сть и другие вещи.
   Он изумленно уставился на нее:
   - А ты никогда не чувствуешь ничего подобного? Мне кажется,  у  тебя  для
этого больше причин, чем у меня.
   Она пожала плечами:
   - Да, конечно. Оно все  время  прячется  рядом  и  всякий  раз,  когда  я
забываюсь, подползает ко мне и кусает мою душу. И  все  же  в  мире  столько
красоты, а жизнь всего одна! Когда горе затмевает радость, это хуже  смерти.
Но я - женщина, а ты - мужчина, и тебе совсем непростительны такие мысли.
   Ему стало неловко. Самое время было сменить тему.
   - Высокая Трава говорит, что ты неплохо  рисуешь,  -  сказал  он.  -  Это
правда?
   Она вновь пожала плечами и  попыталась  сохранить  безразличие,  но  было
заметно, что она польщена.
   - Я  умею  ткать  узоры,  мастерить  ожерелья  и  украшения.  Когда-то  я
раздобыла цветной земли с южных равнин и рисовала на коже и светлом  дереве,
но в этом нет ничего особенного. Мои способности невелики, я делаю  это  для
собственного удовольствия.
   - Я очень хотел бы посмотреть что-нибудь. Может быть, в следующий раз  ты
принесешь то, что считаешь лучшим?
   - Конечно, если хочешь, но  не  жди  многого.  А  вообще-то  я  не  прочь
попробовать рисовать на бумаге. Пока я не увидела ее у тебя, я и  не  знала,
какая это чудесная вещь.  -  На  самом  деле  она,  разумеется,  сказала  не
"бумага", а что-то вроде "тонкие-и-гибкие-листы-дерева", но Козодой  перевел
не задумываясь.
   - Я дам тебе бумагу и палочки для рисования, - пообещал он. У него было с
собой довольно много карандашей.
   Она взяла их с почти детским восхищением, и оказалось, что рисует она  не
просто хорошо - превосходно. У нее был  тот  природный  талант,  который  не
сознает  своего  собственного  блеска,  рисовать  для  нее   было   так   же
естественно, как дышать, и она с трудом верила, что кто-то  может  этого  не
уметь. Линия, другая, небрежно наложенные тени - и на листе возникал  лесной
пейзаж или поразительно живой портрет кого-нибудь из ее племени.
   Спустя несколько дней,  когда  она  как  раз  собиралась  нарисовать  его
портрет, неожиданно начался первый приступ. Болезнь подкралась  неторопливо,
как всегда, и в следующие полтора дня должна  была  развернуться  вовсю.  Он
страшился  ее,  как  страшились  все,  кому  приходилось   возвращаться   на
рекреацию, и, что хуже всего, от нее не существовало лекарств.
   Он затрясся, словно в лихорадке, у него началась рвота.
   - Я сбегаю за знахарем, - встревожилась Танцующая в Облаках,  но  Козодой
запретил ей.
   - Нет. Он ничем не поможет.  Это  будет  ужасно,  потом  все  пройдет.  -
Козодой помолчал. - Завтра мне станет еще хуже, я сделаюсь безумным,  словно
одержим злым демоном. Тебе лучше в это время  держаться  от  меня  подальше.
Лекари тут бессильны, и придется ждать, пока это не пройдет.
   Она недоверчиво посмотрела на него:
   - Ты говоришь так, будто знаешь заранее...
   - Я действительно знаю. Так  бывает  всегда,  когда  я  возвращаюсь.  Это
неизбежно. Там, в Консилиуме,  мы  пользуемся  разными  снадобьями,  которые
делают нас умнее, сильнее, здоровее, но за все надо платить. Ничто не дается
даром. Наши тела привыкают к этим снадобьям,  и,  пока  мое  тело  снова  не
научится обходиться без них, я буду очень, очень болен, и телом, и душой.
   Она не совсем поняла, что он имеет в виду, но знала, что  целебные  травы
могут помочь ему уснуть или облегчат боль. С  Четырьмя  Семействами  остался
только молодой ученик знахаря, но у него нашлись подходящие  травы.  Однако,
когда они вдвоем вернулись к  хижине  Козодоя,  тихий,  углубленный  в  себя
интеллектуал превратился в бесноватого безумца.
   Четверым молодым и сильным воинам удалось усмирить его  и  связать,  хотя
дело не обошлось без синяков и  ссадин.  Впрочем,  травы  немного  успокоили
Козодоя.
