ато они могут описать внешность людей,  с  какими
общались в последнее время.
   - Ах, вот в чем дело, - облегченно сказал Окхэм. Его подозрительность
рассеялась так же быстро, как и недавний энтузиазм. - Тогда  я  к  вашим
услугам. Начнем, пожалуй, опять с Ульдерика...
 
*** 
 
   Лорд Окхэм описывал своих знакомцев в общих чертах,  словно  стараясь
покончить со всем побыстрее. Он явно предпочитал галоп  рыси,  но  Лайам
всеми силами старался придерживать проворную  лошадку  его  речи,  чтобы
выудить у собеседника как можно больше подробностей.  Правда,  преуспеть
ему в этом не удалось. Впрочем, пару раз лорд все-таки  не  сдержался  и
высказался кое о ком довольно крутенько, и  Лайам  взял  эти  случаи  на
заметку. Сообразив, что большего ему от  Окхэма  не  добиться,  он  стал
сворачивать разговор.
   Они уговорились о встрече, и Окхэм вызвал Тассо, чтобы  тот  проводил
посетителя к выходу.
   - Значит, увидимся в восемь?
   - Да, ваша светлость, -  ответил  Лайам  и,  поклонившись,  вышел  из
кабинета. Тассо почтительно  сопроводил  его  вниз  по  лестнице,  но  в
прихожей вновь показал норов. Он  захлопнул  за  гостем  дверь  с  такой
поспешностью и с таким стуком, словно выгнал из дома надоедливую собаку.
   Сойдя с крыльца, Лайам остановился, прикидывая, все ли  он  выжал  из
ситуации. Конечно, не все. Ему следовало осмотреть  комнаты,  где  спали
гости, и можно было также еще раз попробовать поговорить с леди Окхэм...
   "Так почему же ты этого  не  сделал?"  -  спросил  себя  Лайам,  хотя
прекрасно понимал почему. Ему помешал лорд Окхэм, он подавил  его  своей
ухоженностью,  родовитостью,  изысканностью  манер.  "Ты  и  сам  не  из
захудалого рода", - укорил себя Лайам, но это не помогло. С тех пор  как
враги разграбили замок отца, юный лорд Ренфорд стал бездомным скитальцем
- как в самом Таралоне, так и за пределами королевства. И дружбу он  уже
водил   преимущественно   с   простыми    людьми.    Солдаты,    моряки,
контрабандисты, шпионы, караванщики, воры, бродяги  -  среди  них  Лайам
чувствовал себя своим, с ними он знал, как себя  держать.  А  тут  вдруг
словно бы оробел, столкнувшись с холеным представителем высшего класса.
   "Боги, как свободно он держит себя! И как прост в общении! - мысленно
восхитился Лайам. - Впрочем, он может себе это позволить. Всю простоту и
приветливость господина с лихвой компенсируют наглые слуги. Да и потом -
приятны в общении далеко не все титулованные особы. Взять, хотя бы, того
же Квэтвела..." Лайам подумал, что Кессиасу приходится тяжко,  если  ему
хоть раз на дню встречается подобный наглец. "И как он  только  все  это
выносит?"  Да,  собственно  говоря,  никак  -  ответил  он   сам   себе.
Раздражается, конечно, но принимает выходки знати  как  данность.  И  уж
точно - ни о чем не задумывается. Считает, что таково положение вещей.
   Он пожал плечами и  твердо  решил  следовать  достохвальному  примеру
приятеля, после чего повернулся и двинулся к дому госпожи Присциан.
   Но внезапно остановился, почувствовав  на  себе  чей-то  внимательный
взгляд.
   Лайам вскинул голову, и глаза его встретились с глазами  лорда.  Тот,
отдернув занавеску в окне, явно за ним наблюдал. Увидел, что  Лайам  его
заметил,  лорд  улыбнулся  и  сделал  рукой   жест   -   дружелюбный   и
снисходительный одновременно, так машут тому, с кого все получено и  чье
присутствие делается докучным.
   Лайам еще раз поклонился и зашагал к зданию, очень  похожему  на  то,
где он только что побывал.
 
*** 
 
   Дверь ему открыл Геллус, который сообщил, что госпожи Присциан сейчас
нет.
   - Леди Окхэм  болеет,  -  сказал  слуга,  многозначительно  кивнув  в
сторону соседнего дома. - И моя  госпожа  присматривает  за  ней.  Может
быть, вы подождете, господин Ренфорд?
   - Нет, ждать я не буду, - решил Лайам.  -  Но  передай  госпоже,  что
сегодня я еще зайду.
