В общем-то это его не особенно беспокоило, за исключением
некоторых небольших неудобств, вроде  предстоящей  беседы  со  знахарем,  да
неизбежных задержек в работе над текущими проектами. И все же насильственный
переход  от  электрического   освещения,   кондиционированного   воздуха   и
компьютерной обработки данных к бревенчатой хижине, обмазанной  глиной,  был
довольно болезненным.
   Он знал, конечно, что  в  прежние  времена  его  коллеги  вполне  успешно
трудились при свете костра, свечей или факелов, но при этом они имели  перед
ним одно существенное преимущество - тому, кто не знает, что такие  удобства
и такая технология вообще могут существовать, не приходится и мечтать о них.
   Прожитые годы избороздили морщинами лицо старого знахаря и  выбелили  его
длинные волосы, но глаза его смотрели молодо, а гордая осанка ясно говорила,
что этот человек не выбрал бы себе в жизни иного места и иного дела.
   - Приветствую тебя, Бегущий с Козодоями, и  добро  пожаловать  на  родную
землю, к своему народу, - произнес старик на мелодичном языке своих предков.
- Ты не очень изменился, хотя и начинаешь округляться, особенно в животе.
   Его собеседник улыбнулся:
   - И  я  приветствую  тебя,  почтенный  мудрец.  Добро  пожаловать  в  мою
небогатую хижину, к моему очагу. Прошу тебя, садись и поговори со мной.
   Был ясный звездный вечер, тонкий серпик луны неторопливо  плыл  в  темном
небе. Старик устроился возле небольшого костра, а Козодой, согласно  обычаю,
сел напротив.
   - Не случилось ли тебе протащить потихоньку  немного  доброго  хуча,  сын
мой? - спросил старик, смешивая слова двух языков.
   Молодой весело ухмыльнулся:
   - Ты же знаешь, что это запрещено, почтенный старец. Я не  хочу  наживать
себе неприятности.
   Старик обеспокоенно покачал  головой,  несмотря  на  то  что  эта  сценка
разыгрывалась неизменно из года в год.
   - Однако, - добавил Козодой, - ты оказал бы мне честь, разделив  со  мною
освежающую настойку из целебных трав.
   С этими  словами  он  достал  большую  тыквенную  бутыль  и  протянул  ее
собеседнику.
   Старик принял ее, выдернул грубую затычку и сделал большой глоток. На его
лице появилось восторженное выражение.
   - Отменно! - прохрипел он. - Да, ты и впрямь хитроумен, мой мальчик!
   Он хотел было вернуть бутыль, но собеседник жестом остановил его.
   - Нет-нет, это все твое. Это подарок, пусть он отгоняет от тебя  холод  в
зимние ночи.
   Старик улыбнулся и благодарно покивал:
   - У нас кое-кто гонит довольно сносное питье из кукурузы,  но,  боюсь,  я
уже для него староват. Чтобы его пить, надо иметь  внутри  несколько  лишних
молодых слоев, потому что каждая выпивка смывает один слой, а по этой части,
похоже, я давно уже в долгу у Творца.
   Эта тема разговора была исчерпана, и пора было переходить к следующей.
   - Хороши ли дела нашего  племени,  старейшина?  Я  отсутствовал  довольно
долго.
   - Не так  уж  плохи,  -  ответил  старик.  -  Хайакуты  ныне  исчисляются
тысячами, а наше племя насчитывает почти три сотни. В это  лето  было  много
рождений и мало смертей. Конечно,  на  севере  черноногие  и  эти  проклятые
дакота превысили свои квоты на охоту, а на юге апачи опять нарушили  границы
- и я опасаюсь, что скоро  нам  придется  воевать  с  теми  или  с  другими.
Откочевка на юг проходит мирно, но эти проклятые летающие блюдца распугивают
бизонов, из-за этого у нас было немало трудных и голодных  дней.  С  жадными
соседями мы управимся сами, но только ты можешь хоть что-то поделать с этими
окаянными летучими штуковинами.
   Бегущий с Козодоями вздохнул:
   - Каждый год я как представитель племени вношу протест, и  меня  уверяют,
что маршруты полетов будут пересмотрены, а в конечном счете оказывается, что
так ничего и не сделано. Ты говоришь, что  я  разжирел,  но  те,  кто  может
изменить положение дел, разжирели еще больше, и  жир  у  них  не  только  на
брюхе. - Он снова вздохнул. - Частенько я испытываю  желание  собрать  Совет
Войны и проделать с нашими администраторами то, что мы когда-то проделали  с
сиу.
