й серой массой, сливающейся с небом.
   Танцующая в Облаках угрожающе наставила копье на Ревущего Быка, хотя тот,
учитывая его раненую руку, вряд ли был способен на активные действия.
   Козодой кивнул. Молчаливая вышла на дорогу и направилась к часовым.
   Ближайший  резко  окрикнул  ее,  потом,  понизив  голос,  что-то   сказал
напарнику; тот усмехнулся. По всей видимости, они  узнали  ее  и,  вероятно,
позволят подойти близко.
   Один из часовых, здоровый детина, неторопливо пошел ей навстречу,  другой
стоял и смотрел. Козодой застыл неподвижно, стараясь одновременно удерживать
в поле зрения и ее и свою цель.  Ему  еще  никогда  не  приходилось  убивать
человека.
   Метрах в трех от рослого воина Молчаливая внезапно размахнулась и метнула
нож. Лезвие вонзилось в грудь здоровяка,  он  громко  вскрикнул  и  упал  на
спину. Второй повернулся на крик, поднимая копье, и  в  этот  момент  стрела
Козодоя пронзила его шею. Он  выронил  копье,  схватился  руками  за  горло,
спотыкаясь, сделал несколько шагов и с плеском рухнул в воду.
   Все произошло в считанные секунды. Тот, кого Молчаливая ранила ножом, был
еще жив, но она мгновенно насела на него и, когда подоспели  остальные,  уже
успела перерезать ему горло.
   Танцующая в Облаках показала на каноэ:
   - Вот это.
   Для четверых оно было тесновато, и Козодой показал на другое, побольше.
   - Может быть, возьмем его? - спросил Козодой.
   - Нет. Слишком тяжелое и слишком заметное, - кратко пояснила Танцующая  в
Облаках.
   Она была права, как всегда.  Вождь,  Молчаливая  и  Танцующая  в  Облаках
забрались в  каноэ.  Козодой  ухитрился  столкнуть  его  и,  зайдя  в  воду,
присоединиться к остальным, не опрокинув суденышко.
   Их отнесло от берега течением, и вдруг Козодой встревоженно огляделся:
   - Кто-нибудь позаботился, чтобы на этот раз у нас были весла?
   Танцующая в Облаках рассмеялась:
   - Вот они. Посмотрим, удастся ли нам вдвоем выбраться на стремнину с этим
мешком тухлого сала на борту.
   Выплыв на середину реки, они убрали весла и позволили  течению  нести  их
дальше. Козодою пришло в голову, что сейчас они проплывают под  обрывом,  на
котором стоит деревня, но он особенно не тревожился. Главное -  остаться  на
плаву и миновать пороги.
   - Не понимаю,  зачем  вам  понадобилось  брать  меня  с  собой,  -  вдруг
заговорил Ревущий Бык. - Вы могли бы проделать все это сами.
   -  Ты  будешь  нашей  страховкой,  -  пояснил  Козодой,  -  а  заодно   и
переводчиком. Племена, что живут ниже по течению, многим тебе обязаны,  и  я
хочу спокойно миновать их.
   - Но как вы узнаете, что я перевожу верно, а не готовлю  вам  ловушку?  -
спросил ревущий Бык, понимая, что сейчас лучшая тактика - это посеять в  них
сомнения,  а  вместе  с  тем  не  допустить,  чтобы  его  убили  без  особой
необходимости.
   - Очень просто, - ответил Козодой. - Мы на  чрезвычайно  тонком  волоске.
Один неверный шаг - и с нами покончено. Мы  готовы  к  этому,  но  в  чем  я
совершенно уверен, так это в том, что если мы умрем, то умрешь и ты.
   Вождь пожал плечами:
   - Какая мне разница? Так или иначе, вы в конце концов убьете меня.
   - Я - не ты, я человек слова, - сказал Козодой, - и, думаю,  ты  это  уже
понял. Я отпущу тебя живым и невредимым, когда мы сможем безопасно  пристать
к берегу ниже устья Миссури.
   Ревущий  Бык  тоскливо  посмотрел  на  свою  руку.  Рана  уже   перестала
кровоточить, но болела нестерпимо, и вождь боялся навсегда остаться калекой.
Он ненавидел за это Козодоя, но понимал, что слишком  стар  и  тучен,  чтобы
справиться даже с двумя этими хайакутами,  -  а  немая  женщина  его  просто
ужасала. Восставший раб - кошмар любого господина, и теперь  ему  оставалось
полагаться лишь на Козодоя и его подругу.