   Слуга  почтительно  поклонился,  подождал,  пока  Лайам  спустится  с
крыльца, и только тогда закрыл дверь.
   "Я должен составить какой-нибудь план, - думал, неспешно  продвигаясь
по улице, Лайам. -  Это  не  дело  -  вот  так  отираться  вокруг  места
происшествия, ожидая, что все как-нибудь само собой разрешится". Еще  он
обдумывал вопросы, которые следует задать  гостям  Окхэмов,  но  лениво,
понимая, что диктовать ход и форму беседы будет ситуация, а вовсе не то,
что он сейчас напридумывает. "А как славно было бы их  огорошить  прямым
ударом. Сразу же после того, как Окхэм меня  представит.  Добрый  вечер,
граф Ульдерик! Неплохая сегодня погода.  Знаете  ли,  мне  кажется,  что
сокровище Присцианов украли именно вы!"
   Он свернул на улицу Герцогов, гадая, как отреагировали  бы  на  такое
Фурзеусы, а потом вдруг вспомнил, что где-то тут должен  проживать  Рейф
Кэвуд. Особняк Фрейхетта Неквера Лайам узнал, он тут неоднократно бывал,
он какое-то время даже дружил с  торговцем  и  его  очаровательной  юной
супругой.  Но  обстоятельства  сложились  так,  что  дружба   распалась.
Кессиас, кажется, говорил, что Кэвуд живет ниже по улице  -  через  пару
домов. Лайам пошел медленнее, отсчитал два здания  от  дома  Некверов  и
присмотрелся к третьему повнимательнее.
   Простенький  особнячок  из  красного  кирпича,  с  узким  и  лишенным
каких-либо украшений  фасадом  не  слишком  бросался  в  глаза  на  фоне
соседних внушительных зданий, от которых  за  милю  веяло  богатством  и
роскошью.  Он  казался  паузой  в  вычурной  речи,  запятой  в   длинном
предложении из больших и значительных слов. Мимо  такой  малости  взгляд
праздного наблюдателя просто проскальзывает, если вообще ее замечает.
   Со стороны моря повеяло холодом. Лайам  зябко  передернул  плечами  и
двинулся дальше.
   "Может быть, этот Кэвуд мечтает о доме побольше? И тоже хочет,  чтобы
в нем был театр?"  -  подумал  он.  Но  продать  в  Саузварке  фамильную
реликвию Присцианов нельзя, а если  продать  ее  где-нибудь  далеко,  не
стоит рассчитывать  потратить  здесь  выручку.  В  таком  захолустье  не
скроешься от завистливых  глаз.  Доходы  каждого  распрекрасно  известны
соседям. Так что же надеялся выгадать похититель?
   Может  быть,  впрочем,  им  руководила  лишь  жажда  этим  сокровищем
обладать. Лайам знавал людей, которые  делались  одержимыми  от  желания
овладеть  чем-нибудь,  для  них  недоступным,  -   женщиной,   кораблем,
королевством. И, как верно заметил Кессиас, скряги вовсе не строят  себе
золотых дворцов.
   Сокровище Присцианов могли, конечно, украсть и из других  побуждений.
Например, чтобы отомстить за  какую-нибудь  обиду  или  чтобы  повредить
торговым делам вдовы. Но это казалось Лайаму не очень-то вероятным. Вряд
ли Трэзия Присциан могла кому-нибудь так насолить, да и доля ее  дела  в
общем торговом обороте города была невелика.  И  потом,  утрата  символа
торгового дома мало сказалась бы на его прибылях или убытках.  Символике
этого рода в Саузварке придают гораздо меньше значения, чем, скажем,  во
Фрипорте. Там потеря торговой марки означала бы полный крах предприятия.
Там, но не здесь.
   Постепенно дома становились все ниже, а улицы -  уже.  Погруженный  в
свои раздумья, Лайам не заметил, как миновал границу Макушки и спустился
в район, где обитали горожане со средним достатком. За какой-то  квартал
до храма Повелителя Бурь он свернул с  улицы  Герцогов  и  направился  к
городской площади.
   Лайам опять думал о Кэвуде и о  его  более  чем  скромном  по  меркам
Макушки особнячке. Если камень  украл  этот  торговец,  то  вряд  ли  он
поспешит с ним расстаться, даже если у него на примете есть  покупатель.
Сначала ему следует озаботиться поисками надежной легенды,  объясняющей,
откуда на него свалилось такое  богатство,  -  как,  впрочем,  и  любому
другому участнику вечеринки. Правда, Ульдерику там или Квэтвелу  в  этом
смысле полегче. Они владеют землями в других частях герцогства  и  могут
сослаться на  них,  как  на  источник  доходов.  Но  все  равно  продать
украденный камень они где-то должны. А это сделать ой как непросто.
