торожно  переступите  через
порог. Пространственная дезориентация должна быть минимальной.
     - Прошу проще... - Марли моргнула.
     - Сенсорная связь, -  сказал  техник и удалился.  Дверь за ним бесшумно
закрылась.
     Марли  встала, подергала  размокшие лацканы жакета в надежде придать им
форму, коснулась волос, но передумала и, глубоко  вздохнув, шагнула к двери.
Фраза секретаря подготовила ее только к тому виду сенсорной связи, о котором
она  знала,  -  симстим-сигналу,  переправляемому  через "Белл-Европу".  Она
думала,  ей  придется  надеть  шлем   с  впаянными  дерматродами,   а  Вирек
воспользуется пассивным зрителем как человеческой видеокамерой.
     Но размеры состояния Вирека определялись совершенно иными величинами.
     Когда  ее  пальцы  сомкнулись на  медной дверной  ручке, та,  казалось,
конвульсивно  выгнулась,  скользя  в первую  секунду контакта по тактильному
спектру текстуры и температуры тканей.
     Потом  ручка вновь  стала  металлической... выкрашенной зеленой краской
железякой...  чугуном,  уходящим   вниз  и  вдаль,  к   линии   горизонта...
превратилась в старые перила, за которые Марли теперь ошарашенно цеплялась.
     В лицо ей бросило несколько капель дождя.
     Запах дождя и влажной земли.
     Калейдоскоп мелких деталей,  собственные  воспоминания о пьяном пикнике
студентов  факультета  искусств  отчаянно  пытаются  разрушить   совершенную
иллюзию Вирека.
     Ни  с  чем  не спутаешь  эту  раскинувшуюся  сейчас  под  ней  панораму
Барселоны с ее окутанными странной дымкой  вычурными  шпилями церкви Святого
Семейства. Борясь  с головокружением, Марли  схватилась за перила  и  второй
рукой. Она же знает это  место. Она - в парке Гюль, пряной сказочной стране,
созданной  архитектором  Антонио Гауди на  голом  склоне  сразу  за  центром
города. Слева от нее,  так и не соскользнув  по скату расколовшегося валуна,
застыла  гигантская  ящерица. Безумный узор  прожилок  на  обливной керамике
кожи. Струйки воды из улыбки-фонтана орошали клумбу поникших цветов.
     - Вы растеряны. Прошу прощения.
     Йозеф  Вирек  расположился  на  одной из  змеившихся  парковых  скамеек
террасой ниже Марли, его широкие плечи прятались под мягкой крылаткой. Черты
этого лица были смутно знакомы  Марли всю ее жизнь. Теперь  по  какой-то  ей
самой неясной причине она  вспомнила  фотографию,  на  которой  коллекционер
позировал  рядом  с  английским  королем.  Вирек  улыбнулся.  Крупная голова
великолепной формы, высокий лоб под щеткой жестких темно-седых волос. Ноздри
неизменно  раздуты,  как будто он  вечно  принюхивается к  неведомым  ветрам
искусства и коммерции. Взгляд бледно-голубых глаз, очень больших за стеклами
круглых, без оправы, очков, за прошедшие десятилетия ставших как бы визитной
карточкой его империи, оказался неожиданно мягким.
     -  Пожалуйста.  -  Узкая  рука похлопала  по  беспорядочной  мозаике из
глиняных черепков. - Вы  должны простить  меня за то, что я так полагаюсь на
технологию.  Вот   уже  более   десяти   лет   я   пребываю   в   резервуаре
жизнеобеспечения в  каком-то  кошмарном промышленном пригороде Стокгольма. А
может, и  преисподней. Я не слишком здоровый человек, Марли.  Присаживайтесь
рядом.
     Сделав  глубокий вдох, Марли спустилась по каменным ступеням и зашагала
по булыжнику.