   Почти трое суток Танцующая в Облаках не отходила от него; она давала  ему
лекарства и следила, чтобы  он  не  поранился,  пытаясь  вырваться  из  пут.
Поначалу она испугалась, но знахарь  уверил  ее,  что  все  пройдет,  и  она
терпела.
   - Людям из племени лучше этого не видеть, - сказал знахарь. -  Они  могут
подумать, что он одержим злым духом, хотя  на  самом  деле  это  всего  лишь
физическое страдание.
   - А потом он.., изменится? - с беспокойством спросила она.
   -  Да,  отчасти.  Он  станет  ближе  своему  народу  и  меньше  связан  с
Консилиумом. Его хайакутская  кровь  должна  одержать  верх,  иначе  ему  не
прожить здесь эту четверть года. Какое-то время он  будет  очень  слаб,  ему
потребуются лекарства и помощь, но потом он поправится окончательно.
   Когда Бегущий с Козодоями был еще ребенком, Согбенно Ходящий распознал  в
мальчике таланты и наклонности, более соответствующие цивилизованной,  а  не
кочевой жизни. Для проверки ему было назначено  особое  обучение,  и,  когда
мнение знахаря подтвердилось. Козодоя начали  готовить  к  иному  призванию.
Хайакуты, как и большинство североамериканских  народов,  никогда  не  знали
письменности, но  ему  показали  стандартный  усовершенствованный  латинский
алфавит и научили  читать  и  писать.  Достигнув  должного  возраста,  юноша
покинул свой народ и отправился в одну из школ Консилиума, где  преуспел  во
многих  науках  и  превратился  в  цивилизованного   человека,   горожанина,
привыкшего  к  техническому  окружению,  что  было  необходимо   для   члена
Консилиума.
   Однако, чтобы ученые не утратили чувства сопричастности и взаимопонимания
с теми людьми, за которых несли ответственность,  всех  избранных  обязывали
каждые два года проводить по меньшей мере три месяца среди своего  народа  и
вести тот же образ жизни, что и  их  соплеменники.  А  чтобы  облегчить  эту
задачу и не допустить случайной гибели человека, в которого вложено  столько
трудов, в разум его впечатывался темплет -  шаблон  поведения,  остававшийся
скрытым до тех пор, пока его не запускала ломка.
   Очнувшись, Козодой почувствовал себя отвратительно, но был рад, что может
хотя бы снова владеть собой. Впрочем, пройдя через  ломку  столько  раз,  он
научился принимать это как должное. Он открыл глаза  и  увидел  Танцующую  в
Облаках - она сидела  рядом,  терпеливо  вышивая  узоры  на  покрывале.  Она
взглянула на него и отложила вышивание.
   -  Привет,  -  с  трудом  прохрипел  он.  Ему   больше   не   требовалось
сосредоточиваться, чтобы разговаривать на родном  языке,  теперь  этот  язык
стал основным, он мыслил на нем, а тот, в свою очередь,  определял  ход  его
мыслей. Он не забыл другие языки, но теперь ему приходилось  делать  усилие,
чтобы говорить на них. - И давно ты тут сидишь?
   - С самого начала, - ответила она как о чем-то само собой разумеющемся. -
Ты был очень, очень болен. Как ты себя чувствуешь?
   - Словно на мне плясало стадо бешеных бизонов, - честно признался  он.  -
Я... - Козодой замялся. - Я связан. Неужели было так плохо?
   Она кивнула:
   - Ты уверен, что все позади?
   - Безумие - да, если ты спрашиваешь об этом.  Остальное  пройдет  в  свое
время. Но, уверяю тебя, ты можешь без опаски снять веревки.
   Ей пришлось взять нож: узлы были затянуты слишком сильно, чтобы их  можно
было развязать.
   Она помогла ему сесть; Козодой застонал от боли, голова кружилась, но  он
чувствовал, что должен прийти в себя как можно скорее. Раньше это  не  имело
особого значения, но сейчас ему было унизительно зависеть  от  женщины  хоть
секундой дольше, чем необходимо.
   - Я старею, - виновато сказал он. - С каждым  разом  болезнь  длится  все
дольше, и мне все  труднее  ее  переносить.  Когда-нибудь  я  уже  не  смогу
вернуться в Консилиум, потому что следующий раз убьет меня. Собственно, я  и
сейчас был недалек от этого.
   - Так почему бы тебе просто не бросить пить свои снадобья? - спросила она
с искренней любознательностью.