   Хотя бы потому, что в Саузварке ни у кого из частных лиц таких  денег
нет. В сокровищницах некоторых храмов достаточные средства, может  быть,
и нашлись бы, но ни одно святилище не  станет  связываться  с  крадеными
вещами. Камень Присцианов  можно  сбыть  с  рук  только  в  каком-нибудь
большом городе - например во Фрипорте,  Харкоуте  или  Торквее.  Но  для
этого нужно поддерживать с такими  городами  контакты.  Допустим,  Кэвуд
ведет с ними торговлю... А остальные подозреваемые? Все они  принадлежат
к аристократии Южного Тира, а та не очень легка  на  подъем.  Во  всяком
случае, за все годы учебы в Торквее Лайам никого из Южного Тира  там  не
встречал. Хотя герцогство почти  граничит  с  Торквеем,  а  в  столичный
университет съезжается молодежь со всего Таралона.
   "Итак,  если  камень  похитили  ради  денег,  то  Кэвуд   выходит   в
подозреваемые номер один", - заключил Лайам и покачал головой. Что-то он
слишком спешит с выводами... Такого рода умозаключения  не  строятся  на
песке. Нужно выждать, пока у него не  накопятся  сведения  о  каждом  из
гостей Окхэмов. А тем временем следует порыться в других местах.
 
5 
 
   Дух всеобщего веселья на площади ощущался  еще  сильнее,  чем  утром.
Гуляк вокруг палаток, где торговали подогретым  вином,  прибавилось.  Из
окон таверн лилась громкая музыка. Лайам поначалу даже чуть  растерялся,
он совсем позабыл, что сегодня праздник, причем самый развеселый в году.
Что с того, что кому-то под окна море вынесло мертвеца, что кого-то  там
обокрали, - горожане ничего не желали об этом знать.  О  мертвецах  и  о
кражах пусть болит голова у эдила.
   "И  как  только  Кессиас  не  свихнется?  -  спрашивал  себя   Лайам,
направляясь к ларьку,  где  торговали  жареными  каштанами.  -  Ведь  он
сталкивается со всем этим почти ежедневно. Драки, кражи,  убийства.  Все
празднуют, Кессиас  разбирает  помойную  кучу".  Продавец  взял  у  него
монетку и насыпал ему полную горсть  лакомства,  радушно  улыбнувшись  и
пожелав веселых пирушек. Лайам кивнул в  ответ  и  отошел  от  прилавка,
пересыпая горячие каштаны из ладони в ладонь.
   Продавец понятия не имел о том, что заботит его покупателя.  Он  знал
только,  что  сегодня  -  пиры  побирушек  и  что  ему   надо   успевать
поворачиваться, чтобы  получить  хорошую  прибыль.  Лайам  вдруг  ощутил
некоторую   неприязнь   к   беззаботным   гулякам,   гомонящим   вокруг,
одновременно проникаясь сознанием собственного  превосходства.  "Они  не
знают, что случилось, а я - знаю", - подумал Лайам и  тут  же  устыдился
своей мысли. Он ничем не лучше этих людей. Даже участие в  расследовании
не дает ему перед ними никаких преимуществ. Вот Кессиас, тот - да. Тот в
Саузварке - весьма значимая фигура. Эдил  стоит  на  страже  порядка,  и
делает это, кстати, очень неплохо. Эдил несет службу, а для  Лайама  это
расследование - всего лишь забава, игра. Конечно же,  не  пустячная,  но
все же забава.
   "Для госпожи Присциан в этом нет ничего забавного.  Как  и  для  того
злосчастного моряка", - укорил себя Лайам. Мертвый  моряк,  впрочем,  не
был его заботой. А вот украденный камень - был. И  ему  придется  с  ним
разбираться. Точнее, с теми, кто украл или имел возможность украсть  эту
вещь. Лайам осторожно разгрыз первый каштан.  Еще  горячий,  он  немного
обжег нёбо, но Лайам быстро и с удовольствием его разжевал и  взялся  за
следующий.
   Прямо сейчас он с гостями Окхэмов разобраться не мог. С этим придется
подождать. До вечера или до того времени, когда лорд Окхэм сочтет нужным
его им представить. Эдил проверяет скупщиков, на тот случай если  кто-то
уже пытался сбыть украденный камень или хотя бы разузнавал, можно ли его
сбыть. (Лайам понимал, что опрос скупщиков вряд ли что-нибудь  даст,  но
поспрашивать все-таки стоило.) А значит, пока что на его  долю  остается
только одно - попытаться вычислить вора, который  вскрыл  замки  госпожи
Присциан. И тут ни Кессиас, ни Окхэм ему не помощники.
