лась у них за спиной. Лайам и Кессиас тоже
прошли через  толпу,  словно  два  корвета  через  стаю  утлых  лодчонок,  и
оказались перед восседающим на большой бочке человеком в наряде шута.  Яркие
лоскуты ткани, нашитые на трико, придавали ему праздничный вид.
   - Добрый вечер, мастер эдил. Опять пришли нас закрывать?
   Шут сверкнул глазами и слегка выпятил губы. На лице его читалась  сложная
смесь нарочитого подобострастия и хорошо скрываемой неприязни.
   - Нет, мастер актер, просто пришел посмотреть представление.  Если  пьеса
мне не понравится - что ж,  тогда  я  отправлю  вас  наслаждаться  красотами
сельской местности.
   Кессиас тоже ухмыльнулся, потом махнул рукой Лайаму:
   - Вам платить Ренфорд. Довольно будет и верхней ложи.
   Лайам нахмурился и полез за деньгами. Эдил, как видно, решил, что сегодня
лучше работал он. Лайам бросил монету на крышку бочонка. Актер  в  шутовском
наряде отвесил им картинный поклон и жестом предложил проходить дальше.
   В зале также толпился народ, но и  здесь  толпа  безропотно  расступалась
перед эдилом. Впереди, в обрамлении тяжелых колонн,  вытесанных  из  грубого
камня, возвышалась сцена. Но Кессиас повел Лайама не к ней, а куда-то налево
и вверх по узенькой лестнице. На втором этаже театра  обнаружилась  галерея,
разбитая все теми же колоннами на отдельные ложи. Эдил выбрал одну из лож  и
с довольным кряканьем опустился в мягкое кресло. Лайам устроился рядом с ним
и придвинул свое кресло ближе к барьеру.
   Зал  театра  "Золотой  шар"  оказался  шестиугольным.  Одна   из   граней
шестиугольника была  непропорционально  велика,  там  располагалась  высокая
сцена. Остальные грани были образованы двухъярусной  галереей,  заставленной
креслами; внизу же, в партере, сидений почти не было. Там толпились  бедняки
- море голов; они шумно переговаривались и с нетерпением глазели  на  сцену.
Богачи тем временем, брезгливо пробираясь через эту  толпу,  заполняли  ложи
нижнего и верхнего яруса. Там, куда ни глянь, посверкивали богатые одеяния и
лоснились сытые лица.
   Оглядевшись, Лайам прошептал Кессиасу:
   - Думаю, мы смотримся среди них как бельмо на глазу.
   Он имел в виду простую черную тунику эдила  и  свой  повседневный  наряд.
Кессиас рассеянно кивнул, потом нехотя возразил:
   -  Да  нет,  пожалуй.  Тут  всем  на  нас  наплевать.  Все  эти  магистры
ремесленных общин и торговых гильдий, купцы и богатые  держатели  лавок  так
разоделись, чтобы произвести впечатление на своих подмастерьев, подручных  и
прочую мелюзгу. У вас же нет ни наемных работников, ни слуг, да и я надеюсь,
что никто из моих стражников здесь не ошивается - а если кто и ошивается, то
я ему голову оторву. А главное, - добавил эдил, чуть поразмыслив, - им  надо
покрасоваться друг перед дружкой. Думаю, ни вы, ни я в этом не нуждаемся.
   Лайам стал обдумывать это суждение. Попутно  он  с  ленивым  любопытством
оглядывал театр. Огромная кованая  железная  люстра  напомнила  ему  большие
театры Торквея, равно как и планировка сцены, с ее тяжелым занавесом, нишами
и небольшими балкончиками по бокам. Лайам вспомнил  спектакли,  которые  ему
довелось повидать в метрополии в годы студенчества, и подивился,  что  такое
захолустье, как Саузварк, может похвалиться театром, почти  не  отличающимся
от театров столицы. Конечно, здесь кровля была соломенной, но все  же  имела
очертания свода, а сцена, обшитая простым деревом, в конструкции не уступала
своим, отделанным мрамором, сестрам. К  тому  же  все,  чего  "Золотой  шар"
недобирал в пышности, он возмещал за счет воодушевления зрителей.
