олее характерному
выражению лица покойной матери. Места  вокруг  пустовали: отец купил чуть ли
не  половину салона.  Девочка  отказалась от  обеда, предложенного  отчаянно
нервничающим  стюардом:   того   до   икоты  пугали  пустые  кресла   зримое
свидетельство богатства  и  власти  ее  отца. Мужчина  помедлил, потом с  по
клоном удалился. На мгновение она позволила маске матери улыбнуться.
     Призраки... думала она позже, уже где-то над Германией, глядя на обивку
соседнего кресла. Как хорошо отец обращается со своими при зраками...
     И  за  окном  тоже  были  призраки. Призраки  клубились  в  стратосфере
европейской  зимы, разрозненные образы,  начинающие  обретать ясность,  если
позволить  взгляду расфокусироваться. Ее  мать  в  парке  Уэно, лицо в свете
сентябрьского солнца кажется таким хрупким. Журавли,  Кумико! Погляди, какие
журавли! И Кумико смотрит в даль над  прудом Синобацу и  ничего не видит, ни
следа  журавлей. Только несколько мелькающих  черных точек, которые, конечно
же,  самые обыкновенные  вороны. Вода  к вечеру  обрела гладкость свинцового
шелка, и  над  тирами для стрельбы из  лука  мерцали  бледные,  расплывчатые
голограммы. Но Кумико увидит журавлей после во сне, и не один раз: журавлики
оригами, угловатые создания, сложенные из  листов  неона. Светящиеся жесткие
птицы поплывут по лунному ландшафту материнского безумия...
     Отец   в   черном  халате,  распахнутом   над   вытатуированным  вихрем
драконов...  сутулится  над  необъятным  полем  из  черного  дерева  рабочим
столом... Глаза
     плоские и яркие, как у расписной куклы. Твоя мать умерла. Понимаешь? У-
мер-ла.  А  вокруг  ходят  по  кабинету  зыбкие  плоскости  тени,  копошится
угловатая  тьма. В  круге  света  настольной лампы  возникает рука отца, она
тычет в нее дрожащим пальцем. Рукав халата соскальзывает, открывая золотой
     ролекс и очередных драконов; гривы их свиваются в волны, наколотые плот
но  и густо вокруг запястий.  Их пасти  тянутся  к  девочке.  Понимаешь? Она
ничего не ответила  и убежала прочь, вниз, в  укромное местечко  в  подвале,
известное  только ей одной,  сжалась в  комок под  брюхом маленького робота-
чистильщика.  Всю ночь  вокруг  нее щелкали автоматы, каждые несколько минут
сканируя  подвал розовыми  вспышками лазерного света. Девочка проплакала там
несколько часов  кряду,  пока ее не нашел отец и,  обдавая  запахом виски  и
сигарет данхилл, не отнес наверх в ее комнату на третьем этаже особняка.
     Воспоминания о последовавших потом  неделях... Тусклые, оцепенелые дни,
проведенные  в основном в  черно-костюмном  обществе то  одного, то  другого
секретаря, осторожных  молодых  людей  с  автоматическими улыбками  и плотно
свернутыми зонтами. Один из них,  самый молодой и самый неосторожный,  решил
развлечь ее на запруженном туристами тротуаре Гинзы под сенью часов Хаттори,
сымпровизировав демонстрацию кендо. Как легко  скользил он меж  ошалевших от
удивления продавщиц,  меж  распахнувших глаза туристов! Взмах и  черный зонт
будто  теряет очертания, появляется вновь, выписывая безобидно и молниеносно
ритуальные фигуры древнего искусства. Кумико тогда улыбнулась своей улыбкой,
сломав похоронную маску. И  от  этого ее вина тут же вонзилась еще глубже, в
то самое  место в сердце, где она оплакивала свой стыд и свою недостойность.
Но  чаще  всего секретари водили ее  за покупками по  необъятным универмагам
Гинзы,  туда-сюда  по  дюжинам  бутиков  Синдзюку,  как  советовал им  синий
пластмассовый  гид Мишелин, который го ворил на консервативном туристическом
японском.  Девочка  покупала  только самые безобразные вещи,  безобразные  и
очень  дорогие,  и секретари  солидно вышагивали  рядом с  ней с  глянцевыми
сумками  в  руках.  Каждый  вечер  по возвращении в  особняк отца  аккуратно
расставленные  сумки появлялись  в спальне  Кумико, где  они  нетронутыми  и
неоткрытыми оставались ждать, чтобы их унесли горничные.
     А  на  седьмую  неделю, накануне  ее  тринадцатого дня  рождения,  было
устроено так, что Кумико отправится в Лондон.