   "Тут способны помочь либо Оборотень, либо Мопса".
   За  годы  странствий  Лайам  перепробовал  много  занятий.  Он  успел
побывать и писарем, и солдатом, и судовым лекарем, и капитаном.  Однажды
ему довелось освоить и ремесло охотников до чужого  добра.  Случай  свел
Лайама с Палицей - легендарным харкоутским  вором,  и  тот  счел  нужным
обучить  юношу  кое-чему.   Лайам   крайне   редко   потом   использовал
приобретенные навыки. Однако, когда месяц назад кто-то  забрался  в  дом
мастера Танаквиля и унес оттуда кое-какие вещи,  полученных  знаний  ему
хватило, чтобы войти в контакт с воровской гильдией Саузварка и  убедить
ее главаря, что Лайам и сам - удалившийся  от  дел  декламатор  (так  на
преступном жаргоне именуются опытные воры).
   Местная воровская гильдия была не особенно мощной,  скорее  даже  она
являлась не гильдией, как таковой, а небольшой бандой,  правда,  неплохо
сколоченной. В конце  концов,  оказалось,  что  к  происшествию  в  доме
Тарквина никто из преступного клана касательства не  имел.  Но,  тем  не
менее, Лайам умудрился оказать этим людям что-то  вроде  услуги  (с  его
помощью душа одного убитого вора по кличке Двойник смогла обрести покой)
и потому рассчитывал на некоторую признательность с их стороны.  Правда,
из всей гильдии более-менее приятельские отношения у  него  установились
лишь с Мопсой -  дерзкой,  но  смышленой  девчонкой,  которую  Оборотень
(главарь клана) тогда приставил к  нему.  Ее-то  Лайам  и  решил  теперь
разыскать. Однако как это сделать, он мог только гадать.
   У   воровской    братии    не    имелось    постоянно    действующего
представительства, куда можно было бы обратиться с  запросом,  а  тайный
притон  клана,  известный  Лайаму,  уже  не  существовал.  Поэтому   ему
оставалось одно - бродить по улицам в надежде на случайную встречу.
   Он вздохнул и отправил в рот последний каштан,  уже  остывший.  Потом
отряхнул ладони и направился к Муравейнику.
 
*** 
 
   Муравейником прозывался самый  нижний  из  жилых  городских  районов.
Самый нижний, самый грязный и самый темный. Зимой даже в разгаре дня его
накрывала тень от Клыков - грозных иззубренных  скал,  поднимавшихся  из
морской пучины и защищавших местную гавань от бурь  и  штормов.  Граница
гигантской тени пересекала Портовую улицу, и Лайам видел ее издалека.
   Он брел к этой границе по солнышку мимо бесчисленных лавок, ларьков и
палаток, увешанных лентами и гирляндами из зеленых ветвей. Тут торговали
праздничной  снедью  -  ощипанными  тушками   жирных   гусей,   крабами,
устрицами, омарами.  Но  Лайама  все  это  изобилие  не  привлекало.  Он
целеустремленно протискивался сквозь толпу покупателей, время от времени
оскальзываясь на  мокрых  камнях  мостовой.  Чем  ближе  он  подходил  к
Муравейнику, тем скудней становились прилавки. Ряды  ларьков  постепенно
редели, пока не сошли на нет. Здания  по  сторонам  улицы  все  ветшали,
среди них стали  попадаться  заброшенные  строения  с  провалами  вместо
дверей и забитыми досками окнами. Вступив в затененный Клыками  квартал,
Лайам поплотней завернулся в плащ - там резко похолодало. Кучи снега под
стенами были грязными и ноздреватыми, а попытки здешних жителей украсить
дома к празднику выглядели убого.
   Определенного маршрута поисков у  Лайама  не  имелось.  Он  собирался
просто бродить по трущобам до тех пор, пока ему не встретится Мопса  или
пока не стемнеет. Добротная одежда  его  теперь  выгодно  отличалась  от
одеяния остальных прохожих и привлекала к себе  внимание  подозрительной
публики, толкущейся в подворотнях. Но Лайам не придавал  косым  взглядам
значения - он шел, куда ноги несут, погруженный в свои раздумья.