     -  Герр  Вирек, - запинаясь,  начала она, -  я  была на  вашей лекции в
Мюнхене,  два  года  назад.  Критика Фесслера и его  autistiches Theater. Вы
тогда казались здоровым...
     -  Фесслер? -  Вирек сморщил загорелый лоб.  -  Вы видели  двойника.  А
может, голограмму.  От моего имени, Марли,  творится многое. Различные части
моего  состояния   со   временем  приобрели  автономность;  порой  они  даже
противоборствуют друг с другом. Так сказать,  бунт  на финансовых  окраинах.
Однако  по ряду причин, настолько сложных, что как бы  полностью из  области
оккультного, факт моей болезни никогда не делался достоянием гласности.
     Присев  рядом  с ним на скамейку,  Марли уставилась на грязный булыжник
между  стоптанных  каблуков своих черных  парижских ботинок. Увидела осколок
бледного камешка,  ржавую  скрепку,  пыльный  трупик  не  то  пчелы,  не  то
трутня...
     - Это... эта модель поразительно детальна...
     - Да, - отозвался  Вирек, - новые биочипы "Мааса". Вам следует знать, -
продолжал он, - что мое  знание вашей частной жизни почти столь же детально.
В некотором смысле я знаю о вас чуть ли не больше, чем вы сами.
     - Да?
     Гораздо проще,  как  она  обнаружила,  было сосредоточиться  на городе,
выискивая  вехи,  запомнившиеся за дюжину  студенческих  каникул.  Вон  там,
именно там, должна быть Рамблас, цветы и попугаи, таверны с неизменным меню:
темное пиво и соленая соломка.
     -  Да.  Я знаю, что это любовник убедил вас  в  том,  что  вы  отыскали
потерянный оригинал Корнелла...
     Марли зажмурила глаза.
     -  Он  заказал подделку,  наняв  двух  талантливых  студентов  Академии
художеств  и  известного  историка,  который  оказался  перед  определенными
личными затруднениями... Он заплатил им деньгами, которые извлек из вашей же
галереи, о чем вы, без сомнения, уже и сами догадались. Вы плачете...
     Марли кивнула. Холодный указательный палец постучал по ее запястью.
     - Я купил Гнасса. Я  откупился  от полиции. Пресса же  не  стоила того,
чтобы  ее  покупать;  она редко  этого  стоит.  А  теперь ваша, быть  может,
несколько скандальная репутация может сыграть вам на руку.
     - Герр Вирек, я...
     - Одну минуту. Пако! Подойди ко мне, дитя.
     Открыв глаза, Марли увидела мальчика лет, наверное, шести,  облаченного
в темный пиджачок и штанишки до  колен,  светлые  носки, высокие шнурованные
ботинки. Каштановые волосы мягким крылом падали  ему  на лоб. Мальчик что-то
держал в руках, какой-то ящичек или шкатулку.
     -  Гауди начал создавать  этот  парк в одна  тысяча девятисотом году, -
сказал Вирек. - Пако  носит костюм того периода.  Подойди сюда, мой мальчик.
Покажи нам свое чудо.
     -  Сеньор, - пролепетал Пако  и  с  поклоном сделал  шаг  вперед, чтобы
предъявить то, что держал в руках.
     Марли могла только смотреть. Простой деревянный ящичек, стекло на месте
передней стенки. Предметы...
     - Корнелл, - выдохнула она,  позабыв о  своих  слезах. - Корнелл? - Она
повернулась к Виреку.
     - Конечно же, нет. Предмет, вставленный  в  обломок кости, - биомонитор
фирмы "Браун". Перед вами - шедевр нашего современника.
     - Так, значит, есть еще? Есть и другие шкатулки?
     - Я нашел их семь. В течение последних трех лет. Видите ли,  "Коллекция
Вирека" -  это нечто  вроде черной дыры. Неестественный  удельный  вес моего
состояния неудержимо притягивает  к  себе  редчайшие творения  человеческого
духа. Процесс по сути своей автономный, причем тот, к которому я при обычных
обстоятельствах не проявляю особого интереса...