     Ты будешь гостьей в доме моего кобуна, сказал отец.
     Но я не хочу ехать, ответила она улыбкой матери.
     Ты  поедешь.  Отец  отвернулся.  Возникли   определенные   затруднения,
обратился он к полному теней кабинету. В Лондоне ты будешь в безопасности.
     А когда я вернусь?
     Но отец не  ответил. Поклонившись, она покинула его кабинет,  все еще с
улыбкой матери на лице.
     Призрак откликнулся  на  первое же прикосновение Кумико. Произошло это,
когда  самолет  стал снижаться  над Хитроу.  Представитель пятьдесят первого
поколения  биочипов  Маас-Неотек  материализовался  в  нечеткую   фигуру  на
соседнем сиденье. Парнишка будто сошел  с литографии какой-нибудь охотничьей
сцены  ноги  в  рыжевато-коричневых  бриджах и ботинках  для  верховой  езды
небрежно закинуты одна на другую.
     Привет, сказал призрак.
     Моргнув, Кумико разжала руку. Парнишка замерцал и  исчез. Она  опустила
глаза  на маленький  гладкий модуль  в  своей  ладони  и  осторожно сомкнула
пальцы.
     Еще раз привет. Меня зовут Колин. А тебя?
     Она  взглянула на  него пристальней. Глаза  призрака  клубились зеленым
туманом, высокий лоб под непослушными темными прядями был бледен и гладок.
     Если это для тебя слишком спектрально, ухмыльнувшись, проговорил он,
     можно увеличить разреш...
     На  какую-то долю  секунды  он  стал четким до рези в  глазах. Ворс  на
отворотах его куртки завибрировал с реальностью галлюцинации.
     Но  это  быстро  посадит  батарейку,  продолжил  Колин  и   поблек   до
первоначального состояния. Не слышал твоего имени.
     Снова ухмылка.
     Ты не настоящий, сказала девочка.
     Призрак пожал плечами.
     Нет нужды говорить вслух, мисс. Соседи могут решить, что ты слегка не в
себе, если ты понимаешь,  что я  имею в виду. Говори про  себя. Я считаю все
через кожу... Он  потянулся, закинув руки  за голову.  Ремень, мисс.  Мне не
нужно пристегиваться, поскольку, как ты изволила заметить, я не настоящий.
     Нахмурившись, Кумико швырнула модуль призраку на колени. Призрак исчез.
Она застегнула  ремень, глянула на вещицу,  потом, помедлив, подтянула  ее к
себе за цепочку.
     Значит,  впервые  в  Лондоне?  спросил  он, воплотившись  из водоворота
красок на периферии ее зрения.
     Сама того не желая, девочка кивнула.
     А как насчет летать? Не боишься?
     Она покачала головой, чувствуя себя глупо.
     Да и бог с ним, сказал призрак. Я выгляну за тебя. Будем в Хитроу через
три минуты. Тебя кто-нибудь встречает?
     Деловой партнер отца, ответила она по-японски.
     Призрак усмехнулся.
     Тогда, конечно, ты  будешь в надежных  руках, подмигнул он.  По мне  не
скажешь, что я лингвист, да?
     Кумико  закрыла  глаза,  и  призрак   стал  нашептывать  ей  что-то  об
археологии  Хитроу,  о неолите  и  бронзовом  веке,  о глиняных  черепках  и
каменных рубилах...
     Мисс Янака? Кумико Янака?
     Над ней высился незнакомый англичанин. Массивное туловище гайдзина было
g`dp`ohpnb`mn  слоновьими  складками  темной шерсти.  Из-за очков в стальной
оправе  мягко  взирали  маленькие  темные  глазки.  Нос, казалось,  когда-то
расплющил чей-то удар, да так его никогда и не выправили.
     Волосы незнакомца,  вернее, то, что  от них  осталось, были выбриты  до
седой щетины, а черные вязаные перчатки протерлись и не имели пальцев.
     Видите  ли,  сказал  он так,  как  будто  это  тут  же  должно было  ее
успокоить, меня зовут Петал.
     Говоря о Лондоне, Петал называл город Смок.
     Кумико  ежилась на  холодной красной  коже  переднего сиденья. Из  окна
древнего ягуара ей было видно, как снег, кружась, летит вниз, чтобы растаять
на дороге, которую Петал  назвал  М-4. Вечернее небо было бесцветным.  Петал
вел машину  умело и молча, вытянув губы так, как будто вот-вот засвистит. По
меркам Токио  машин было до абсурда мало.  Они  обогнали автономный грузовой
трейлер Евротранс, его тупой нос был утыкан сенсорами и обрамлен многорядьем
фар. Несмотря на скорость, Кумико казалось, что она как будто стоит на месте
и вокруг  нее  постепенно скапливаются,  нанизываются одна на другую частицы
Лондона.  Стены  из мокрого красного кирпича, бетонные арки эстакад, кованые
копья выкрашенных в черное чугунных оград.
