ную  пушку  так, чтобы  она  в момент  выстрела разнесла себя в
плазменную  пыль.  А роль  снаряда при таких-то  скоростях могло сыграть,  в
сущности, все что угодно. Скажем, полтора центнера льда  вполне сойдут. - Он
взял бутылку и  поставил ее рядом с  собой  на стойку. - Вся земля  в округе
принадлежит  "Маасу",  "Маас  Биолабс", так?  Он  тоже был в  новостях, этот
"Маас". Полное сотрудничество  с  различными властями. Готов  поспорить. Так
что, по-моему, это само за себя говорит о том, откуда взялась твоя малышка.
     - Конечно.  Но никак  не объясняет,  кто  использовал  электромагнитную
пушку. Или почему.
     Руди пожал плечами. -  Вам лучше пойти взглянуть на это, зала от  двери
Салли.
     Поздно вечером  Тернер и Салли  сидели  на веранде. Девочка провалилась
наконец в нечто, что  энцефалограф Руди определил как сон. Сам Руди удалился
в одну из мастерских,  скорее всего, со своей бутылкой водки. Вокруг побегов
жимолости,  увившей  скрепленные  цепью  ворота, кружили  светлячки.  Тернер
сообразил, что если, сидя там, где он сейчас сидит - на качелях, подвешенных
на  деревянной веранде,  - закрыть глаза, то увидишь  яблоню, которой больше
нет.  С  дерева  когда-то  свисала  древняя  автомобильная  шина  на   куске
серебристо-серой пеньковой веревки. И  там тоже  кружатся светлячки, и пятки
Руди  вырывают твердые  комья черной  земли,  когда он  отталкивается, чтобы
вознестись вверх по высокой дуге качелей...  ноги  болтаются  в воздухе... а
Тернер лежит на спине в траве и смотрит на звезды...
     - Голоса, - сказала Салли, женщина Руди, из поскрипывающего ротангового
кресла-качалки,  ее  сигарета - как  красный  глаз в  темноте. - Говорит  на
разные голоса.
     - Что-что?
     - Именно это делает твоя малышка,  там, наверху. Ты хоть немного знаешь
французский?
     - Плохо. Только с "лексиконом".
     - Некоторые ее слова показались мне французскими. -  Красный уголек  на
мгновение превратился в  короткий  росчерк -  это  Салли стряхнула пепел.  -
Когда я  была маленькой,  мой  старик брал  меня однажды на тот стадион, и я
видела  свидетельства и  как  через  людей  говорят  духи.  Меня  это  тогда
испугало.  Сегодня, когда  она  заговорила, меня это, пожалуй,  напугало еще
больше.
     - Руди записал на магнитофон последние фразы, да?
     - Да. А знаешь, дела  у  Руди в  последнее время  не очень-то хороши. В
основном поэтому я и  перебралась сюда, обратно.  Я  сказала  ему, что уйду,
если только он не возьмет себя в руки. Но потом стало  совсем плохо, так что
недели  две  назад я вернулась. Я почти уже готова  была уехать снова, когда
объявились  вы.  -  Уголек  сигареты описал  дугу через  перила  и  упал  на
покрывающий двор гравий.
     - Пьет?
     - Пьет  и вечно  варит себе  какую-то дрянь в лаборатории. Знаешь, этот
человек знает понемногу почти что обо всем. У него  еще полно друзей по всей
округе. Я  слышала,  как  они рассказывают истории о том,  как вы с ним были
детьми. До того, как ты уехал.
     - Ему тоже надо было уехать, - сказал он.
     - Он ненавидит город, -  сказала она. - Говорит, все равно все приходит
по сетям, так что - зачем самому куда-то ехать?
     - Я  уехал потому,  что здесь никогда ничего не случалось. Руди  всегда
мог найти, чем заняться. Он  все  еще это может, судя  по тому, как все  тут
выглядит.
     - Вам не следовало  терять  связь. Он хотел, чтобы ты  был здесь, когда
умирала ваша мать.
     - Я был в Берлине. Не мог бросить начатое.
     -  Наверное,  не  мог. Меня тут тоже тогда  не было. Я приехала  позже.
Хорошее  было лето.  Руди тогда вытащил  меня из одного  долбаного  клуба  в
Мемфисе. Ввалился туда однажды вечером с ордой местных ребят, а на следующий
день я проснулась уже здесь, сама  не  знаю почему. Разве что  он был мил со
мной -  в те дни, - и забавен, и дал  моей  голове шанс сбавить обороты.  Он
научил  меня готовить, - Салли  рассмеялась. -  Мне здесь нравилось, если не
считать того, что я до смерти боялась этих чертовых кур на заднем дворе.