   Дома Муравейника были в основном деревянными. Каменные или  кирпичные
здания, изредка среди них попадавшиеся, служили всего лишь напоминанием,
что когда-то этот район знавал лучшие времена. Все этажи противоположных
строений словно тянулись друг к другу, нависая уступами над мостовой,  и
местами  даже  соединялись  вверху,  закрывая  небо.   Эти   мрачненькие
тоннельчики Лайам старался поскорей миновать.
   Как-то раз он остановился возле группы  одетых  в  лохмотья  детишек,
чтобы спросить, не  видели  ли  они  Мопсу.  Оборвыши  как  зачарованные
уставились на его сапоги и принялись бормотать что-то  невразумительное.
Вид богатого горожанина их явно смущал, и ему пришлось удалиться.
   Проблуждав таким образом около часа, Лайам  хлопнул  себя  по  лбу  и
выругался, а потом улыбнулся.
   "Ну что я за дурак?! В первый  праздничный  день,  когда  весь  город
закупает угощение и подарки, с чего бы ей торчать в  Муравейнике?"  А  в
следующее мгновение он подумал о Фануиле.
   "Мастер наконец обо мне  вспомнил?"  -  мгновенно  отозвался  на  его
мысленный призыв  Фануил.  Лайам  сосредоточился  и  приказал  фамильяру
поменяться с ним зрением. Через миг он уже глядел глазами дракончика  на
черепичную крышу галереи писцов.
   Лайам не очень любил проделывать этот фокус и старался как можно реже
к нему прибегать. В момент обмена у него начинала  кружиться  голова,  а
потом - если опыт затягивался - появлялись боли в затылке.  Тому  виной,
скорее всего, было иное устройство глаз магической твари, и привыкание к
новому роду зрения не давалось без напряжения.
   "Ты мог бы и сам о себе напомнить, - сердито проворчал Лайам. -  Будь
добр, сместись чуть левее и ниже".
   Поле обзора дернулось и заскакало,  потом  вновь  застыло.  Наверное,
дракончик перепорхнул на крышу соседнего  дома.  Теперь  Лайам  видел  и
самих писцов, устроившихся под сводами галереи. Одни - те, что победнее,
- горбились над маленькими деревянными ящичками, другие -  у  кого  дела
шли получше - восседали за широкими столами. Возле  них  на  специальных
досках были  вывешены  образцы  работ.  Такие  писцы  держали  при  себе
небольшие жаровни, чтобы не замерзали чернила и руки.  Писцы  поскромней
просто отогревали и то и другое на теле,  периодически  пряча  руки  под
мышки, а чернильницы - в складки плащей. Сегодня работа была у  каждого,
тут  толпилось  гораздо  больше  народу,  чем  обычно.  Многим  хотелось
обзавестись красочными поздравлениями, ведь  перед  праздниками  мастера
каллиграфии пускали в дело чернила пяти разных цветов.
   Лайам велел Фануилу обследовать Храмовую улицу и  городскую  площадь.
Сам  он  тем  временем  неторопливо  побрел  к  центру  города,   иногда
останавливаясь,  когда  дракончик   занимал   очередную   наблюдательную
позицию. Тогда Лайам закрывал глаза и переключался на зрение  фамильяра.
Однако ни возле святилищ, ни на площади маленькой воровки не  оказалось,
хотя и там, и там сновали толпы  празднично  разодетого  люда,  довольно
оглаживающего толстые кошельки. Мысленно  выбранившись,  Лайам  приказал
фамильяру вернуться к галерее писцов.
   Мопса была там!
   Лайам узнал ее по светлой, отливающей  каштановой  рыжинкой  головке.
Маленькая воровка с самым невинным видом стояла возле  одной  из  колонн
галереи, изображая из себя пай-девочку,  дожидающуюся  родителей.  Одета
она была в тот самый наряд,  который  Лайам  купил  ей  с  месяц  назад.
Правда, плащ уже выглядел изрядно замызганным, равно как и подол платья,
высоко поддернутый для свободы маневра. В крепко  сжатом  кулачке  Мопсы
что-то  опасно  поблескивало.  Девчонка  определенно  присматривалась  к
стоявшему в очереди нарядному господину - точнее,  к  свисавшему  с  его
пояса кошельку.
   Лайам  снова  переключился  на  собственное  зрение  и,  стараясь  не
обращать внимания на тупую боль в затылке, поспешил  к  галерее  писцов,
благо та была от него в трех кварталах. К тому времени, как  он  до  нее
добрался, мужчина в красном плаще уже собирался делать  заказ,  а  Мопса
изготовилась к действию. Лайам тихонько подошел сзади и похлопал девочку
по плечу.
   - Привет, карманница! - прошептал он и схватил Мопсу за руку.
   Мален