   И все же гордость старого вождя была уязвлена не  менее  болезненно.  Вот
уже более двадцати лет никто не осмеливался поднять на него руку. Будь они с
Козодоем один на один, он, не задумываясь, бросился бы на него. Старый вождь
не был трусом - но не был и глупцом. С мужчиной он еще мог бы  справиться  -
но в  схватке  с  женщинами,  которым  не  мешали  ни  цивилизованность,  ни
щепетильность, у него не было ни одного шанса на победу. "В любом случае,  -
думал он, - эта троица обречена, а у меня есть причины вернуться в  деревню.
Надо будет разобраться - и лично! - по меньшей мере с двумя воинами, а может
быть, и с четырьмя".
   Дождик им не понравился  -  и  в  результате  он  сидит  здесь,  с  этими
сумасшедшими. Ну ничего, если им так не  нравится  вода,  он,  так  и  быть,
сожжет их живьем.
   Но для этого надо прежде всего выжить  самому,  а  значит  -  вести  себя
смирно и даже помочь этим людям добраться  до  устья  Миссури.  Потом  можно
будет назначить награду за голову Козодоя, думал  Ревущий  Бык,  но  сначала
нужно вернуться к своим людям, пока кто-нибудь из  проворных  родственничков
не занял его место.
   Туман рассеялся, течение было спокойным, река - чистой.
   - Расскажи мне о немой, - попросил Козодой. -  Откуда  она  родом  и  как
лишилась языка?
   - Откуда она, я не знаю, - ответил вождь. - Быть может, с юго-востока, из
края высоких гор. Она была.., товаром. Много лет назад один торговец шел  на
север, и у него была куча девушек, все издалека, и ни одна не говорила ни на
одном    знакомом    языке.    Большинству    из    них    было    лет    по
четырнадцать-пятнадцать, но они уже прошли через многое.  И  она  тоже  была
молодой, но бывалой - во всех отношениях.  Никогда  не  была  разговорчивой.
Сильно заикалась. Не знаю, где ее носило до меня, но эти татуировки...
   - Татуировки?
   - От шеи до бедер, спереди и сзади, только руки и  ноги  чистые.  Вылитое
церемониальное покрывало.
   - Как же она потеряла язык, если так сильно заикалась?
   -   Забеременела.   Бывает,   знаешь...   Ребенок   родился    уродливый,
бесформенный. Знахарь сказал, что это дитя демона. И она свихнулась.
   Дитя демона... Так называли детей, рожденных с  серьезными  дефектами.  С
ними обычно поступали одинаково. Убивали по особому ритуалу  и  торжественно
сжигали на костре.
   - Целыми днями она только и делала, что причитала и плакала, -  продолжал
вождь. - Перестала заикаться и богохульствовала на стольких языках, что и не
сосчитать, включая один или два, которые я мог разобрать. Мы держали ее  под
замком несколько дней, но это не помогло. Знахарь сказал, что заикание  было
печатью ведьмы, носящей  дитя  демона,  и  что  она  навлечет  на  всех  нас
проклятие, если ее не остановить. Я все же надеялся, что она перестанет,  но
это продолжалось изо дня в день, а  в  деревне  все  пошло  навыворот.  Двое
здоровых мужчин утонули, одна хижина сгорела дотла и  все  такое  прочее.  В
конце концов собралась толпа, и мне надо было решать, что делать. Я не хотел
ее убивать, и они успокоились на том, что вырезали ей  язык  и  сожгли  его.
Только это заставило ее замолчать. Она  могла  разжигать  по  утрам  очаг  в
кухне, прибираться, но не более того. В основном она просто сидела в уголке,
уставившись перед собой.
   - Понимаю, - ответил Козодой. - Что ж, теперь она - отрезанный ломоть.
   - Вот именно. Не слишком доверяй ей, пока я с вами, Козодой. Ей  в  любой
момент может взбрести в голову просто прирезать нас всех.

7. УРОК БИОХИМИИ

   Превращение изящной и миловидной Сон Чин в грубоватого ширококостного  Чу
Ли, каким бы невероятным оно ни  казалось,  базировалось  тем  не  менее  на
совершенно реальных вещах и  было  доступно  всякому,  кто  мог  вступить  в
диалоге компьютером и приказать ему выполнить эту работу.
   Чу Ли было едва пятнадцать, и это значительно облегчало задачу, а  грубая
хлопчатобумажная арестантская роба и мешковатые  штаны  делали  бесформенной
фигуру всякого, кто их носил. Волосы и ногти Сон Чин и так уже были  коротко
подстрижены, а компьютер сделал ее голос на пол-октавы ниже. Чу  Ли  говорил
на мандаринском диалекте, отличавшемся от родного диалекта Сон  Чин,  но  им
пользовались в Центре, так что и это не сулило особых трудностей.