     Но  Марли  погрузилась   в  шкатулку,  в   пробуждаемое   ею   ощущение
невероятного  расстояния,  потери  и  томления  по   чему-то   неведомому  и
недостижимому. Шкатулка казалась  и мрачной, и нежной, и почему-то  детской.
Она заключала в себе семь предметов.
     Тонкая  флейта из  полой  кости -  конечно  же,  созданной  для полета,
конечно же, из крыла какой-то  большой птицы. Три архаичные микросхемы - как
крохотные лабиринты  из золотых нитей. Гладкий белый  шар обожженной  глины.
Почерневший от времени фрагмент кружева. Сегмент длиной в палец из того, что
Марли   сочла   костью   из   человеческого  запястья,   серовато-белой,   с
поднимающимся из  нее  кремниевым  стержнем  какого-то  маленького  прибора,
головка которого когда-то была утоплена в кожу - но почерневшая линза теперь
запаяна.
     Шкатулка  казалась   вселенной,  поэмой,  застывшей  в  жестких  рамках
человеческого опыта.
     - Gracias, Пако.
     Шкатулка и мальчик исчезли.
     Марли охнула.
     - Ах да, прошу прощения. Я забыл, что подобные переходы для вас слишком
резки. Теперь, однако, мы должны обсудить ваше задание...
     - Герр Вирек, - прервала его вопросом Марли, - что такое Пако?
     - Подпрограмма.
     - Понимаю.
     - Я нанял вас для того, чтобы вы нашли создателя этой шкатулки.
     - Но, герр Вирек, с вашими ресурсами...
     -  К которым теперь относитесь и вы, дитя  мое. Или вы  не  испытываете
желания  получить  эту  работу? Когда  история  о том,  как  Гнассу  всучили
поддельного Корнелла,  попала  в поле моего  зрения, я  понял,  насколько вы
можете  быть  полезны  мне в этом деле.  - Он пожал  плечами.  - Поверьте, я
обладаю определенным талантом добиваться желаемого результата.
     - Конечно, герр Вирек! Я хочу работать!
     - Прекрасно. Вам будет выплачиваться понедельный оклад. Вам будет также
предоставлен  доступ  к  определенным   кредитным   линиям,  хотя  если  вам
потребуется приобрести, скажем, недвижимое имущество...
     - Недвижимость?
     - Или корпорацию, или космическое  судно, - в этом случае вы обратитесь
ко  мне за опосредованным подтверждением  ваших  полномочий.  Которое вы,  с
почти полной  уверенностью можно  утверждать,  получите.  А  в  остальном  я
предоставляю вам  полную  свободу. Однако предлагаю  вам действовать на  том
уровне,  в  котором  вы сами  чувствуете  себя  уверенно.  Иначе вы рискуете
потерять  чутье, а интуиция в подобном случае имеет решающее значение. - Еще
раз для нее вспыхнула знаменитая на весь мир улыбка.
     Марли сделала глубокий вдох:
     - Герр Вирек, что, если  я не справлюсь?  Сколько у меня времени на то,
чтобы найти этого художника?
     - Остаток жизни, - последовало в ответ.
     - Простите меня,  - к ужасу своему  услышала Марли собственный голос, -
но, насколько я понимаю, вы сказали, что живете в... в резервуаре?
     - Да,  Марли.  И из этой довольно ограниченной временной  перспективы я
советовал бы вам стремиться ежечасно жить в собственной плоти. Не в прошлом,
если вы понимаете, что я имею в виду. Я говорю это как человек, не способный
более выносить  это простое  состояние, поскольку  клетки моего тела избрали
себе донкихотский путь  создания  отдельных,  собственных  карьер.  Полагаю,
человеку  более счастливому или менее  богатому позволили бы в  конце концов
умереть   или  закодировали   бы  его  в  материнскую  плату   какого-нибудь
компьютера. Но я, похоже,  скован византийским  хитросплетением механизмов и
обстоятельств, что, по  самым  приблизительным прикидкам,  требует  примерно
одной  десятой  части моего годового дохода. И наверное,  превращает  меня в
самого дорогостоящего инвалида мира. Я был тронут  вашими сердечными делами,
Марли, и завидую той упорядоченной плоти, в которой они происходят.