   - Но ведь у вас есть и другие хайакуты, и все твердят об одном и том  же.
Почему это не прибавляет понимания?
   - Ты и сам знаешь почему. В Высшем Консилиуме преобладают  ацтеки,  майя,
навахо, нецперсе и им подобные.
   - Фермеры и горожане! Никто не смог бы прожить здесь хотя бы  неделю,  не
говоря уже о четверти года! Будь проклято время, когда миром  стали  править
старухи.  В  особенности  те  старухи,  которые   состарились   задолго   до
собственного рождения!
   - Ты стар и мудр. Ты знаешь, что это всего лишь вопрос  численности.  Те,
кто свободно следует за стадами бизонов и гуляет  по  равнинам,  как  ветер,
никогда не сравняются числом с теми, кто занимается фермерством и ремеслами.
   Старик отпил еще глоток и вздохнул:
   - Знаешь, мальчик мой, я часто думаю, что неплохо бы им  совсем  убраться
прочь, после того как они вернули нам землю  наших  предков  и  восстановили
наши обычаи. Моя душа никогда еще не была так полна, как  здесь,  под  этими
звездами, когда я смотрю на  траву,  что  волнуется  под  ветром,  и  внимаю
ласковому шепоту Творца.
   - Не забывай, что тогда у нас не было  бы  лошадей,  -  в  очередной  раз
напомнил старику Козодой. - Древние дни были не такими уж чудесными.  Женщин
выдавали замуж по первой крови, и они рожали по двадцать  детей  в  надежде,
что выживет хотя бы один. Наши предки едва доживали до  тридцати  пяти  лет.
Болезни косили наш народ. Быть может, несколько  летучих  кораблей,  которые
время от времени распугивают нескольких бизонов, - не такая уж большая  цена
за то, что мы избавлены от подобных бедствий.
   - Знаю, знаю... Тебе вовсе не обязательно поучать меня.
   - Прости... В конце концов я всего лишь историк. Чтение лекций у  меня  в
крови. - Он вздохнул. - Я давно не был дома и забыл обычаи. Ты мой гость,  а
я спорю с тобой.
   - Ничего. Я всего лишь невежественный старик, я скитаюсь  по  равнинам  в
ожидании того часа, когда прах мой станет пылью, гонимой ветром. Не принимай
мое дурное настроение как знак осуждения. Минувшим  летом  к  нам  вернулись
трое из Малого Консилиума. Я горжусь твоими заслугами, мой мальчик, так  же,
как горжусь тем,  кто,  достигнув  должного  возраста,  проходит  положенные
испытания  и  становится  охотником  и  воином.  Каждый   должен   следовать
собственному пути, и я скорблю о тех, кто был возвращен к нам  помимо  своей
воли.
   Козодой нахмурился:
   - Я их знаю?
   - Думаю, что нет. Молодая чета, Хитрый Койот и Песня Луны. Не могу  точно
сказать,  где  они  работали,  но  кажется,  где-то  на  востоке.  Чем   они
занимались, я так и не понял, но он всегда умел хорошо обращаться с числами.
С тобой все иначе. Историю мне понять куда легче. Я не  могу  постичь  смысл
науки, которая не приносит прямой пользы.
   Козодой рассеянно кивнул. В страхе перед подобной участью жил любой,  кто
благодаря каким-то особым талантам или способностям был принят в  Консилиум.
Ему становились доступны все чудеса и удобства  цивилизации,  но  взамен  он
обязан был вести себя осторожно и никогда не бросать  вызова  установленному
порядку, хотя бы  случайно.  Это  касалось  даже  магистров.  Никто  не  был
настолько важен, чтобы не зависеть от кого-то, стоящего  выше,  и  никто  не
стоял настолько высоко, чтобы его нельзя было заменить.
   Козодой попытался припомнить этих двоих, но не смог. Впрочем, это было не
важно. Что ему действительно хотелось бы знать - так это в  чем  именно  они
провинились, но этого ему не мог бы сказать никто,  и  меньше  всего  -  они
сами. При этом он ни минуты не сомневался, что  их  проступок  по-настоящему
серьезен. Даже самый мелочный и придирчивый начальник не  смог  бы  отослать
своих подчиненных, например, по личным причинам: процедура эта была  слишком
сложна и требовала подробного обоснования, которое потом еще перепроверялось
вдоль и поперек. Слишком много усилий было вложено  в  каждого,  кто  достиг
уровня Консилиума, чтобы упрощать этот путь.