***

   Минут через двадцать после того, как  компьютер  вернул  преображенную  и
усыпленную Сон Чин в камеру, пришли охранники. Мальчикам -  ибо  теперь  Сон
Чин  мы  будем  называть  мальчиком  -  закатали  рукава  и  сделали   укол,
нейтрализующий действие снотворного.  Они  сели,  постанывая  и  держась  за
голову.
   - Приведите себя в порядок! - рявкнул охранник. - Через  пять  минут  вас
покормят. Настоятельно  рекомендую  съесть  все;  в  следующий  раз  еду  вы
получите не скоро, если вообще получите. - Он  ухмыльнулся.  -  На  это  вам
дается десять минут,  и  еще  пять  на  то,  чтобы  облегчиться.  Потом  вас
подготовят к отъезду.
   Охранник повернулся и вышел. Дверь камеры закрылась за ним.
   - 0-о-ох! Голова у меня просто раскалывается, - простонал Ден Хо.
   - И у меня, - проворчал Чу Ли. В ханьском обществе, как и  в  большинстве
восточных культур, двоюродные  братья,  принадлежащие  к  одному  поколению,
считались родными и относились друг к другу  соответственно.  Мальчики  были
очень близки между собой. - А в мозгах какая-то давка, и  я  совсем  сбит  с
толку, словно бы...
   - Словно бы что?
   "Словно бы там есть кто-то еще", - подумал Чу Ли,  но  сказать  вслух  не
решился.
   - Я думаю, они здорово покопались у нас в головах, но, с другой  стороны,
разве могли бы мы знать об этом?
   - А как твоя.., твои повреждения?
   Чу  Ли  содрогнулся,  вспомнив  о  жестокости  охранников,  избивающих  и
мучающих  за  малейшую   провинность.   Один   из   них   отличался   особой
изобретательностью.
   - Вроде ничего не болит, - ответил Чу Ли. - Но  кажется,  какое-то  время
мне придется присаживаться и по малой нужде. Не знаю, что нас ждет, но хуже,
чем здесь, вряд ли уже будет. Как жаль, что мы не умерли там, в убежище.
   Чу Ли попытался собраться с мыслями. Когда он сосредоточивался,  странное
ощущение ослабевало, но стоило ему  позволить  себе  отвлечься,  как  что-то
постороннее вмешивалось в его мысли и спутывало  их.  Охранники,  избивавшие
его, пригрозили "сделать из него девочку", но даже это не объясняло,  откуда
в голове у него взялись воспоминания,  явно  принадлежащие  девушке,  причем
незнакомой и воспитанной совершенно по-иному, чем он. Некоторые из них  были
намного ярче его собственных, но при этом он  чувствовал  себя  так,  словно
смотрит на чужую жизнь со стороны.
   Впрочем,   останавливаться   на   этом   времени   не   было:   стражники
неукоснительно следовали объявленной  программе.  Сковав  мальчикам  руки  и
ноги, они грубо погнали их через коридоры, контрольные пункты и посты охраны
к  главному  выходу,  где  уже  ждали  одетые  в  черное  люди   из   службы
безопасности.
   - Они ваши, лейтенант, - сказал  начальник  охраны  не  без  сожаления  в
голосе. - Не беспокойтесь:  мы  тут  немного  поучили  их  хорошим  манерам.
Счастливого пути!
   Лейтенант кивнул и прижал большой  палец  к  приборной  панели,  завершая
процедуру передачи арестованных.
   - И чтоб мне никаких сюрпризов, - сказал мальчикам новый тюремщик. -  Что
они тут с вами делали, я не знаю и знать не хочу. Согласно закону, отныне вы
уже не граждане Конфедерации, да и вообще не люди.  Вы  скот,  собственность
Административного Консилиума Системы, и я как его представитель  имею  право
делать с вами все, что  заблагорассудится.  Не  разговаривать;  следуйте  за
мной!
   На посадочной платформе уже стоял готовый к взлету скиммер. Внутри они  с
удивлением увидели еще двух девушек, в таких же арестантских  робах.  Вид  у
них был измученный и  отрешенный,  ни  одна  даже  не  повернула  головы  на
вошедших. Чу Ли  показалось,  что  на  лице  ближайшей  девушки  он  заметил
уродливый шрам, но тут его приковали к креслу, и  он  смог  смотреть  только
перед собой.