     Взглянув - на мгновение, не  более -  прямо в эти мягкие голубые глаза,
Марли вдруг с инстинктивной  уверенностью простого млекопитающего  осознала,
что исключительно богатые люди давно  переступили ту черту, которая отделяет
человека от чего-то иного...
     Крыло ночи накрыло небо Барселоны,  как  судорога бескрайнего, медленно
опускающегося ставня, и Вирек, и Гюль исчезли, а Марли обнаружила, что вновь
сидит на низкой кожаной банкетке и смотрит на рваные листы грязного картона.
        3.БОББИ ВЛИП, КАК ВИЛЬСОН
     Простая это штука -  смерть. Теперь-то он  понял:  она просто приходит.
Чуть  оскользнешься  -  и  она  уже  здесь,  что-то  холодное,  без  запаха,
вздувается  изо  всех четырех  углов  этой дурацкой комнаты  -  гостиной его
матери в Барритауне.
     "Вот  ведь дерьмо, - думал он,  -  Дважды-в-День  животики  надорвет от
смеха: впервые вышел на дело - и тут же влип, как вильсон".
     Единственным звуком в комнате был слабый ровный гуд - это вибрируют его
зубы. Программа  обратной связи ультразвуковым параличом въедается в нервную
систему.  Он  глядит  на  свою руку, дрожащую  в  нескольких сантиметрах над
красной пластмассовой кнопкой,  которая  могла  бы  оборвать  убивающий  его
коннект.
     Дерьмо.
     Он пришел  домой  -  и  сразу  за дело.  Загнал  дискетку  с только что
арендованным  у  Дважды-в-День  ледорубом  и  подключился.  Набрал код базы,
которую выбрал ему толкач в качестве первой в его жизни реальной цели. Вроде
так  это все  и делается -  хочешь  сделать  и делаешь.  Эта маленькая  дека
"Оно-Сендаи" была у него не более месяца,  но  он уже знал, что хочет  стать
кем-то большим, нежели мелкий барритаунский хотдоггер. Бобби Ньюмарк, он  же
Счет Ноль  -  или Граф  Ноль,  кому  как  больше нравится, -  но теперь  все
кончено. Кино никогда не кончается так, чтобы на первой сцене. В кино всегда
вбегает девушка  ковбоя или, скажем,  партнер, срывает троды  и бьет по  вот
этому маленькому красному "СТОП".
     Но  Бобби  сейчас  один;  его  центральная  нервная  система  подавлена
защитной программой базы данных за три тысячи километров от Барритауна, и он
это знает. И какая-то магическая химия посреди зловещей, обволакивающей тьмы
позволяет  ему  ощутить всю бесконечную желанность  этой комнаты с ее ковром
цвета  ковра  и  занавесками  цвета  занавесок,  с  продавленной  софой   из
темперлона,  на   прямоугольной   хромированной   раме   которой  закреплены
компоненты   старенького,   шестилетней  давности   развлекательного  модуля
"Хитачи".
     Он ведь  так тщательно  задергивал занавески, готовясь к своему первому
набегу, а теперь, как это ни странно, все равно видит сквозь них. Видит, как
вздымается  бетонная  волна барритауновских кондо,  чтобы разбиться о темные
башни  Проектов.  Эта  волна  кондо  щетинится  тончайшим ворсом  простых  и
спутниковых антенн, с натянутыми между ними бельевыми веревками. Мать любила
разоряться  по этому  поводу:  у нее  была собственная сушилка.  Он вспомнил
белые  костяшки ее  пальцев на  крашенных под бронзу перилах  балкона, сухие
морщинки на  сгибе кисти.  Вспомнил,  как несли с Большой Площадки  мертвого
парня на  металлических носилках...  труп завернут в  пластик одного цвета с
полицейской машиной. Упал и разбил голову. Упал. Голова садовая. Вильсон.