   От театров Торквея веяло скукой; казалось, что там не дают представления,
а отдают дань раз навсегда заведенной  традиции,  и  зритель  себя  там  вел
уравновешенно и благочинно. Здесь же, в Саузварке, публика  просто  бурлила;
зрители, нетерпеливо переговариваясь,  не  могли  дождаться  начала.  Лайаму
сделалось любопытно, что же за пьесу будут играть. Он не удосужился  вовремя
поинтересоваться об этом у Кессиаса, но только Лайам собрался  открыть  рот,
по театру словно пронесся порыв холодного ветра. Он с ревом пошел со стороны
сцены, промчался над головами стоящих  зрителей,  сделал  круг  по  галерее,
поднимаясь вверх, - почти зримый в своем громогласном шествии, - и  разбился
о  люстру.  Пламя  сотен  свечей  затрепетало   и   заметалось,   отбрасывая
причудливые тени и угасая. Затем ветер стих так же внезапно, как  и  возник,
оставив примолкших зрителей в полнейшей темноте.
   - Смотрите, - шепнул эдил, дотронувшись до руки Лайама. От  неожиданности
Лайам инстинктивно дернулся, но  продолжал  вглядываться  во  тьму  -  в  ту
сторону, где, по его представлениям, находилась сцена.
   Там уже начал разливаться ясный, чуть желтоватый свет,  вроде  того,  что
освещал дом Тарквина. Постепенно он залил  пространство  сцены;  из  темноты
стали проступать лица зрителей - одни лишь лица, выхваченные  из  окружающей
тьмы. Кто-то нетерпеливый выкрикнул: "Плутишка Хорек!" - и весь  партер  тут
же отозвался радостными аплодисментами и свистом. В расширяющийся круг света
вступил полный мужчина в наряде шута и замер в задумчивой позе.
   Затем, проделав серию полупристойных жестов, мужчина объявил,  что  он  и
есть тот самый Плутишка Хорек, которого никто на свете не любит. Новый шквал
одобрительных возгласов явственно показал,  что  это  не  так.  Актер,  живо
жестикулируя, прочел пролог, в котором вкратце  описывалась  интрига  пьесы,
ради комического эффекта коверкая  и  переставляя  слова.  Зрители  отвечали
взрывами хохота. Кессиас смеялся вместе со всеми, и  даже  Лайам  улыбнулся,
глядя на ужимки шута.
   Неизвестно откуда берущийся свет померк, а затем вспыхнул снова -  теперь
он походил на свет летнего  солнца.  На  сцену  вприпрыжку  выбежала  стайка
актрис. Согласно  сценарию,  они  должны  были  изображать  юных  придворных
фрейлин; они делали вид, будто собирают цветы в  лесу.  Потом  к  ним  вышла
принцесса. После нескольких  вступительных  и  малозначащих  фраз  принцесса
объявила, что ей хочется танцевать, и  внезапно  театр  заполнила  музыка  -
медленная и мелодичная. Принцесса -  она  была  одета  в  короткое  шелковое
платье с прозрачными вставками - выступила вперед и  закружилась  по  сцене.
Фрейлины выстроились полукругом, почтительно наблюдая за ней.
   "Она похожа на Лонса", - вдруг подумал  Лайам.  Танцовщица  действительно
очень походила на молодого красавца, досаждавшего леди Неквер, только  черты
лица ее были более  благородной  чеканки;  ее  блестящие  золотистые  волосы
волной ниспадали на плечи,  а  смелое  волевое  лицо  наводило  на  мысль  о
страстной и сильной натуре.