     Тут она  встала  и  потянулась. Скрипнуло старое кресло. Тернер осознал
близость длинных загорелых ног, запах и летний жар ее тела... так  близко от
его лица.
     Она положила руки ему на плечи. Его глаза оказались вровень с  полоской
коричневого живота  над висящими  на  бедрах шортами, мягкая тень пупка.  Он
вспомнил Эллисон в белой гулкой комнате, и ему захотелось прижаться к темной
коже лицом, ощутить вкус всего... Ему  показалось,  она слегка качнулась, но
он не был в этом уверен.
     - Тернер,  - сказала она,  - иногда  тут  с  ним - как будто  ты совсем
одна...
     Поэтому он встал  - зазвенели  старые цепочки  качелей,  болты  надежно
ввинчены в  потолок  веранды,  болты, которые ввернул  его отец  лет  сорок,
наверное, назад,  -  и поцеловал в приоткрытые губы,  разомкнутые полуночным
разговором, и светлячками, и подводными ключами к памяти, так что, когда его
ладони скользнули к теплу ее спины под белой футболкой, ему почудилось,  что
люди  приходят в его жизнь  не  бусинами, нанизанными  на  жесткий  проводок
последовательности, а  порциями квантов, - и Салли  он знает так же  хорошо,
как знает  Руди,  или Эллисон, или  Конроя, как знает девочку, которая  была
дочерью Митчелла.
     - Эй, - прошептала она, высвобождая рот, - теперь ты пойдешь наверх.
        18.ИМЕНА МЕРТВЫХ
     Ален  позвонил ровно в пять - борясь  с тошнотой от его жадности, Марли
подтвердила,  что затребованная им сумма готова. Адрес она тщательно списала
с  экрана  на  обратную сторону карточки,  взятой  со стола Пикара в галерее
"Роберте". Десять минут спустя вернулась с работы Андреа, и Марли была рада,
что подруга не присутствовала при этом разговоре.
     Она смотрела, как Андреа подпирает оконную раму потрепанным кирпичом  в
синем переплете  -  второй том "Краткого  Оксфордского  словаря  английского
языка",  шестое издание. Андреа приспособила  на  каменном карнизе  за окном
фанерную   полку,  достаточно   широкую,  чтобы   там  уместилась  маленькая
жаровня-хибачи,  которую она  обычно хранила  под раковиной.  Сейчас  Андреа
аккуратно раскладывала на решетке черные кубики угля.
     -  У меня был сегодня  разговор  о твоем  работодателе, - объявила она,
устанавливая  хибачи   на  полку  и  поджигая  зеленоватую  запальную  пасту
электрозажигалкой  от плиты.  -  Из  Ниццы приехал наш  академик. Он  сперва
изумился, с чего бы это я заинтересовалась Йозефом Виреком, но поскольку  он
ко всему  прочему  еще  и  озабоченный  старый  козел,  был  более  чем  рад
поговорить.
     Марли подошла посмотреть, как чуть видные язычки пламени лижут угли.
     - Он  все пытался свернуть на Тессье-Эшпулов, -  продолжала Андреа, - и
на Хьюза. Хьюз  жил с середины по  конец двадцатого века,  американец. О нем
целая глава  в монографии,  он  вроде как  прото-Вирек. Я  и не  знала,  что
Тессье-Эшпулы начали распадаться...
     Она  вернулась к  столу и  вытащила  из  пакета  шесть больших тигровых
креветок.
     - Они франко-австралийцы? Помнится, я  видела  документальный фильм. Им
принадлежит какой-то крупный курорт?
     - Фрисайд. Теперь,  как говорит профессор, он продан. Похоже, одной  из
дочерей  старого  Эшпула  каким-то  образом  удалось  захватить  единоличный
контроль над всеми финансами. Она становилась все эксцентричнее, и  интересы
клана полетели ко всем чертям. Это за последние семь лет.
     - Не понимаю,  какое отношение  это  имеет к Виреку,  -  сказала Марли,
глядя, как Андреа насаживает креветки на длинные бамбуковые иглы.
     -   Твоя   догадка   окажется   ничуть  не  хуже  моей.  Мой  профессор
придерживается  мнения,  что  и  Вирек,  и   Тессье-Эшпулы  -  замечательный
анахронизм, и  что,  наблюдая  за  ними,  можно  многое узнать  об  эволюции
корпораций. И, в общем и целом, убедил нашего главного редактора...
     - Но что он говорил о Виреке?
     - Что безумие Вирека примет новую форму.