     Сердце  остановилось.  Бобби показалось, что оно вдруг  просто упало на
бок и отбросило копыта, как какой-нибудь зверек в мультфильме.
     Шестнадцать секунд смерти Бобби Ньюмарка. Его хотдогтерской смерти.
     И  тут  вклинилось  что-то. Ощущение  запредельных пространств.  Что-то
огромное пришло  из-за  самого дальнего  предела - мира,  чувств, всего, что
можно познать или вообразить. И это нечто коснулось его.
     ::: ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ? ПОЧЕМУ ОНИ ДЕЛАЮТ ЭТО С ТОБОЙ?
     Девчоночий голос, каштановые волосы, темные глаза...
     : УБИВАЕТ МЕНЯ УБИВАЕТ МЕНЯ УБЕРИ ЭТО УБЕРИ.
     Темные глаза, пустынные звезды, девичьи волосы...
     ::: НО ЭТО ВСЕГО ЛИШЬ ТРЮК, РАЗВЕ НЕ ВИДИШЬ? ТЕБЕ  ТОЛЬКО КАЖЕТСЯ,  ЧТО
ТЕБЯ ПОЙМАЛИ. СМОТРИ: ВОТ Я ВЛИВАЮСЬ, И НЕТ НИКАКОЙ ПЕТЛИ.
     И  сердце перекатилось,  встало  на место и своими мультяшными  ножками
отфутболило наверх съеденный ленч.  Спазмом отрубленной лягушачьей лапки его
выбросило из кресла,  падение сорвало со лба троды. Голова Бобби врубилась в
угол   "Хитачи",  мочевой  пузырь   сократился,   и   кто-то   все   твердил
"матьматьмать"  в  пыльный  запах  ковра. Девчоночий голос  пропал,  никаких
пустынных звезд, вкуса-вспышки холодного ветра и изъеденного водой камня...
     Тут  голова  его взорвалась.  Он увидел  это очень  ясно, откуда-то  из
далекого далека. Как взрыв фосфорной гранаты.
     Белый.
     Свет.
        4.НАСТРОЙКА
     Черная "хонда" зависла  в двадцати  метрах над  восьмиугольной  палубой
заброшенной нефтяной платформы. Светало, и Тернер различил поблекшие контуры
трилистников химической опасности, маркирующих посадочную площадку.
     - У вас тут биозараза, Конрой?
     - Не та, к какой ты привык.
     Фигура в красном комбинезоне, размахивая  посадочными жезлами, подавала
сигналы пилоту "хонды".  Когда они садились, вихрь от  пропеллеров сбросил в
море обрывки упаковки, засорявшие кое-где палубу. Конрой хлопнул по застежке
пристяжных ремней и перегнулся через Тернера,  чтобы открыть люк. Откинулась
крышка,   их  оглушил  рев   моторов.  Конрой  толкнул  Тернера  в  плечо  и
требовательно  поднял несколько раз  руку ладонью  вверх,  потом  указал  на
пилота.
     Тернер  выбрался  наружу  и  спрыгнул  -  рев  пропеллера  над  головой
расползся кляксой  грома. Потом  возле него в полу приседе возник Конрой.  С
помощью краба на согнутых "ногах",  какие обычно  встречаются на  посадочных
площадках  вертолетов,  они счистили  поблекшие знаки-трилистники.  Поднятый
"хондой"  ветер  бил штанинами  по коленям.  Тернер  нес  неприметный  серый
чемодан,  отлитый из  баллистического пластика,  - свой единственный  багаж.