   Тем временем музыка несколько изменилась - она сделалась более быстрой  и
экстатичной. Девушки одна за другой начали присоединяться к танцу,  повторяя
движения  танцовщицы.  Та  же,  в  свою  очередь,  изменила  манеру   танца,
постепенно освобождаясь  от  рамок  условностей.  Чистая,  наивная  в  своей
прелести пасторальная аура, витавшая поначалу над сценой, исчезла,  и  танец
фарфоровой  куколки  сделался  танцем  плоти.  Короткое   платье   принцессы
выглядело теперь бесстыдно коротким, оно открывало взорам  замершей  публики
все изгибы трепещущих бедер. Платье уже ничего не скрывало, оно лишь вторило
всем дразнящим извивам, всем выпуклостям летящего тела,  оно  вилось  вокруг
него, словно живое пламя, и актриса порой казалась совершенно нагой.
   Лайам неотрывно смотрел на сцену.  Он  был  очарован  и  в  то  же  время
шокирован откровенной сексуальностью танца.  Он  изумленно  вздохнул,  когда
изнемогающая  красавица  замерла,  упав  на  колени,  -  раскрасневшаяся   и
задыхающаяся, - и лишь ее волосы золотым пламенем еще летели куда-то, но уже
завершали полет.
   - Да, неудивительно, что магистры ремесленных общин жалуются, будто театр
разлагающе действует на их  подмастерьев,  -  пробормотал  Кессиас.  Зрелище
впечатлило его не менее, чем Лайама.
   Лайам собрался было ответить, но тут его внимание  привлекла  появившаяся
на сцене фигура. Да, это был Лонс, он шел к танцовщице. Лайам с силой втянул
воздух сквозь зубы и подался вперед, к бортику ложи.
   - Что? - мгновенно отреагировал Кессиас. - Это и есть наш менестрель?
   Лайам отмел вопрос взмахом руки. Он смотрел на актера. Тот  тем  временем
пересек  сцену  и  помог   танцовщице   встать.   Пошел   очередной   эпизод
представления. Сначала Лайаму показалось, что Лонс и  танцовщица  изображают
любовников, но логика эпизода помогла ему уяснить, что это  брат  и  сестра.
Когда эпизод закончился, свет снова померк. Лайам откинулся на спинку кресла
и задумался. Кессиас нетерпеливо ткнул его в бок.
   - Ренфорд, что вы молчите? Это наш менестрель или нет?
   - Пока не пойму. Мне нужно к нему присмотреться.
   Эдил нетерпеливо фыркнул и вновь повернулся к сцене.
   Сравнивая Лонса - он играл принца - с актрисой, игравшей принцессу, Лайам
окончательно уверился, что они связаны близким родством. Это  открытие  было
почему-то ему неприятно. Лайам почувствовал,  что  его  неприязнь  к  актеру
растет. С другой стороны, его сестра просто обворожила Лайама, впрочем, - он
вынужден был это отметить, - как и любого из присутствующих в театре мужчин.
Она была потрясающе  привлекательна;  ее  яркая  броская  красота  полностью
затмевала скромную прелесть леди Неквер. Лайам мысленно поставил двух женщин
рядом, потом так же мысленно поместил между ними Лонса.
   Представление тем временем двигалось своим чередом; одна сцена  сменялась
другой. Сюжет состоял из разнообразных приключений принца и принцессы; а для
развлечения публики в него были вплетены комические репризы Плутишки Хорька,
играющего  придворного  шута  этой  пары.  После  первого  танца   принцесса
танцевала еще лишь раз, но эффект был тот же - у присутствующих  пресекалось
дыхание. Свет гас часто,  и  каждый  раз,  как  он  загорался  вновь,  сцена
выглядела уже  иначе.  На  ней  появлялись  различные  диковинные  существа,
выглядевшие невероятно реально. Лайам  списывал  это  на  счет  великолепной
работы декораторов, гримеров и костюмеров, пока из  кулис,  угрожая  главным
героям, не вывалился огромный дракон и не плюнул в зал сгустком огня.