   А все же интересно,  кем  был  изгнанник.  Специалистом  по  компьютерам?
Астрономом, физиком, математиком? Годы учения, годы тяжких трудов  -  и  все
впустую. Теперь все это заменено  иной  памятью,  иными  взглядами,  которые
помогут ему стать добропорядочным членом племени. И  вот  мужчина,  решавший
сложнейшие уравнения, и женщина, которая по меньшей мере умела воплощать его
мысли в хитроумных компьютерных моделях, начинают день  с  молитвы  духам  и
Творцу, не интересуясь ничем, что лежит за пределами земель их племени.
   - Я надеюсь, ты не сделал ничего, что  заставило  бы  тебя  разделить  их
судьбу? - тихо спросил старик. Козодой вздрогнул:
   - Что? Надеюсь, что нет. А почему ты спросил?
   - Неподалеку отсюда видели демона, крадущегося в  траве.  Разумеется,  он
послан не за кем-то из нас.
   -  Вал?  Здесь?  -  Козодой  не  на  шутку  встревожился.  Действительно,
единственной возможной целью был он. - И давно это было?
   - Дня четыре тому назад, а может, и больше. Но, я  думаю,  тебе  вряд  ли
следует опасаться. В конце концов, ты здесь всего два дня и куда проще  было
бы забрать тебя еще до отъезда. Разве не так?
   - Согласен. И все же мне не нравится,  что  эта  нежить  сшивается  возле
моего дома - за кем бы он ни охотился.
   Козодой старался  говорить  уверенно,  но  в  душе  этой  уверенности  не
чувствовал. Он вдруг вспомнил, что перед отъездом его послали на  считывание
ментокопии.  Правда,  такие  процедуры  проводились  довольно  регулярно   и
результаты  их,  как  правило,  не  использовались,  но  что,  если  у  Вала
зародились подозрения? С другой стороны, на планете не  так  уж  много  этих
созданий, и у них наверняка есть дела поважнее. Должно  быть,  это  все-таки
случайное совпадение.
   Козодой беспокоился еще и потому, что на самом деле чувствовал  за  собой
определенный грешок. Но способен ли Вал вообще испытывать  подозрения?  Нет,
пожалуй, в это невозможно поверить. Старик прав. В случае чего  его  забрали
бы еще до отъезда или непосредственно в момент прибытия.
   Знахарь, чувствуя тревогу собеседника, мягко перевел разговор на другое.
   - Ты все еще не женат. В твоем  возрасте  мужчине  уже  полагается  иметь
детей.
   Это замечание лишь отчасти отвлекло Козодоя от прежних мыслей.
   - В Консилиумах редко встречаются женщины из нашего народа, и совсем  нет
таких, кто мог бы вынести брак с человеком вроде меня.
   - В нашем племени достаточно молодых и красивых женщин.
   - Не сомневаюсь. В этом смысле нам всегда везло.  Но  как  я  могу  взять
кого-то из них в жены? Вырвать ее из привычного мира и забрать в  Консилиум?
Это все равно что заставить рыбу жить  в  прериях.  Возвращаясь  сюда  после
долгого отсутствия, я чувствую  то  же  самое.  Мое  сердце  всегда  с  моим
народом, но разум отделен от него целыми мирами.
   - Да, это большое расстояние, - ответил старый знахарь. - Даже  когда  ты
живешь со своим народом, ты отделен от него. Ты всегда  возвращаешься  перед
самой откочевкой и проводишь слишком мало времени с Четырьмя Семействами. Ты
воздвиг горы между собой и человечеством, между собой  и  своим  народом.  Я
пришлю тебе кого-нибудь, кто поможет тебе готовить еду  и  возьмет  на  себя
часть твоей повседневной ноши.
   - Нет, я...
   - Да. - Тон  знахаря  изменился.  У  него  была  власть,  и  он  умел  ею
пользоваться.  Вождь  племени  был  скорее  военачальником,  политиком   был
знахарь. Это он решил послать Козодоя на обучение, это  он  избрал  его  для
Консилиума. В  иерархии.  Созданной  цивилизацией,  положение  знахаря  было
достаточно низким, но здесь, на земле предков, он был выше Козодоя.
   Они еще немного посплетничали о старых знакомых, и наконец старик  зевнул
и распрощался. Козодой долго смотрел ему вслед, чувствуя одновременно и свою
общность с этой землей и свое одиночество на ней.