     Город  на глазах приобретал очертания. Когда ягуар,  свернув с  М-4, на
перекрестках пережидал свет, сквозь медленно кружащийся снег девочка ви дела
неясные  лица прохожих:  раскрасневшиеся лица гайдзинов  над темной одеждой,
подбородки  упрятаны в  шарфы, каблуки  женщин цокают  по серебристым лужам.
Ряды домов и магазинчиков напомнили ей вычурные безделушки, какие она видела
однажды  на  темном  бархате.  Там  они  располагались   вокруг  игрушечного
локомотива в галерее торговца европейским антиквариатом в Осаке.
     Ничто здесь не походило на Токио, где прошлое все, что от него осталось
лелеяли  с какой-то нервозной заботой. История там  превратилась в качество,
редкость, в  подарочной  упаковке  поставляемую  правительством и охраняемую
законом и фондами корпораций. Здесь же оно, казалось, пропитывало саму ткань
бытия. Город  вставал единым сгустком из кирпича и  камня, вместившим многие
эпохи наслаивающихся  друг  на друга  посланий и смыслов, какие веками здесь
порождал диктат никем пока не разгаданной ДНК коммерции и империи.
     Сожалею, что Суэйн не  смог поехать встретить тебя сам, сказал человек,
назвавший себя Петалом.
     Кумико,  у  которой было меньше  сложностей с его произношением,  чем с
манерой  строить предложения,  сперва ошиблась и  приняла  его извинения  за
приказ. Она подумала, не вызвать ли ей призрака, но потом отказалась от этой
мысли.
     Суэйн, рискнула спросить она, мистер Суэйн это мой хозяин?
     Петал встретил в зеркальце ее взгляд.
     Роджер Суэйн. Отец разве не говорил тебе?
     Нет.
     Ага.  Он кивнул.  Мистер Янака ценит  секретность  в таких делах, этого
следовало ожидать... Человек  его положения, et cetera... Он шумно вздохнул.
Прошу прощения,  что нет  обогревателя.  Предполагалось,  что  в гараже  все
уладят...
     А  вы  один  из  секретарей мистера Суэйна?  спросила она  у щетинистых
перекатов плоти над воротником плотного пальто.
     Его  секретарь? Казалось,  он  обдумывает  ее вопрос.  Нет, решился  он
наконец. Я не секретарь.
     Ягуар  свернул   на  полукруглую  подъездную   аллею,   оставив  позади
поблескивающие металлические навесы и вечернюю реку пешеходов.
     Так ты поела? Вас кормили в полете?
     Я была не голодна. На лице маска матери.
     Ну, думаю, у Суэйна для  тебя  что-нибудь найдется. Любит  японскую еду
наш Суэйн. Прищелкнув языком, Петал оглянулся на девочку.
     Она смотрела мимо него, видя лишь поцелуи снежинок на ветровом стекле и
стирающие их взмахи дворников.
     Резиденция   Суэйна  в  Ноттинг-Хилле  состояла  из   трех  соединенных
переходами  городских домов в  викторианском  стиле,  затерявшихся в снежной
jpscnbeprh скверов,  конюшен и переулков. Петал с  парой чемоданов Кумико  в
каждой руке  объяснил, что дверь номер  17 это одновременно парадный вход  и
для домов номер 16 и 18.
     Нет  смысла  туда стучать,  сказал  он,  неловко взмахнув чемоданами  в
попытке указать на красную  полировку  и начищенные медные петли двери  дома
номер 16. За ней нет ничего, кроме двадцати дюймов железобетона.
     Взгляд  девочки скользнул  по подъездной  аллее,  где  почти идентичные
фасады домов уменьшались  вдоль пологого поворота. Снег теперь валил гуще, и
блеклое  небо  от  света  натриевых ламп приобрело  оттенок лососины.  Улица
казалась  вымершей, а снег  чистым и нетронутым. В  холодном воздухе чудился
незнакомый  привкус, слабый, но всепроникающий  намек на архаичное  топливо.
Ботинки Петала оставляли огромные отчетливые следы. Англичанин носил черные,
замшевые, с узким носком оксфорды на необычайно толстой рифленой подошве  из
алого пластика. Вновь  начиная дрожать  от  холода, она последовала  по этим
следам вверх по серым ступеням дома номер 17.