   Он сухо усмехнулся:
   - Увы, теперь уже слишком поздно. Некоторые вещи, если  пользоваться  ими
достаточно долго, навсегда порабощают тело. Тебе может показаться,  что  это
позорно, но это не  так.  Я  был  избран,  а  без  снадобий  я  не  смог  бы
осуществить свое призвание. Мне надо было многому научиться,  а  времени  не
хватало. Снадобья - всего лишь  средства,  орудия,  такие  же,  как  ткацкий
станок,  копье  или  лук  -  а  разве  люди  племени  не  зависят  от  своих
инструментов?
   - Ты так любишь свое дело -  или  тебе  просто  больше  нравится  жить  в
Консилиуме, чем с нами? Он помотал головой:
   - Нет, нет. Я действительно люблю свою работу, это почетный  труд,  и  он
важен для  всех,  включая  мой  народ  и  мое  племя.  Ваша  жизнь  чиста  и
естественна,  именно  такую  заповедал  нам  Творец.  Она  свободна,   а   в
Консилиумах царят зависимость и ограничения. Это  неестественно,  но  такова
цена, которую мы платим за то, чтобы другие  могли  жить  так,  как  считают
нужным. - Он вздохнул. - Не поможешь ли мне встать? Я хочу  подышать  свежим
воздухом.
   Она попыталась помочь ему подняться, и ей это  почти  удалось,  но  вдруг
ноги его подкосились, и он рухнул на  шкуры,  увлекая  за  собой  и  ее.  Он
забормотал извинения, но она только расхохоталась.
   - Что я вижу? - веселилась она. - Ты силой тащишь меня в постель!
   - Я.., извини...
   Она видела, что он еще  слаб  и  измучен  жаждой,  но  ее  забавляло  его
смущение. Наконец она встала и строго взглянула на него.
   - Ладно, лежи, как лежишь. Я сейчас принесу бульона  и  сделаю  отвар  из
трав - это вернет тебе силы. Интересно посмотреть, на что  ты  похож,  когда
похож на самого себя.
   Силы и ясность мысли возвращались к нему с поразительной быстротой - и не
в последнюю очередь благодаря ее заботе и вниманию. Теперь Козодой знал, что
даже будь у него выбор, он все равно позвал бы на  помощь  именно  ее;  даже
сквозь горячечный бред он все время чувствовал, что она рядом,  заботится  о
нем, унимает его боль, - однако он так и не мог понять, чем это вызвано.
   Разумеется, он хорошо сознавал свою  необычность  в  ее  глазах,  которая
притягательна для любой женщины -  но  этого  явно  было  недостаточно.  Что
касается мужской привлекательности, то внешность у него была самая заурядная
- не говоря уж о многочисленных шрамах по всему телу, памяти об одной давней
детской шалости. Логичнее всего было бы предположить, что она надеется с его
помощью избавиться от собственных трудностей,  но  это  подразумевало  некий
торг, а он сомневался, что она может  быть  настолько  неискренна.  В  конце
концов он задал ей прямой вопрос.
   Она задумалась:
   - Ну во-первых, всегда приятно сознавать, что приносишь пользу...  А  еще
потому, что ты относился ко мне как к равному и никогда не осуждал меня.
   Об этом он и не подумал - и, как  ни  странно,  почувствовал  вдруг,  что
начинает сердиться. "Черт возьми, старина, -  мысленно  сказал  он  себе,  -
оказывается, все эти дни она нуждалась в тебе не меньше, чем ты в ней!"
   Следующие  несколько  дней  его  раздирали  противоречивые  чувства.   Он
действительно нуждался в ней - но о том, чтобы взять ее с  собой,  не  могло
быть и речи. Остаться сам он тоже не мог - во всяком случае, не на этот раз;
он оставил незавершенным одно крайне важное исследование  -  от  его  успеха
зависело едва ли не само существование народа хайакутов. Правил, запрещающих
ему жениться на ней, в принципе,  не  существовало,  но  имелись  строжайшие
ограничения, запрещающие доступ  дикарям  к  тем  медикаментам  и  приборам,
которые позволили бы ей хоть в какой-то степени  приспособиться  к  огромным
различиям в образе жизни. В Консилиуме никто  не  говорил  на  ее  языке,  а
единственную знакомую ей работу выполняли медикаменты. Но как объяснить  это
человеку, который никогда не видел даже водопровода, не говоря уж о  смывном
туалете? Как рассказать ей об одноразовой одежде или готовке еды  с  помощью
клавиш компьютера?
