от того, за что ей обычно платили, даже заняло
меньше времени.
     В  ванной  комнате, с раскрытой на коленях косметичкой, размалывая себе
очередной  кристалл,  Мона  решила,  что  имеет  полное  право  на  паршивое
настроение.
     Сперва Эдди  сваливает куда-то без нее,  потом  является  Прайор с этим
жутким медиком да еще говорит, что Эдди будет спать в другом номере. Там, во
Флориде,  ей не помешало  бы  немного свободы  от Эдди, но  здесь-то все по-
другому. Ей совсем не хотелось оставаться  одной, а попросить у Прайора ключ
она до смерти боялась. У  него-то,  черт побери, ключ  есть, чтобы  он мог в
любое время  приводить сюда своих кошмарных приятелей. И что это, интересно,
за сделка?
     И  история  с  пластиковым  дождевиком   тоже  сидела  занозой.  Чертов
одноразовый пластиковый дождевик.
     Она  вспушила  измельченный   магик   между   нейлоновыми  пластинками,
осторожно ссыпала в ингалятор, резко выдохнула и, приложив мундштук к губам,
вдохнула.  Облачко желтой пыли  осело на  перепонках горла; какая-то  часть,
вероятно, даже дошла до легких. Она как-то слышала, что это, мол, bpedmn для
здоровья.
     Когда Мона  шла  в  ванну, чтобы  закинуться,  у нее  не  было  никаких
особенных  планов,  но  потом,  когда в основании шеи начало покалывать, она
обнаружила, что думает об улицах вокруг отеля, по крайней мере, о тех, какие
она видела из окна машины. Там клубы, бары, магазины со шмотками в витринах.
Музыка. Вот что сейчас бы не помешало, да и  толпа тоже. Можно затеряться  в
толпе,  забыть о самой себе, просто быть. Дверь не  заперта,  это она знала;
Мона уже попробовала ее открыть.  Впрочем, за ее  спиной дверь автоматически
захлопнется, а у  нее нет ключа. Но она же остановилась в этой дыре, так что
Прайор  не  мог  не  зарегистрировать  ее  у  стойки.  Мона  задумалась,  не
спуститься ли ей вниз, чтобы попросить у женщины- администратора ключ, но от
одной  мысли об этом ей стало как-то  не по себе. Знает она этих пиджаков за
стойками и то,  как они на тебя смотрят.  Нет,  решила она, лучше остаться в
номере, застимить новье Энджи.
     Десять минут спустя  она уже  была на пути к боковому выходу и бегом из
главного вестибюля. В голове пел магик.
     Снаружи моросило.  Может,  капало с куполов? Для вестибюля она накинула
белый дождевик, решив, что Прайор, в конце концов, знает, что делает, а  вот
теперь и сама была рада, что захватила его с собой. Выудила мятую распечатку
факса  из переполненного мешка с мусором  и  прикрыла  им голову,  чтобы  не
намочить волосы. Было не  так холодно,  как до этого,  опять  же неплохо. Ни
один из предметов ее туалета нельзя было назвать теплым.
     Оглянулась  вправо-влево  по авеню,  решая,  куда  пойти.  Перед ней  с
полдюжины почти  одинаковых фасадов гостиниц, строй такси-рикш, глянцевое на
дожде поблескивание шеренги небольших магазинов.  И люди, целые толпы, как в
центре Кливленда,  но  все так клево одеты и  идут с таким видом,  будто они
крутые, и у всех  у них есть куда идти. Просто слейся с ними, подумала  она.
Магик  придал  ей  сладкое  второе  дыхание,  которое  окунуло  ее   в  реку
симпатичных людей  даже  думать  не надо.  Только  постукивать  по  мостовой
каблучками новеньких туфель, держа  над головой факс, и вдруг заметить опять
удача, что дождь перестал.
     Она не против была бы поглазеть  на витрины, когда толпа несла ее мимо,
но подхвативший Мону поток сам по себе был удовольствием, а потом никто ведь
не  останавливается.  Мона решила  удовлетвориться  беглым  осмотром  каждая
витрина как новая вспышка красок... Одежда была точь-в-точь как в  стимах, а
некоторые вещи вообще таких фасонов, какие она нигде до сих пор не видела.
     Мое место здесь, думала она. Мне все это время надо было быть здесь. Не
на рыбной ферме, не в Кливленде и не во Флориде. Вот оно, настоящее место
     кто угодно может сюда приехать, и не  нужен для этого никакой стим. Она
ведь  никогда  не  видела этой части города  в стимах, той,  где  люди живут
постоянно. А  звезда вроде Энджи... Это  не  ее город. Энджи развлекалась бы
где-нибудь  в высоком замке  с другими звездами стима, а не здесь  на улице.