     Так,  значит,  это я,  обратился Петал к  выкрашенной  в  черное двери,
впускайте.
     Потом он вздохнул,  поставил  все четыре  чемодана на  снег и,  сняв  с
правой  руки перчатку,  прижал ладонь к  кругу яркой  стали,  утопленному  в
дверную  створку.  Кумико показалось, что она  услышала  будто бы  комариный
писк,   который   становился  все   выше,   пока   не  исчез  совсем.  Дверь
завибрировала, это из своих пазов вышли магнитные засовы.
     Ты  назвал его  Смок, сказала японка, когда он  взялся  за ручку двери,
город... Петал помедлил.
     Смок,  повторил он, да, Смок. И открыл дверь в свет и тепло. Это старое
выражение, что-то вроде прозвища.
     Вновь  подхватив багаж, Петал мягко протопал в устланное  синим  ковром
фойе, обшитое панелями из  белого  крашеного дерева. Она вошла следом. Дверь
за ее спиной автоматически закрылась, с гулким  стуком  вернулись  на  место
засовы. На белой обшивке стены висела  картина в  махагоновой раме лошади  в
поле, крохотные фигурки  в красных куртках. Вот бы где жить этому призра ку,
Колину,  подумала  она.  Петал  поставил  чемоданы.  На  синем  ковре  таяли
маленькие комки  слипшегося  снега.  Англичанин  открыл еще  одну  дверь, за
которой  оказалась  позолоченная  стальная  клетка.  С  лязгом  отодвинулась
складная решетка. Кумико недоуменно воззрилась на странное сооружение.
     Лифт, пояснил Петал,  для твоих  вещей в нем места не хватит. Я за ними
потом спущусь.
     Когда  Петал  ткнул  в  белую  фарфоровую  кнопку толстым  указательным
пальцем,  лифт, несмотря  на свой явно  пожилой  возраст,  тронулся довольно
плавно. Кумико  пришлось  стоять почти впритык к англичанину;  от него пахло
влажной шерстью и каким-то цветочным лосьоном.
     Мы поселим тебя наверху,  сказал он, проводя ее  по узкому коридору. Мы
подумали, что ты, наверное, любишь  тишину и покой. Открыв дверь,  он жестом
предложил ей войти. Надеюсь, тебе понравится...
     Сняв очки, он стал энергично протирать их мятой тряпицей.
     Я принесу твои сумки.
     Когда он ушел, Кумико медленно обошла вокруг массивной ванны из черного
мрамора, доминировавшей в  центре низкой, заставленной  мебелью  комнаты. По
стенам,  резко сходящимся  к потолку, висели позолоченные зеркала.  Пара  не
больших  мансардных окон обрамляла  огромную  кровать.  Такого  размера ложа
Кумико еще никогда  в жизни не  видела. В зеркало над кроватью были встроены
маленькие светильники на шарнирах, похожие  на лампы  для чтения в самолете.
Она  остановилась около  ванны,  чтобы  погладить  изогнутую  шею  лебедя  в
позолоте, служившего вместо крана. Опускаясь  или поднимаясь, его раскинутые
крылья, должно  быть,  регулировали температуру воды.  Воздух  был теплым  и
неподвижным, и ей  на мгновение  показалось, что комнату,  как  болезненный,
мучительный туман, заполнило присутствие матери.
     В дверях кашлянул Петал.
     Ну  как, все  в порядке? приговаривал  он, возясь с ее багажом. Еще  не
проголодалась? Нет? Тогда я тебя  оставлю, располагайся...  Он  расставил ее
багаж возле гигантской кровати. Если тебе захочется есть, позвони. Он указал
на  причудливый антикварный  телефон  с мембранами  в виде медных свитков на
причудливо изогнутой трубке из  слоновой кости.  Просто  подними трубку,  не
нужно  даже  набирать. Завтрак, когда  захочешь.  Спроси  кого-нибудь,  тебе
покажут, где столовая. Там ты сможешь ongm`jnlhr|q с Суэйном...
     Появление  англичанина  развеяло  наваждение.  Когда,  пожелав  девочке
доброй ночи, он закрыл за собой дверь, Кумико попыталась ощутить присутствие
матери вновь, но ничего не вышло.
     Еще  долго  она стояла  у  ванны,  поглаживая холодный  гладкий  металл
лебединой шеи.
ГЛАВА 2. МАЛЫШ АФРИКА
     Малыш Африка  вкатил  на Собачью Пустошь в последний  день  ноября.  За
рулем  его  навороченного  доджа  восседала  белая девушка  по  имени  Черри
Честерфилд.