   И самое ужасное - как объяснить ей, что в Консилиуме те же сиу  вовсе  не
презренные нелюди и  смертельные  враги,  а  друзья  и  коллеги,  к  которым
требуется относиться соответственно?
   Раньше, когда ломка заканчивалась, он просто давал себе волю и  радовался
жизни, но на сей раз знахарь взвалил на него тяжелейшее бремя - и отнюдь  не
по неведению, - чем испортил все удовольствие.
   И все же без нее ему было тоскливо, он хотел ее  общества,  он  хотел  ее
саму. Он до поздней ночи просиживал на пороге в окружении деревьев и  звезд,
пытаясь найти какой-то выход, и в один из таких вечеров его посетил незваный
гость.
   Обернувшись на слабый шорох. Козодой почти сразу  увидел  черный  силуэт,
резко выделяющийся даже в такой темноте.
   Поняв, что обнаружен. Вал неторопливо и уверенно скользнул в круг  света,
образованный угасающим костром.
   Он был огромен, не менее двух метров в высоту, - грубое подобие  человека
из блестящего иссиня-черного материала. Вместо  лица  -  застывшая  маска  с
двумя трапецеидальными прорезями, в  которых  угадывался  обсидианово-черный
блеск глаз. Он двигался легко, с кошачьей грацией, казалось бы,  невозможной
у такого огромного создания.
   - Добрый вечер, - произнес Вал приятным  женским  голосом,  с  совершенно
человеческими интонациями. Он говорил по-хайакутски, но не из-за уважения  к
собеседнику, а чтобы дать понять, что мог свободно  подслушать  все,  о  чем
говорили Козодой и старый знахарь. Женский голос, столь странно  звучащий  в
устах механизма, доказывал, что его  миссия  не  связана  непосредственно  с
Козодоем, но почему-то эта мысль не приносила особенного успокоения.
   - И тебе добрый вечер,  -  ответил  Козодой,  стараясь,  чтобы  внезапная
сухость во рту не отразилась на его речи. - Могу ли я спросить, что  привело
тебя к моему костру?
   - Обычное дело. Ты здесь единственный чужак на данный момент и  на  много
дней вперед, и поэтому ты представляешь собой  некий..,  скажем  так,  центр
притяжения.
   - Ты ищешь кого-то из тех, с кем я работал?
   - Нет. Ее имя Кармелита Менделес Монтойя.
   - Испанка?
   - Нет. Карибеанка.
   Для Козодоя это было почти одно и то же. Кстати,  на  Карибских  островах
были образованы новые  сообщества  на  основе  существовавших  там  культур.
Коренное население островов попросту не дожило до  этого  времени,  так  что
восстанавливать там было нечего.
   -  Откуда  здесь  взяться  карибеанке?  Вал   перешел   на   классический
английский, но голос его по-прежнему остался женским.
   - Она бежала. Это обширная и пустынная земля, где очень легко затеряться.
Обломки ее  скиммера  были  обнаружены  со  спутника  две  недели  назад.  К
несчастью, до меня там уже успели побывать все, кому не лень, от  любопытных
индейцев  до  многочисленных  стад  бизонов.  Потом  я  обнаружил  некоторые
признаки того, что она двигается в этом направлении. Выйти она не может: эта
территория сенсибилизирована - однако она уже продержалась  намного  дольше,
чем я предполагал. Впрочем, этот район малонаселен и постоянно  наблюдается.
До сих пор она избегала любых  контактов,  но  по  моим  расчетам  ее  запас
продовольствия на исходе, и скоро ей придется либо просить  о  помощи,  либо
умирать с голоду.
   - И ты считаешь вероятным кандидатом меня. Но почему? И  что  она  такого
сделала? - Козодой тоже  перешел  на  английский:  это  было  сложнее,  зато
позволяло избежать излишней метафоричности.
   - Ее проступок не имеет к тебе никакого отношения. И вообще  -  я  только
арестовываю. Я не осуждаю. Впрочем, в любом  случае  тебе  лучше  ничего  не
знать. Что касается твоего первого вопроса, то я рассуждал просто. Она чужая
на этой земле, местные наречия ей незнакомы. Я практически уверен,  что  она
видела,  как  приземлялся  и  взлетал  твой   скиммер,   и,   следовательно,
сообразила, что ты - человек не из  этих  мест.  Цивилизация  твоего  народа
настолько отличается от ее собственной, что твои соплеменники представляются
ей просто сборищем дикарей. Она не сомневается, что они откажут ей в помощи,
если вообще не убьют ее и не съедят.
   Такого нельзя было спустить даже Валу.