   Кессиас довольно осклабился.
   - Да, иллюзионист у них просто великолепный, -  сказал  он  таким  тоном,
словно делился с Лайамом одному ему ведомой тайной.
   Лайам улыбнулся. Он успел заметить, как  отшатнулся  бравый  эдил,  когда
сгусток огня полетел в его сторону.  Однако  слово  "иллюзионист"  поставило
перед его мысленным взором Тарквина. В конце концов, он пришел  сюда  искать
убийцу старого чародея, а не наслаждаться игрой провинциальных актеров!
   Но пока что физический взгляд Лайама был  прикован  к  героям  спектакля.
Девушка говорила мало, но двигалась так, что зал следил только за ней.
   Принц и принцесса по ходу пьесы сражались против злого  герцога,  который
постоянно строил им козни. Сперва они  побеждали  подручных  герцога,  затем
сошлись лицом к лицу  с  главным  злодеем.  Последовал  долгий,  напряженный
поединок между Лонсом и герцогом, превратившийся  в  эффектную  демонстрацию
фехтовальных приемов. При каждом  удачном  выпаде  принца  зрители  ахали  и
радовались, как дети; когда наступал герцог, они разражались воплями.
   Лайама не интересовал поединок: он смотрел на принцессу.  Все  то  время,
пока длилась дуэль, девушка стояла на авансцене, прижавшись к камню колонны,
и с явной тревогой наблюдала  за  схваткой.  Ее  короткое  платье  пришло  в
беспорядок, высокая грудь вздымалась  при  каждом  вздохе.  Она  была  самим
совершенством - по крайней мере, так казалось Лайаму. Он едва  заметил,  что
Лонс в конце концов одолел своего врага. Кровь ударила фонтаном -  еще  одна
превосходно сработанная иллюзия, - и герой разразился приличествующим случаю
монологом. Но Лайам по-прежнему глядел лишь на принцессу.
   Зал разразился бурей воплей, но Лайам  словно  бы  онемел.  Игра  девушки
ошеломила его: она была достоверной в  мельчайших  реакциях.  Вот  она  чуть
отвернула голову, чтоб  не  видеть  смертельного  сабельного  удара,  вот  с
неимоверным  усилием  вновь  повернулась,  заставляя   себя   взглянуть   на
окровавленный труп. Лицо ее побледнело, во взгляде читался ужас, смешанный с
нарастающим торжеством.
   Все было правдой. Лайаму не раз приходилось видеть  людей,  взирающих  на
мертвых врагов. Зал бушевал, визжал, выл, свистел, а Лайам сидел потрясенный
и очарованный. Уровень этой актрисы во много раз превосходил уровень труппы,
с которой ей приходилось играть.
   Она...
   Внезапно все померкло, и со всех сторон на Лайама нахлынула  темнота.  На
долю секунды Лайам подумал, что техник театра допустил какой-нибудь  промах.
Но потом он осознал, что ослеп.  Лайам  судорожно  стиснул  кулаки,  яростно
комкая ткань штанов. Он попытался закричать,  но  вместо  крика  с  губ  его
сорвался лишь стон.
   Дыхание Лайама превратилось в быстрый прерывистый  шелест;  он  продолжал
сидеть, вцепившись в свои колени.
   "Успокойся".
   Эта мысль сокрушила страх, но ярость осталась, и Лайам застонал во второй
раз...
   "Главный герой - тот менестрель, что приходил к Тарквину".
   ...а затем и в третий, когда  сквозь  мрак  слепоты  проступили  пятна  и
закружились в бешеном вихре. Потом пятна остановились и образовали полуовал,
которым оказалось лицо Кессиаса, подбитое снизу черной с проседью бородой.
   - Эй, Ренфорд! В чем дело?