   Большой пассажирский скиммер  быстро  и  плавно  оторвался  от  земли  и,
обогнув купол Центра, набрал высоту. Ускорение вдавило  мальчиков  в  спинки
кресел.
   Они  попытались  было  заговорить  с  девушками,  сидевшими  впереди,  но
охранник несколькими ударами кожаного хлыста призвал их к молчанию. Чу Ли не
оставалось ничего другого, как откинуться на спинку кресла и думать.
   Что же все-таки сделали с его головой? А  главное  зачем?  Он  постарался
взять себя в руки и извлечь все, что можно, из посторонних  воспоминаний.  О
Просветленный, помоги мне! Это же дочь главного администратора! Того самого,
который приказал убить всех наших!
   Чу Ли хорошо помнил внезапную темноту и холод, людские  крики  и  вспышки
выстрелов, разрывающие тьму... Вот заряд попадает в его сестру,  и  ее  тело
мгновенно превращается в обугленный комок... А в это время ОНА была наверху,
во флагманском скиммере, и, затаив дыхание, ловила  каждый  момент  схватки.
ОНА рвалась  вниз,  в  гущу  боя,  горя  желанием  калечить  и  убивать  его
товарищей... Для НЕЕ это было всего лишь игрой, веселым развлечением!
   Чем больше он исследовал ее память и склад ума, тем сильнее ее ненавидел.
Люди были для нее не более чем вещами, которыми она умело  манипулировала  в
интересах своей выгоды. Богатая, избалованная, испорченная и заносчивая, она
была плоть от плоти и кровь от крови тех, кто, как его учили, погрузил  этот
мир в пучину мрака. Она была  прекрасна,  она  была  гениальна...  Она  была
воплощением зла.
   О как  хотел  он  содрать  с  нее  тонкие  шелка,  сменить  изысканнейшие
благоухания на запах пота и навоза, одеть в  лохмотья  и  показать  ей,  что
значит  быть  всю  жизнь  на  положении  раба  и  подвергаться   бесконечным
издевательствам... Ей и всему ее проклятому семейству. Это ИМ  следовало  бы
быть сейчас на этом корабле, идущем в самое сердце ада.
   Но почему он так хорошо все это помнит?  Быть  может,  произошла  ошибка?
Судя по воспоминаниям, она сама была  в  Центре,  и  отнюдь  не  в  качестве
экскурсанта  или  гостя.  Ее  должны  были   переделать   -   превратить   в
добропорядочную жену, в ходячий инкубатор для получения какого-то  странного
потомства.  Слишком  милостиво  по  отношению  к  ней,  но  все  же  шаг   к
справедливости.
   Она великолепно разбиралась в  компьютерах  и  изучала  исследования  его
друзей... Быть может, произошел  какой-то  сбой  в  программе?  Впрочем,  не
исключено, что она сделала это специально,  в  попытке  спасти  часть  своих
знаний. Если так, то есть какая-то высшая справедливость  в  том,  что  дочь
убийцы невольно передала их одной из его жертв.
   А знания эти, помимо всего прочего, включали в  себя  и  вполне  реальный
способ украсть космический корабль. Если его удастся использовать, это будет
великолепная месть! Она погрузится в  пучину  невежества,  а  он,  наоборот,
обретет свободу, о которой мечтали его друзья.
   В свое время дед научил Чу  Ли  древним  приемам,  позволяющим  полностью
управлять мыслями и на короткое время даже ввести в заблуждение  компьютеры.
Именно они помогали подпольщикам так долго  оставаться  необнаруженными,  но
сейчас он хотел использовать их для другой цели. Он хотел полностью  изгнать
ее из  своего  сознания,  оставив  лишь  научные  знания,  навыки  работы  с
компьютерами  и  некоторые  известные   только   ей   секреты.   С   мрачным
удовлетворением Чу Ли подумал, что наконец-то сможет убить ее -  хотя  бы  в
собственной голове.
   Он призвал всю свою волю и сосредоточился  на  Десяти  Упражнениях  -  но
впервые на его памяти эти приемы не сработали. Воспоминания  девушки  слегка
потускнели, но она по-прежнему была здесь.
   Скиммер замедлил полет и пошел на снижение. Старший пилот замахал  рукой,
указывая куда-то вниз.
   Чу Ли вышел из транса и, заглянув через широкое ветровое стекло, едва  не
задохнулся от ужаса. На уединенном плато в беспорядке громоздились  какие-то
невысокие здания, а чуть поодаль  гигантской  сверкающей  башней  возвышался
корабль.
   Космос! Их высылают в космос!