   Четыре Семейства, о которых упомянул знахарь,  должны  были  символически
представлять само  племя  и  его  территориальные  права  зимой,  когда  все
остальные откочевывали на юг. Строго говоря, хайакуты не  владели  землей  -
более того, даже мысль о том, что она  вообще  может  принадлежать  кому-то,
показалась бы им дикой, - но они были крошечным племенем, частью  небольшого
народа, окруженного многочисленными и сильными соседями, а в такой  ситуации
вопрос о сохранении территориальных прав становился решающим.
   Мысли о Вале по-прежнему не давали ему покоя. Не  исключено,  что  старик
ошибся. "Ну что ж, не я первый, не я последний, - подумал Козодой. - В конце
концов, мое сердце, моя кровь - с этой землей, с ее ветрами".
   Однажды он встретил женщину - недоступную ему женщину. Она была прекрасна
и умна. Как антрополог она занималась племенами равнин - что их и  сблизило.
Он был тогда молод и влюбился без памяти, потому что она была наделена всем,
что он хотел бы видеть в женщине, жене, подруге. Она не заметила его  любви,
вернее, приняла ее за дружбу и уважение,  а  он  был  слишком  робок,  чтобы
добиваться большего, и кроме того, боялся отчуждения, неизбежного  в  случае
неудачи. Он боялся потерять ее - и,  разумеется,  потерял,  потому  что  она
вышла замуж за социолога из племени джимма, принадлежащего к его народу. Она
была так счастлива тогда - и он был  первым,  с  кем  она  поделилась  своим
счастьем.
   А у него не осталось ничего, кроме работы, и он ушел  в  нее  с  головой,
ринулся в нее со всей своей неразделенной страстью, отгоняя от себя мысли  о
самоубийстве  и  нарастающее  безумие.  Впрочем,  не   исключено,   что   он
действительно сошел с ума. Он часто подозревал это, но знал,  что  никто  не
станет беспокоиться насчет безумия,  которое  заставляет  человека  работать
больше и лучше других.

***

   Ее звали Танцующая в Облаках, и вот уже целых два  дня  она  с  усердием,
достойным лучшего применения, пыталась сделаться несчастной -  впрочем,  без
особого успеха. Она была миловидна, стройна, примерно  на  голову  ниже  его
ростом и, кажется, хорошо сложена, хотя традиционное  просторное  платье  не
позволяло судить об этом наверняка. Ей было тридцать лет, но  выглядела  она
гораздо моложе и,  если  только  любознательность  может  служить  признаком
сообразительности, была очень и очень сообразительна. Кроме того,  она  была
невероятно энергична: все предубеждения чужаков  насчет  того,  что  женщины
коренных американских народов пассивны и вялы, исчезли бы в первые же десять
минут общения с ней.
   Окинув взглядом его маленькую хижину, она первым делом заявила:
   - Да в этой халупе смердит так,  словно  тут  валяется  падаль!  Не  могу
понять,  как  мужчины  умудряются  терпеть  эту  грязь,   когда   достаточно
нескольких минут, чтобы вытряхнуть то, чему полагается лететь  по  ветру,  и
позволить духам жизни изгнать всю мертвечину!
   Не обращая внимания  на  протесты,  она  вытащила  наружу  его  одеяла  и
запасную одежду, а когда взялась за тюфяк, ему волей-неволей пришлось помочь
ей, и вскоре он обнаружил, что помимо  своего  желания  вовлечен  в  большую
уборку - хотя бы затем, чтобы спасти те вещи, которыми дорожил. Она принесла
с собой кое-какую утварь и немного припасов, одолженных у Четырех  Семейств,
и оказалось, что она замечательно готовит, хотя на его  вкус  она  несколько
злоупотребляла острыми специями: вызванный ими пожар во рту долго не утихал.
Но он и не подумал сказать ей об этом. Пока не пройдет ломка, он не способен
обеспечить  свое  существование  здесь,  на  своей  родной  земле.  В   этом
заключалась ирония его положения,  и  именно  поэтому  в  первое  время  ему
приходилось почти во всем полагаться на Четыре Семейства. Его коробочка  для
соли,  вмещавшая  порцию,  достаточную  для  средних  размеров  оленя,  была
вычищена и, как и полагалось, наполнена солью. Он почувствовал себя  задетым
и вознамерился сам пойти на добычу,  хотя  и  понимал,  что  сейчас  ему  не
управиться даже с оленем, не говоря уже о бизоне; но в реке он  поймал  трех
вполне приличных сомов.