Но, Боже, как тут красиво, ночь такая яркая, вокруг струится толпа, несет ее
мимо всех этих чудесных вещей, которые,  если повезет, сами  упадут  тебе  в
руки.
     А вот Эдди это все не нравится. Во всяком случае, он всегда трепался  о
том,  как  тут  дерьмово,  слишком много  народу,  квартирная  плата слишком
высока, слишком много полиции и конкурентов. Ну да,  а  выждал ли он хотя бы
пару секунд, когда Прайор предложил сделку? А впрочем,  она, кажется, знает,
почему Эдди так собачится.  Он  провалился здесь, как-то по-черному влип или
свалял  дурака. Не то он  сам не желает,  чтобы  ему  об этом  напоминали, а
может,  есть  люди,  которые  не  забудут ему  напомнить,  как  только  Эдди
вернется. Это явно слышалось в  злости, с какой он отзывался об  этом месте,
точно так же, как  Эдди ругал любого, кто сказал  бы ему, что его гениальные
планы не сработают. Каждый новый приятель, такой ловкач  и умница  в  первый
вечер, на  следующий  же  день  становился  полным придурком,  беспросветным
тупицей, ума ну ни на грош.
     Мимо  огромного магазина с классным стим-оборудованием в витрине да уж,
экипировка   для   асов   вся  такая   матово-черная,   хрупкая,  под  сенью
голографической Энджи, которая смотрит на  прохожих с этой своей знаменитой,
чуть печальной улыбкой.  Как они  все скользят мимо! Что  да, то да королева
ночи.
     Толпа-река вытекла на  какую-то круглую площадь, место, где встречались
четыре улицы, и закружилась вокруг фонтана. Мона брела, сама не зная куда, h
ее вынесло прямиком к фонтану а люди вокруг растекались во всех направлениях
без остановки.  Не беда, и здесь тоже  были  люди, некоторые даже  сидели на
потрескавшемся  бетоне  чаши.  В  центре   фонтана  стояла   статуя,  мрамор
выветрился,  углы оплыли. Что-то вроде ребенка верхом на  огромной рыбине, а
может, дельфине. Казалось, дельфинья пасть вот-вот готова выплеснуть водяную
струю, если бы фонтан  действовал. Но он  не работал. Поверх голов  тех, кто
сидел на  краю чаши, Моне было видно,  что в воде  плавают размокшие факсы и
белые пластиковые стаканчики.
     Потом толпа у  нее за  спиной растаяла,  отодвинулась изогнутой  стеной
тел,  и  тут на  фоне  фонтана  вдруг  отчетливо проступила  будто подсветку
включили троица, уставившаяся на нее с бордюра.  Жирная  девица  с крашеными
черными волосами, рот полуоткрыт, наверно, всегда такой, сиськи вываливаются
из  красного резинового корсета. Блондинка с длинным лицом  и  тонким  синим
шрамом  помады,  рука, похожая  на  птичью лапку,  мнет сигарету.  Мужчина с
поблескивающими  маслом  руками,  голыми, несмотря  на  холод, переса женные
мускулы  камнями бугрятся под синтетическим  загаром  и неприличной тюремной
татуировкой...
     Эй ты, сука, с каким-то даже весельем окликнула жирная. Н'деюсь, ты  не
с'-ик-бираешься к'го-то здесь подцепить?
     Устало  оглядев Мону, блондинка одарила  ее  блеклой я тут  ни при  чем
ухмылкой и отвернулась.
     Будто черт на пружинках, с места вскинулся сутенер, но  Мона, повинуясь
жесту  блондинки, уже двигалась  сквозь  толпу.  Он  схватил ее за руку, шов
пластикового дождевика  с  треском  разошелся,  и  Мона локтями протолкалась
обратно в толпу. Верх взял магик и... следующая картинка она сознает, что до
троицы уже  больше  квартала, приваливается к какому-то  железному  столбу и
сползает по нему вниз, кашляя и обливаясь потом.
     А  магик вдруг опять  иногда  такое  случается  поставил  мир  с ног на
голову,  и  все  кругом  сделалось  отвратительным.  Лица  в толпе  казались
загнанными  и голодными, как  будто всем  им нужно срочно бежать по каким-то
сугубо личным делам, а свет за стеклами магазинов стал холодным и жестким, и
все вещи в витринах  были  выставлены лишь для того, чтобы сказать  ей,  что
ничего  такого у нее  никогда не будет. Где-то  звенел голос,  злой  детский
голос, нанизывающий непристойности  на одну бессмысленную  бесконечную нить.
Осознав, чей это голос, Мона примолкла.
     Левая рука мерзла. Она опустила глаза; рукава  не было,  а шов  на боку
разошелся чуть ли не до пояса. Сняв дождевик, она просто завернулась в него:
может, тогда его жуткий вид будет не так заметен.