Кто-то  в  гостинице  успел  упаковать его вещи,  и на "Цусиме" его уже ждал
чемодан. Внезапное изменение  в  звуке  моторов  сказало  ему,  что  "хонда"
поднимается. С погашенными огнями  она,  завывая, ушла  назад к побережью. В
наступившей тишине стали слышны крики  чаек,  шорох и хлюпание тихоокеанских
волн.
     -  Здесь  когда-то пытались создать  гавань данных, - сказал  Конрой. -
Нейтральные воды. В те времена никто еще не  жил на орбите, так что какое-то
время  это  имело  смысл...  -   Он   направился   к  ржавому  лесу   балок,
поддерживавших надстройку платформы. - "Хосака" предложила свой сценарий: мы
привозим Митчелла сюда,  чистим,  грузим на  "Цусиму" - и  на  всех  парах в
старушку Японию. Я сказал им: об  этом  дерьме  и думать забудьте. В "Маасе"
тоже не  дураки сидят,  и  они  могут  навалиться  на эту посудину всем  чем
угодно.  Я  сказал  им:  исследовательский  центр,  который  вы  сбацали  на
территории  консульства, - это самое  оно, или я не прав?  Каким  бы дерьмом
"Маас"  ни был,  он не  станет рисковать, особенно  в самом долбанном центре
Мехико...
     Из  тени  выступила   какая-то   фигура,  лицо   ее  было  обезображено
выпученными  линзами  оптического  прибора.  Фигура приветливо  помахала  им
тупыми дулами многоствольного игольного ружья системы Лэнсинга.
     - Биозараза, -  сказал  Конрой,  когда они  протискивались мимо.  - Тут
пригни голову. И поосторожнее, ступеньки скользкие.
     На платформе пахло ржавчиной, морем и заброшенностью. Окон тут не было.
Обесцветившиеся  стены  испещрены  расползающимися  язвами  ржавчины.  Через
каждые несколько метров с балок над головой свисали флюоресцентные фонари на
батарейках, отбрасывая жутковатый  зеленый свет, одновременно резкий и ноюще
неровный.  В центральном помещении  - дюжина фигур за работой. Расслабленная
точность  движений хороших техов.  Профессионалы,  подумал Тернер: взглядами
обмениваются  редко, да  и разговоров  почти не слышно. Было холодно,  очень
холодно, и Конрой выдал ему огромную, усеянную клапанами и молниями парку.
     Бородач  в летной куртке с барашковым  воротником закреплял серебристой
лентой на погнутой  переборке бухту оптоволоконного кабеля.  Конрой  застрял
где-то сзади, заспорив  шепотом  с негритянкой в такой  же, как на  Тернере,
парке. Подняв от работы глаза, бородатый тех увидел Тернера.
     - Бля-а,  - протянул он, все еще  стоя на коленях, - я и сам сообразил,
что дело будет важное, но к тому же, похоже, еще и жаркое.
     Он встал  и машинальным движением вытер  руки о джинсы. Как и остальные
техи, он был в хирургических перчатках из микропоры.
     - Ты Тернер. - Он усмехнулся,  бросил быстрый взгляд в сторону Конроя и
вытащил из кармана куртки черную пластмассовую фляжку. - Хочешь для сугрева?
Ты же меня знаешь.  Я  работал над  тем делом в Марракеше,  когда парень  из
"Ай-Би-Эм"  перешел  в  "Мицу-Джи".  Это  я тогда подсоединял  взрывчатку  к
автобусу, который вы с французом загнали в вестибюль гостиницы.
     Тернер  взял фляжку  и, щелкнув  крышкой,  приложился. Бурбон. Жидкость
провалилась вглубь, в желудке остро защипало, по телу растеклось тепло.
     - Спасибо, - он вернул фляжку, и тех убрал ее в карман.
     - Оукей, - сказал о