     - Безумие?
     - Ну,  по правде говоря,  он  избегал этого  слова.  Но  Хьюз  явно был
сумасшедшим как мартовский заяц, и старый  Эшпул не  лучше, а  его дочь - та
просто  не  в  своем  уме.  Профессор  говорил,  что  давление  эволюционных
процессов рано или поздно вынудит Вирека совершить какой-то "скачок". Так он
и сказал. "Скачок".
     - Эволюционные процессы?
     - Да, - отозвалась Андреа,  перенося иглы  с креветками к хибачи, -  он
говорит о корпорациях так, как будто это какой-то новый вид животных.
     После  обеда они  пошли  гулять. Марли обнаружила, что время от времени
начинает  вслушиваться,  озираться  по  сторонам в  надежде  ощутить на себе
всевидящее око Вирекова  механизма, но Андреа заполняла  вечер своей обычной
теплотой и здравым смыслом. Марли была благодарна за то, что можно гулять по
городу, где  все предметы были самими собой.  В мире  же Вирека... что может
быть просто в  мире Вирека? Она  вспомнила  медную дверную  ручку в  галерее
Дюпре, не передать словами, как  такая привычная, обыденная  вещь изогнулась
вдруг у  нее в  руке,  затягивая ее в конструкт  парка  Гюль.  Интересно, он
всегда  там - в  парке  архитектора Гауди,  в  полдень,  которому нет конца?
"Сеньор богат.  Сеньор любит  являть  себя по-всякому".  Она  поежилась  под
теплым вечерним ветерком и взяла Андреа под руку.
     Но самым зловещим в симстим-конструкте  было  на самом деле то,  что он
заставлял усомниться  в реальности всего, что ее  окружало.  Скажем, витрины
магазинов, мимо которых она проходит сейчас с Андреа,  тоже могут обернуться
плодом воображения. Кто-то из великих сказал: неотъемлемое свойство зеркал в
том, что они  в определенном смысле вредят душевному здоровью. Если это так,
решила Марли, то конструкты вредят куда сильнее.
     Андреа остановилась у киоска купить свои  английские сигареты и  свежий
номер  "Elle".  Марли осталась ждать на тротуаре. Автоматически раздвигаясь,
ее  обтекал поток  пешеходов,  мимо  скользили лица:  студенты,  бизнесмены,
туристы.  Кто-то  из  них, подумалось ей, часть Вирековой машины, а  провода
замкнуты на Пако. Пако  - кареглазый,  непринужденно-серьезный, с мускулами,
перекатывающимися под шелковистой рубашкой.  Пако, работающий на сеньора всю
свою жизнь.
     - Что случилось? У тебя такой вид, будто ты  только что проглотила осу.
- Андреа срывала целлофан с пачки "Силк Кат".
     - Нет, - сказала Марли и поежилась. -  Но мне пришло  в голову, что это
едва не произошло...
     И по дороге домой - несмотря на болтовню Андреа, несмотря на исходившее
от  нее  тепло  - витрины  одна за другой  стали  превращаться в шкатулки  -
конструкции,  похожие  на  работы Джозефа  Корнелла или этого  таинственного
мастера,  которого  разыскивал  Вирек...  Книги,  меха,  итальянская  одежда
располагались  в них  так, что  наводили на  мысль  о  геометрии томления  -
непонятного, не имеющего даже названия.
     И проснуться, опять проснуться,  уткнувшись лицом в  кушетку Андреа, на
плечах горбом - красное стеганое одеяло. Почувствовать запах кофе, услышать,
как Андреа, собираясь на работу, напевает себе  под  нос какой-то  токийский
шлягер. Серое утро, парижский дождь.
     - Нет, - сказала она Пако. - Я пойду без вас. Я предпочитаю сделать это
одна.
     -  Но это  очень  большие деньги. - Он  указал взглядом  на итальянскую
сумку, стоявшую между ними на столике кафе. - Это опасно. Вы хоть понимаете,
насколько это опасно?
     - Но ведь никто же не знает, что они у меня, правда? Только Ален и ваши
люди.  И я не сказала, что  обойдусь без вашей помощи, просто мне не хочется
общества.
     -  Что-то  не так? - В уголках рта морщины, вид  серьезный. - Вы чем-то
расстроены?
     -  Я  только хочу  сказать,  что должна  побыть  наедине с  собой. Если
хотите, вы и  все остальные, кто  бы  они ни были, вольны идти  следом. Идти
следом  и наблюдать.  Если  вы меня потеряете, что лично мне  представляется
маловероятным, то у вас наверняка есть адрес.