     Волной  задержанного   адреналина   нахлынул  магик,   и  Мона   спиной
оттолкнулась  от  столба. Ноги сразу подогнулись в коленях, и она еще успела
подумать, что вот-вот  отключится... Но магик  опять  сыграл  с ней одну  из
своих  шуточек,  и  вот  она  сидит на корточках во дворе у старика,  летний
закат, слоистая  серая  земля искорябана  черточками  игры,  в  которую  она
играла... но  теперь она просто прячется,  без всякого  дела,  смотрит  мимо
массивных  чанов  туда,  где  в  зарослях  черники  над  старой покореженной
автомобильной  рамой  пульсируют светлячки. Из  дома  у нее за спиной льется
свет  и  доносится  запах  пекущегося ржаного  хлеба и  кофе, который старик
кипятит снова  и снова, пока,  как он  говорит,  ложка не встанет; он сейчас
там,  читает   одну  из  своих  книг,  переворачивает  иссохшие,  крошащиеся
коричневатые листы,  нет ни одной страницы с целым  углом. Книги приносили в
потертых пластиковых мешках, и иногда они просто рассыпались в пыль у него в
руках. Но  если  он находил  что-нибудь, что  ему хотелось бы  сохранить, то
доставал из ящика маленький карманный ксерокс, вставлял батарейки и проводил
машинкой по странице. Она так любила смотреть, как из щелки вылезают  свежие
копии, с их особым  запахом, который быстро  исчезал, но  старик  никогда не
давал  ей  подержать  ксерокс в  руках. Временами  он громко читал  вслух  с
какой-то  странной заминкой в голосе, как человек, пытающийся что-то сыграть
на музыкальном инструменте, за который  он не брался многие  годы.  Эти  его
книги, никаких историй  в  них не было... Что это за история, если у нее нет
ни начала, ни конца и никаких анекдотов  она тоже не  рассказывает? Эти  его
книги... Они были  как окна  во что-то уж очень  странное, старик никогда не
пытался что-либо  объяснить; должно быть,  сам ничего в них не  понимал... а
возможно, не понимал никто...
     Тут улица обрушилась на нее снова больно и  ярко. Мона потерла  глаза и
закашлялась.
ГЛАВА 12. АНТАРКТИКА НАЧИНАЕТСЯ ЗДЕСЬ
     Я  готова, сказала Пайпер Хилл, с закрытыми глазами сидевшая на ковре в
некоем подобии позы лотоса. Проведи левой рукой по покрывалу.
     Восемь   изящных  проводков  тянулись  из  гнезд  за  ушами  Пайпер   к
устройству, лежащему у нее на загорелых коленях.
     Энджи, завернувшись в  белый махровый  халат, смотрела на светловолосую
Пайпер  с  края  кровати.  Черный  тестирующий  модуль закрывал ее лоб,  как
сдвинутая наверх глазная повязка. Энджи  сделала, как было сказано, легонько
проведя подушечками пальцев по грубому шелку  и небеленому  льну скомканного
покрывала.
     Хорошо,  скорее себе,  чем Энджи,  сказала  Пайпер,  касаясь чего-то на
пульте. Еще.
     Энджи почувствовала, как пальцы ощущают фактуру ткани.
     Еще. Снова настройка.
     Теперь  она  уже могла  различить отдельные  волокна, отличить шелк  от
льна...
     Еще.
     Ее  нервы взвизгнули,  когда кончики  пальцев, с которых словно содрали
кожу, оцарапал стальной завиток шерсти, толченое стекло...
     Оптимально, сказала Пайпер, открывая голубые глаза.
     Из рукава кимоно она извлекла флакон из слоновой кости и, вынув пробку,
протянула его Энджи.
     Закрыв глаза, Энджи осторожно понюхала. Ничего.
     Еще.
     Что-то цветочное. Фиалки?
     Еще.
     Голова закружилась от густых, доводящих до тошноты испарений теплицы.
     Обоняние в норме, сказала Пайпер, когда поблек удушливый запах.
     Не заметила. Энджи открыла глаза.
     Пайпер протягивала ей крохотный кружок белой бумаги.
     Только бы  это  была  не  рыба,  сказала  Энджи,  лизнув кончик пальца.
Коснулась бумажного конфетти,  подняла палец к языку. Как-то один такой тест
Пайпер на месяц отвадил ее от блюд из морских продуктов.
     Это не рыба, с улыбкой ответила Пайпер.
     Волосы, которые она всегда  стригла очень коротко,  создавали у нее над
головой маленький  выразительный  нимб,  оттенявший поблескивание графитовых
разъемов, вживленных за ушами.  Пресвятая  Жанна  в  кремнии, сказал однажды
Порфир. Истинной страстью  Пайпер, похоже, была ее  работа. Все эти годы она
была личным техом Энджи, а  кроме  того, у нее сложилась репутация человека,
незаменимого при улаживании всяко