   - Менестрель! - Скрипнув зубами, Лайам вскочил с кресла. - Главный  герой
- тот самый менестрель! - закончил он и, вырвавшись из рук Кессиаса, ринулся
к лестнице.
   Оказавшись на улице, Лайам мрачно зашагал в сторону дома, даже не замечая
дождя.
   - Ублюдок! - бормотал он себе под нос. - Чертов ублюдок лезет без  спроса
ко мне в голову!
   Он скрежетнул зубами, отыскивая в мозгу булыжники брани,  чтобы  мысленно
метнуть их в дракона. Но мозг его был как трясина, и Лайам только сказал:
   - Ты ослепил меня! Ты - ублюдок!
   Фануил не отозвался. Вместо этого на  плечо  Лайама  легла  тяжелая  рука
Кессиаса. Лайам был вынужден остановиться.
   - По правде говоря, я не мог понять, то ли мне поспешать за вами,  то  ли
не стоит, - сказал эдил. Он явно  был  сбит  с  толку.  -  Что  это  на  вас
накатило, Ренфорд? Вы поняли, что этот менестрель - убийца Тарквина?
   - Нет, не то! Я не знаю!  -  Лайам  скривился,  не  зная,  как  объяснить
происходящее. - Я не уверен.
   - Это он или не он? Что вам известно?
   В голосе эдила появились подозрительные нотки. Он склонил голову набок  и
искоса взглянул на Лайама:
   - Что вы скрываете?
   - Ничего, - поспешно заверил эдила Лайам, изо  всех  сил  стараясь  унять
нервную  дрожь.  -  Я  просто  кое-что  вспомнил.  Не  знаю,  имеет  ли  это
какое-нибудь значение. Вам это может показаться нелепым...
   Кессиас настороженно  уставился  на  него,  но  Лайам  оборвал  фразу  на
полуслове.
   - Мне  кое-что  надо  проверить.  Слушайте,  отправьте  одного  из  ваших
подручных выяснить, где живет Лонс, и  давайте  встретимся  в  "Белой  лозе"
завтра в полдень. Все. Мне пора.
   Тут Лайам вновь скривился, сообразив, что назвал актера по имени. Это был
промах,  и  Кессиас  наверняка  заметил  его.  Покраснев  от  досады,  Лайам
развернулся и опрометью бросился прочь.
   - Ренфорд!
   Лайам  услышал  топот  сапог  -  эдил  кинулся  следом.  Затем  раздалось
ругательство, и, судя по его тону, Кессиас решил примириться с тем, чего  он
не мог изменить. Лайам же еще долгое время продолжал бежать под дождем.

***

   К тому моменту, как Лайам добрел до конюшни, колокола отзвонили  полночь.
Он стал колотить в закрытую дверь и колотил до тех пор, пока спящий конюх не
всполошился и не впустил его, недовольно ворча. Впрочем,  серебряная  монета
мигом его успокоила, а тот факт, что Лайам сам заседлал  Даймонда,  и  вовсе
привел конюха в отличное расположение духа.
   Но сам Лайам по-прежнему пребывал в ярости, и  эта  ярость  толкнула  его
отправиться, несмотря на холод и дождь, в путешествие к дому Тарквина. Когда
Лайам, нервно дрожа, сводил  коня  по  узкой  каменистой  тропинке,  далекие
саузваркские колокола еле слышно известили его, что  к  полуночи  добавились
еще полчаса.
   Море тяжело дышало во тьме, от дома волшебника исходил  сноп  золотистого
света, и по  воде  тянулась  к  горизонту  сияющая  дорожка.  Ярость  Лайама
понемногу утихла. Прибрежный песок пропитался дождем и был плотнее обычного.
Но стоило лишь Лайаму войти в прихожую и сбросить промокший, липнущий к телу
плащ, как он ощутил новый прилив гнева.