   По сути дела, ему  начинала  нравиться  и  она  сама,  и  тот  порядок  и
домовитость, которые она принесла в его жилище. Временами ему даже казалось,
что он женат, хотя вечером она уходила к себе домой, и они,  разумеется,  не
разделяли постель. После горячей тушеной рыбы с приправами он сдался наконец
и стал с ней сердечнее. Она говорила только по-хайакутски и всю  свою  жизнь
прожила в племени, однако ее взгляд  на  вещи  оказался  причудливой  смесью
старого и нового. Она жила в своем мире, но знала, что есть  и  другой  мир,
более обширный - и совсем иной.
   В некотором смысле она сама была жертвой племенной  культуры.  Ее  выдали
замуж пятнадцати лет, потому что за год до этого отец  Танцующей  в  Облаках
погиб на охоте, а мать умерла еще раньше, во  время  вторых  родов.  Ребенок
тоже не выжил. В племени не было места сиротам, и девушку сразу  же  взял  к
себе ближайший родственник, ее дядя, но он  был  стар,  увечен  и  беден.  С
Кричащим как Гром ей  не  повезло:  он  был  намного  ее  старше  и  обладал
несноснейшим характером; воином он не был и быть не хотел. Он  называл  себя
лекарем, но, по сути, был всего лишь помощником знахаря, то есть содержал  в
порядке все принадлежности и подавал их в нужный момент,  а  еще  помогал  в
приготовлении лекарств и снадобий. Занятие не  особо  почетное,  но  ему  не
хватало способностей, чтобы добиться более высокого положения.
   В довершение всего он оказался никудышным любовником. Дух его желал, даже
страстно желал, но плоть оказалась  если  и  не  совсем  слабой,  то,  мягко
говоря, несколько вяловатой. Он очень переживал по этому поводу,  тем  более
что никак не  мог  подтвердить  свою  мужественность  иным  путем,  хотя  бы
воинскими подвигами, и в результате поощрял, а по  сути  дела,  даже  сам  и
устроил, ее связь с кротким слабоумным  дурачком,  который  присматривал  за
животными и едва-едва умел говорить. Танцующая в  Облаках  по-женски  жалела
беднягу,  чей  разум  оставался  почти  детским,  хотя  прочие   способности
оказались вполне зрелыми. Ее муж, старательно имитируя праздное любопытство,
установил,  что  умственная  ограниченность  подставного  любовника  вызвана
травмой при рождении и, следовательно, едва ли передастся по наследству, что
его вполне устраивало.
   В конце концов заподозрив, что муж собирается убить  своего  заместителя,
как только она забеременеет, Танцующая  в  Облаках  не  выдержала.  Стерпеть
такое было выше ее сил. Положение становилось опасным: муж бил  ее,  гнал  к
любовнику,  потом  снова  избивал.  Злосчастный  пастух  на  беду   оказался
недостаточно туп, чтобы оставаться  безучастным.  Он  кинулся  ее  защищать,
последовала схватка - и в результате Кричащий как Гром упал  с  проломленным
черепом.
   Она побежала к знахарю. Тот сделал все, чтобы замять историю, но в  столь
тесно связанном обществе это было просто невозможно. Впрочем, как это обычно
бывает, слухи оказались весьма далеки от истины, и  хотя,  согласно  обычаям
племени, она должна была исполнять любые  приказания  мужа,  все  единодушно
решили, что тот поймал ее на измене и поплатился за это жизнью.
   Какой был вывод - нетрудно догадаться. Племя отвернулось от  Танцующей  в
Облаках, и теперь, лишившись собственности и положения в обществе, она могла
претендовать не более чем на роль прислуги.  Единственной  ее  надеждой  был
повторный брак - но кто бы отважился взять в жены отверженную?
   Никто - за исключением Козодоя. Разумеется, он  отлично  понимал,  почему
знахарь прислал  ему  именно  ее,  но  играть  в  эти  игры  по-прежнему  не
собирался.
   - Слишком уж ты мрачный, - упрекнула она его  как-то  за  ужином.  -  Все
сидишь и хмуришься, а вокруг твоей головы клубятся тучи. А ведь второй жизни
у тебя не будет. Но ты позволяешь злым духам грызть свое сердце и  забываешь
о том, что в жизни е