     - Верно, - сказал испанец. - Но то, что вы понесете несколько миллионов
новых иен одна, через Париж... - Он пожал плечами.
     -  И если я их потеряю, да?  А что, сеньор заметит потерю? Или появится
еще одна сумка, еще четыре миллиона? - Встав, Марли потянулась за ремнем.
     -  Естественно,.  будет   другая   сумка,  хотя  собрать  такую   сумму
наличными...  для  этого   потребуются  определенные  усилия.  Нет,  сеньор,
конечно, не "заметит" потери - в том смысле, как понимаете это вы, - а вот я
подвергнусь взысканию за бессмысленную потерю и много меньшей суммы. Вам еще
предстоит узнать: очень богатые люди обладают одним общим свойством - они не
сорят деньгами.
     - И тем не менее  я  пойду без вас. Не одна, но оставьте меня наедине с
моими мыслями.
     - С вашей интуицией.
     - Да.
     Если кто-то и шел за ней следом - в чем она ни минуты не сомневалась, -
то эти "кто-то", как всегда,  оставались совершенно  невидимыми. Если  на то
пошло, то это Алена, скорее, оставили без наблюдения. Без сомнения, адресом,
который он дал ей сегодня утром, уже занялись - вне зависимости от того, там
сам виновник или нет.
     Сегодня она  будто  обрела  новые  силы.  Наперекор  Пако  она добилась
своего.  Эта ее сегодняшняя строптивость до некоторой  степени была  вызвана
внезапно возникшим вчера вечером подозрением, что  Пако - со всем его юмором
и  мужественностью,  очаровательным  невежеством в  искусстве  -  ей  просто
подсунули. Она  вспомнила, как Вирек  сказал,  что ему о ее  жизни  известно
больше, чем  ей самой.  Что  проще всего вписать  в последние пустые строчки
кроссворда,  являющегося   Марли   Крушковой?   Пако  Эстевеса.  Совершенный
незнакомец. Слишком  совершенный.  Она улыбнулась  собственному отражению  в
стене  голубоватого зеркала, мимо  которой эскалатор увозил  ее к платформам
метро, испытывая удовлетворение  от  того, как  подстрижены  темные  волосы,
насколько  стильной  смотрится  аскетичная  титановая  оправа  черных  очков
"порше", которые  она купила  сегодня  утром.  Хорошие губы,  подумала  она,
действительно неплохой  рот,  и вот ей  улыбается  со  встречного эскалатора
худой парнишка в белой рубашке и черной кожаной куртке, с огр!
     омной черной папкой под мышкой.
     Я в  Париже, подумала  она. Впервые  за  очень  долгое время  одно  это
казалось достаточной  причиной для  улыбки. Сегодня я отдам  отвратительному
дураку, моему бывшему любовнику,  четыре  миллиона новых иен,  а он даст мне
кое-что взамен. Имя или адрес, может быть, номер телефона. Она купила  билет
первого класса:  в вагоне будет поменьше народу, и можно  будет убить время,
гадая, кто из пассажиров состоит на службе у Вирека.
     По данному Аленом адресу - на мрачной северной окраине - оказалась одна
из  двадцати  бетонных  высоток,  вздымавшихся  над  равниной  из  того   же
материала. Жирный кус  для спекулянтов недвижимостью середины прошлого века.
Дождь шел теперь мерно и плотно, и она чувствовала себя  как  бы в сговоре с
ним. Дождь придавал дню что-то  заговорщицкое,  оседая  каплями  на шикарную
каучуковую  сумку, в  которой была фортуна,  наконец улыбнувшаяся Алену. Как
странно - кошмарный пейзаж, миллионы под мышкой, и каждый  шаг  приближает к
тому,  чтобы  кипами  новых  иен  облагодетельствовать бесконечно  неверного
бывшего любовника.
     Когда она нажала на кнопку домофона с номером квартиры, никакого ответа
не последовало.  За затемненным стеклом - голый мрачный  вестибюль.  Одно из
таких  мест,  где  включаешь свет  у входа, а потом лампы сами автоматически
выключаются - как правило, еще  до прихода  лифта, - оставляя  тебя  ждать в
усталом воздухе и запахе дезинфекции.
     Она снова позвонила.
     - Ален?
     Ничего.
     Толкнула  дверь.   Не  заперто.   В   вестибюле  пусто.  Мертвый   глаз
беспризорной  телекамеры  смотрит  на  нее сквозь  пленку  пыли.  С бетонной
равнины  за  спиной сочится  водянистый полуденный свет.  Цокот каблучков по
коричневой плитке,  когда она  шла к лифтам. Нажала кнопку "22".  Послышался
гулкий  удар,  металлический  стон,  и  один  из  лифтов  начал  опускаться.