     Слик Генри и  Пташка  как раз демонтировали циркульную пилу,  служившую
левой  рукой  Судье.  Латаная-перелатаная  подушка ховера  Малыша то  и дело
взметывала фонтанчики  ржавой воды,  лужами собиравшейся на горбатой равнине
из прессованной стали.
     Первым  его  засек  Пташка.  Острые  у него,  у  Пташки,  глаза  да еще
монокуляр с десятикратным  увеличением, болтавшийся на груди  среди косточек
всякой мелкой  живности  и  древних  крышек от пивных бутылок. Слик  оторвал
взгляд от гидравлического  запястья  и увидел, как Пташка вытянулся во  весь
свой двухметровый рост и нацелил  свою подзорную  трубу куда-то сквозь голые
прутья арматуры, из которых состояла большая часть южной стены  Фабрики. Худ
был Пташка невероятно, скелет скелетом;  залаченные крылья  его русых волос,
почему он  и  заработал  такое прозвище,  резко выделялись на фоне  бледного
неба. Волосы на затылке и висках он сбрил,  полоса выбритой кожи поднималась
высоко над ушами.  В  сочетании с аэродинамическим  раздвоенным  хвостом это
создавало впечатление,  будто на макушке  у него сидит безголовая коричневая
чайка.
     Ух ты, подал голос Пташка, сукин сын.
     Ну что там еще?
     Пташку и без  того довольно  сложно  было  заставить сосредоточиться, а
работа требовала добавочной пары рук.
     Это тот ниггер.
     Поднявшись на ноги, Слик вытер руки о  джинсы, а Пташка нащупал за ухом
зеленый  микрософт Мех-5,  выдернул его из разъема и  тут же напрочь забыл о
всех восьми этапах сервокалибровочной процедуры, необходимой для того, чтобы
отодрать пилу Судьи.
     Кто за рулем?
     Африка никогда не садился за руль сам, если мог заставить вести кого-то
другого.
     Не понять.
     Пташка выпустил монокуляр, и тот брякнулся на свое место  в занавесочке
из костей и пробок.
     Слик присоединился к нему у окна, наблюдая за медленным передвижением
     доджа.  Малыш  Африка время  от  времени  вносил здравые  дополнения  в
матово-  черную палитру  своего  доджа  с  помощью аэрозольного баллончика с
краской. Мрачно-серьезный вид тачки сводил на нет ряд хромированных черепов,
приваренных  к массивному переднему бамперу. В былые времена стальные черепа
щеголяли  красными  рождественскими  лампочками в  глазницах.  Неужто  Малыш
теряет интерес к имиджу?
     Когда  ховер свернул к Фабрике, Слик услышал  в  темноте  возню Пташки:
тяжелые  ботинки  проскрежетали  по пыли  и  ярким спиралькам  металлической
стружки.
     Слик стоял у проема  выбитого  окна  с  единственным  уцелевшим  куском
стекла, похожим на  острие кинжала, и хмуро смотрел, как ховер, постанывая и
выпуская пар, приземляется на свою подушку перед самой Фабрикой.
     В темноте за спиной опять послышался шум возни; Слик догадался, что это
Пташка, забравшись за старые стеллажи, накручивает  самодельный глушитель на
китайскую винтовку, с которой он обычно ходил на кроликов.
     Пташка, Слик  бросил гаечный ключ  на  кусок  брезента, я знаю, что  ты
тупая  задница, срань расистская из гнилого Джерси, но  тебе что, всякий раз
надо об этом напоминать?
     Мне не нравится этот ниггер, донеслось из-за стеллажа.
     Ага, и ежели этот ниггер,  не дай бог,  вдруг вздумает это заметить, ты
els тоже не понравишься.
     Знай  он, что ты сидишь там с пушкой,  он  бы  забил  ее тебе в глотку,
причем поперек.
     Никакого  ответа.  Пташка вырос в задрипанном городишке белого  Джерси,
где никто никогда знать ни черта не желал и ненавидел всех, кто хоть  что-то
знает.
     И я бы ему помог. Рывком застегнув старую коричневую куртку, Слик вышел
к ховеру Малыша Африки.
     Пыльное стекло напротив места водителя с  шипением сползло вниз, открыв
бледное  лицо  в очках невероятных размеров, подкрашенных чем-то желтым. Под
сапогами  Слика  захрустели  древние  банки, изъеденные ржавчиной до кружева
прошлогодних  листьев.  Стянув  очки  вниз,  водитель  покосилась  на  Слика
женщина. Теперь янтарные очки висели