   - Мой народ - люди древней и высокой культуры! Они могут убить, но только
когда это необходимо, а людоедство им отвратительно!
   - Я лично ни в чем  не  собирался  обвинять  твоих  соплеменников.  Прошу
прощения, если мои слова тебя задели, но пойми, что в некотором смысле  я  -
это она. Я всего лишь следую за ее мыслями.
   Немного успокоившись. Козодой кивнул.  Теперь  ему  еще  меньше  хотелось
встречаться с таинственной беглянкой. Вал был совершенно прав. В  его  мозгу
хранилась полная ментокопия Кармелиты Менделес Монтойя, давностью  не  более
нескольких месяцев. Именно по  этой  причине  предполагалось,  что  от  Вала
невозможно  ускользнуть.  И  действительно,  это  удавалось  очень  и  очень
немногим.
   - Выполняй свой долг, но я не желаю в этом  участвовать,  -  тихо  сказал
Козодой. - Забирай ее отсюда, и поскорее. В отличие от  некоторых  я  высоко
ценю время, проведенное на земле моих предков,  и  твое  вторжение  меня  не
радует.
   - Понимаю, но пойми и ты меня. Я здесь один. Во всей системе этой  звезды
таких, как я, всего трое. Я  могу  рассчитать  вероятности,  основываясь  на
доступной мне информации, но всегда существуют некие неизвестные переменные,
которые я не  в  силах  включить  в  расчет.  Оставаться  здесь  бесконечно,
обеспечивая сенсибилизацию этой территории,  я  тоже  не  в  состоянии.  Мне
остается только попросить, чтобы ты, если она придет к  тебе,  успокоил  ее,
предоставил ей кров, а потом пришел бы в стойбище Четырех Семейств  и  нажал
кнопку тревоги.
   Козодой рассердился. Во-первых, ему пытались навязать роль предателя, что
само по себе было унизительно, а во-вторых,  когда  незнакомку  поймают,  ее
первым делом пошлют на считывание, и если кому-то не понравится, как он  вел
себя с ней, то следующим на очереди окажется он, Козодой.
   - Я возмущен тем, в какое положение ты меня  ставишь,  -  с  достоинством
сказал он. - Это моя земля, мой народ и мои обычаи. Здесь не Консилиумы и не
Президиум территории хайакутов. Ни у нее, ни у тебя  нет  никаких  прав.  Но
здесь и сейчас, на этой земле, я  -  хайакут  и  следую  законам  и  обычаям
хайакутов. Если она не представляет опасности для моего народа,  я  предложу
ей пищу и кров, как предложил бы их любому чужестранцу, с  миром  пришедшему
на мою землю. Если ты появишься в это время, ей придется пойти с  тобой,  но
подменять тебя я не намерен. Особенно здесь.
   Несколько мгновений неживой гигант хранил молчание.
   - Что ж, это честно, - сказал он наконец. - Но я  бы  не  советовал  тебе
пытаться узнать, как она здесь очутилась и почему ее  разыскивают.  Я  не  в
силах проконтролировать ее, но каждая секунда в ее обществе подвергает  тебя
смертельному риску. Подумай об этом.
   Я плохо  осведомлен  обо  всех  обычаях  местных  племен  и  народов,  но
сомневаюсь, чтобы хоть один из них требовал  самоубийства  во  имя  спасения
незнакомца. Спокойной ночи.
   Огромное создание повернулось и бесшумно растворилось в темноте.  Козодой
долго смотрел ему вслед; спать он пошел только через час.
   "Да что ж это  такое!"  -  с  тоской  подумал  он,  засыпая.  Мир  словно
сговорился против него.

***

   Молчаливый как смерть, Козодой уже больше часа ждал, застыв в оцепенении,
и  холодный  предрассветный  туман  струился  над  ним.  Он   был   настроен
решительно. Сегодня, на четвертое утро  после  выздоровления,  он  собирался
наконец добыть оленя.
   Внезапно справа раздался шорох, и все чувства его мгновенно  обострились.
Он осторожно повернул голову и сперва ничего не увидел, но потом  из  тумана
выплыли силуэты трех годовалых оленей, неспешно бредущих в поисках еды.
   Медленно, на ощупь он наложил стрелу,  наметил  цель,  натянул  тетиву  и
вновь застыл, ожидая, пока олени подойдут поближе.
   Ему повезло: ветер дул в его сторону. Бегущий с Козодоями перевел дыхание
и слегка расслабил напряженные мышцы.