   Фануил лежал все на том же столе, в той же позе. Он невозмутимо посмотрел
на вошедшего Лайама.
   "Я больше не буду делать этого, не спросив у тебя".
   Мысль дракончика была, как всегда, лишена  каких-либо  интонаций,  однако
звучала как извинение. Но Лайам извинений не принял.
   - Да, черт подери, этого ты больше делать не будешь, маленький негодяй! И
знаешь почему? Потому что иначе я брошу тебя здесь одного, и ты подохнешь  с
голоду - ясно?
   Выкрикнув это, Лайам разом почувствовал себя лучше, и хотя  он  предпочел
бы, чтобы недвижный, как камень, дракончик как-нибудь  отреагировал  на  его
вспышку, в целом все  было  понятно  и  так.  Последние  остатки  его  гнева
окончательно улетучились.
   -  Что,  этот  свет  все  время  так  и  горит?  -  спросил  Лайам  после
непродолжительного молчания.
   "Мне важно было посмотреть твоими глазами. Теперь я знаю, что это  -  тот
менестрель".
   Вот оно что! Дракончик гнет свою линию. Что ж, Лайам ему не уступит!
   - Значит, этот свет и вправду не гаснет? Интересно, откуда он льется? - и
Лайам демонстративно огляделся вокруг.
   "Я расскажу тебе о доме, когда ты будешь жить здесь. Когда  ты  выполнишь
все условия сделки и станешь моим хозяином".
   - И ты уберешься из моей  головы,  и  научишь  меня  множеству  вещей,  о
которых я даже и не мечтал, и все будет прекрасно, - устало произнес  Лайам.
- Давай не будем заводить эту песню сначала.
   "Тебе не следует никуда ездить сегодня. Уже слишком  поздно.  Тебе  нужно
выспаться. У тебя много дел".
   - Это не мой дом.
   "Да, но сейчас это неважно. Тебе нужно прилечь".
   Внезапно Лайам пришел в себя. Холод перестал терзать его тело,  онемевшие
пальцы и уши отогрелись, и Лайам почувствовал себя даже более бодрым, чем  в
театре - пару часов назад.
   - Я останусь здесь, но сперва...
   Он стремительно вышел из  комнаты  и  направился  к  кухне.  Дом  вызывал
странное чувство: он не казался пустым. Лайаму почудилось, что дом - живой и
сейчас застыл в ожидании. Чего? Лайам прогнал эту мысль, вызвав вместо нее в
сознании образ кувшина, чуть запотевшего  и  наполненного  красным  вином...
Несколько мгновений Лайам старался  не  смотреть  на  кувшин,  но  долго  не
выдержал и сунул в него палец  -  оказалось,  что  там  и  вправду  вино.  И
превосходное - судя по каплям, которые он слизнул с пальца. Покачав головой,
Лайам вытеснил из сознания образ вина и  вообразил  кусок  сырого  мяса.  От
усилий он даже зажмурился, чувствуя себя несколько по-дурацки.
   Прихватив деревянную  тарелку  с  мясом  (тарелку  ему  предусмотрительно
предоставила печь) и волшебный кувшин, Лайам вернулся в кабинет. Он поставил
тарелку перед Фануилом, а сам уселся на полу, скрестив ноги.
   - Давай ешь. Мне нужно, чтобы ты прояснил кое-какие подробности, и потому
тебе понадобятся все твои силы.
   Лайам решил, что отныне будет с Фануилом суров, но его решимости  хватило
всего лишь на две фразы. А так как они уже были произнесены, то голос Лайама
вновь обрел теплоту.
   - Тебе, наверное, здесь одиноко? Скажи, как ты чувствуешь себя вообще?
   Ответная мысль пришла почти что мгновенно.
   "Лучше, но еще не совсем хорошо.  Я  все  еще  не  могу  летать,  но  уже
понемногу двигаюсь. Возможно, потребуется еще неделя".
   В мозгу Лайама возникла карт