   Корабль стремительно приближался, закрывая собой ветровое стекло. Наконец
скиммер коснулся земли,  дверца  открылась,  лейтенант  отстегнул  привязные
ремни  и  вышел  наружу,  прихватив  с  собой   идентификатор.   Обменявшись
приветствиями с встречающими, он вставил его  в  соответствующий  разъем  на
панели управления  космопорта.  Местный  компьютер  был  напрямую  связан  с
Главной Системой, но компьютер  Центра  произвел  перекодировку  записей,  и
теперь Сон Чин была официально зарегистрирована как Чу Ли,  пятнадцати  лет,
рожденный  в  Паотине,   провинции   Хопе,   арестованный   за   нелегальную
деятельность и подлежащий  пожизненной  высылке  в  Экспериментальный  Центр
Мельхиор. От настоящего Чу Ли не осталось и следа, и в самое ближайшее время
кто-то должен был поплатиться за это головой.
   Заключенным было приказано выйти, и мальчики впервые смогли  как  следует
разглядеть девушек; они выглядели подавленно и казались старше своих лет.  У
обеих действительно были шрамы на лице. Ужасные шрамы.
   Арестантов провели к лифту, который поднял их на верхний уровень, к месту
промежуточного заключения. Короткий  коридор  с  обоих  концов  перекрывался
прочными дверями,  просматривался  телекамерами  и  охранялся  часовыми,  но
четыре камеры оказались  всего  лишь  бывшими  кабинетами.  Никакой  мебели,
естественно, не имелось, за  исключением  отслуживших  свой  срок  армейских
тюфяков и ручных умывальников. В каждой камере стоял кувшин воды и несколько
пластиковых стаканов. В туалет,  единственный  на  всем  этаже,  разрешалось
выходить только в сопровождении часового.
   Чу Ли втолкнули в камеру вместе с одной из девушек.
   - Так нельзя! - запротестовал он, но охранник лишь ухмыльнулся.
   - Нам приказано держать эту парочку порознь. Вдвоем  они  слишком  хорошо
управляются с замками. Если ты уже достаточно взрослый,  можешь  попробовать
поразвлечься, нам на это наплевать.
   Дверь захлопнулась, и они остались одни. Девушка смотрела на  Чу  Ли,  не
говоря ни слова, и в глазах ее застыло загнанное  выражение.  Лицо  ее  было
изуродовано двумя большими неровными шрамами.
   - Не беспокойтесь, - ободряющим тоном сказал он. - У  меня  есть  чувство
чести, и я ничего не сделал бы вам, даже если бы мог.
   Она слегка успокоилась.
   - Что вы имеете в виду - "если бы могли"? - Голос у нее был высокий, а  в
произношении чувствовался крестьянский выговор.
   - Мне не совсем удобно об этом говорить.
   - Нет ничего такого, о чем вам было  бы  неудобно  говорить  со  мной.  Я
потеряла все, даже честь. Перед отправкой нас.., нас  отдали  охранникам  на
два дня и две ночи.
   Он не знал, что ей сказать. Наконец он выговорил:
   - Вы не должны стыдиться этого, по крайней  мере  мне  так  кажется.  Они
сделали это против вашей воли, значит, обесчестили себя, а не вас.
   На мгновение она застыла, а потом из глаз  ее  покатились  слезы,  Чу  Ли
растерянно шагнул к ней; она бросилась ему навстречу и зарыдала  навзрыд,  а
он неловко держал ее в объятиях. Чу Ли был как раз  в  том  возрасте,  когда
юноши только-только начинают понимать, что женщины - совсем  иные  существа,
иные, но до странности необходимые, и впервые он  обнимал  девушку.  Хорошо,
подумал он, что она может положиться на меня; как ни  жестоко  обращались  с
нами, ей пришлось намного хуже.
   Потом Чу Ли осторожно подвел ее к  тюфяку,  усадил  и,  сев  рядом,  стал
ждать, пока она выплачется. Она  цеплялась  за  него,  как  за  единственную
надежду, хотя они, считай, только что встретились и даже не знали имен  друг
друга.
   Наконец она всхлипнула в последний раз и затихла, он спросил, не хочет ли
она воды; она молча кивнула. Вместе с чашкой он принес ей бумажное полотенце
- вытереть глаза.
   Раньше она была очень хорошенькой, это было видно с первого  взгляда.  Не
красавицей,  но  с  приятным  личиком,  и  от  этого  шрамы   казались   еще
безобразнее. Один начинался у краешка рта и тянулся до  самого  уха,  нелепо
оттягива