Пластмассовые указатели  над дверьми  остались неосвещенными. Кабина прибыла
со вздохом и высоким слабеющим воем.
     - Мон шер Ален, как низко ты пал в этом мире. Этот дом - полное дерьмо,
правда, правда.
     Когда створки дверей,  скользнув в стороны, открылись в темноту кабины,
Марли нащупала под итальянской сумкой Пако  клапан собственной  брюссельской
сумочки.  Нашла  плоский фонарик, который всегда  носила  при себе с  первой
своей  прогулки по Парижу.  На зеленой жестяной ручке фонарика выгравирована
торговая марка в виде львиной головы. "Гора Чудес". В парижских лифтах можно
вляпаться во что  угодно, начиная от рук грабителя и кончая дымящейся кучкой
свежего собачьего кала...
     Слабый луч  выхватывает серебристые  кабели, масляные  и сияющие, мягко
покачивающиеся  в  пустой  шахте.  Носок  правого  сапога  уже на  несколько
сантиметров вышел за стертый  стальной обод плитки, на которой  стоит левый.
Рука автоматически  с ужасом  дергает луч  вниз:  двумя  этажами  ниже видна
пыльная  и  замусоренная  крыша  кабины. За те  несколько секунд,  пока  луч
нащупывал  лифт,  Марли успела  разглядеть  невероятное  количество деталей.
Подумала  о крохотной подводной  лодке, нырнувшей в морскую  бездну, о хилом
лучике,  скользящем  по  вековым отложениям на  дне: мягкий  покров  древней
пушистой  плесени, засохшее и  серое  нечто, бывшее  когда-то презервативом,
яркие  зайчики  света отскакивают  от мятых кусков  стальной фольги, хрупкий
желтоватый  цилиндр  и  белый   поршень  диабетического  шприца...  Она  так
вцепилась  в дверь, что  заболели суставы пальцев.  Медленно, очень медленно
перенесла вес назад, подальше от колодца. Еще шаг, и Марли щелчком выключила
свет.
     - Черт побери, - вырвалось у нее. - О Господи.
     Нашла  дверь на  лестничную площадку. Снова  включив маленький фонарик,
стала  взбираться  наверх.  Через  восемь  этажей отупение  начало понемногу
спадать, и ее затрясло, дорожки слез испортили макияж.
     Снова постучать в дверь. Дверь  из ДСП оклеена ламинированной пленкой -
отвратительная имитация  под  красное дерево: литографированное  зерно  едва
различимо в  свете  единственной  на весь длинный  коридор биофлюоресцентной
полоски.
     - Черт тебя побери. Ален? Ален!
     Рыбий глаз  дверного глазка пусто смотрит сквозь нее, глаза за ним нет.
В  коридоре  застыл  ужасающий запах:  забальзамированная  кухонная  вонь  в
ловушке из синтетической обивки.
     Толкнуть дверь,  поворачивая ручку, дешевая медь -  холодная  и липкая,
сумка с  деньгами внезапно потяжелела, ремень врезается в плечо. Дверь легко
открывается.   Короткая  оранжевая  дорожка   испещрена  ломаными   розовыми
прямоугольниками - ясно различимый след грязи, которую десятилетиями втирали
тысячи квартиросъемщиков и их гостей...
     - Ален?
     Запах черных французских сигарет. Почти уютный...
     И  найти  его  здесь.  Лежащего,  свернувшись  по-детски,  на кошмарном
оранжевом  ковре.  В   этом  водянистом  серебряном   свете,   сочащемся  из
прямоугольника окна, где на фоне бледного дождливого  неба - другие безликие
высотки. Спина  - как знак вопроса под натянутой бутылочно-зеленой велюровой
курткой. Левая  рука  прикрывает  ухо.  Белые пальцы,  у основания ногтей  -
тонкий синеватый налет.
     Опустившись на колени, Марли  коснулась его шеи. Поняла. Дождь за окном
все сыпал  и  сыпал - навсегда. Сидеть, расставив ноги; баюкать его  голову,
обнимая; раскачиваться, качаться... Отупелое животное поскуливание заполняет
голый прямоугольник  комнаты... И  через какое-то время, осознав, что что-то
впивается в ладонь,  увидеть аккуратный  срез  очень  тонкой, очень  жесткой
проволоки из нержавеющей стали, кусок проволоки торчит  из его уха, проходит
между раздвинутых холодных пальцев.
     Гадко, гадко, так не умирают. Это подняло ее