горячей.
   - Ренфорд, да вы пьяны!
   Неквер расхохотался, преувеличенно громко и как-то  неискренне.  Невзирая
на  излишек  выпитого  спиртного,  Лайам  почувствовал  это,  но   предпочел
промолчать. Похоже, торговцу нужно было прийти в себя.
   - Кто бы мог подумать, что несколько  бокалов  вина  так  подействуют  на
человека, объехавшего весь свет? - снова деланно рассмеялся Неквер. Ему явно
не становилось легче.
   - Я подумал, что хорошо бы вас поблагодарить, пока я не ушел, -  повторил
Лайам. Ему тоже было не по себе. Его не покидало ощущение,  что  он  шаг  за
шагом втягивается во что-то не очень-то благовидное.
   - Да куда же вы пойдете  в  такой  дождь,  Ренфорд?  Давайте  я  хотя  бы
отправлю с вами слугу. А то  вы  свалитесь  в  канаву,  да  там  и  утонете!
Подождите в вестибюле, я пришлю кого-нибудь проводить вас.
   Лайам позволил торговцу отвести себя обратно в  прихожую,  где  и  замер,
привалившись к стене.  Неквер  двинулся  было  прочь,  но  приостановился  и
обернулся, очень серьезно глядя на Лайама.
   - Так вы придете завтра? - спросил он с  непонятным  напором,  но  Лайаму
опять сделалось жарко, неестественно жарко, и он лишь вяло взмахнул рукой.
   - Да-да, конечно, - пробормотал он.
   - Подождите здесь, я пришлю слугу.
   Неквер исчез в толпе, и почти в ту же секунду Лайам оттолкнулся от  стены
и шагнул в дождливую ночь.
   Дождь был несильным, но холодным, а Лайаму предстоял  достаточно  длинный
путь, чтобы успеть протрезветь. Он шагал по узким улицам, сперва спотыкаясь,
потом лишь слегка пошатываясь, и подставлял лицо  непогоде  в  надежде,  что
дождь наведет порядок в его голове. К тому времени, как  Лайам  выбрался  из
кварталов для богачей и добрел до  своего  района,  сознание  его  сделалось
достаточно ясным. Туман в мозгу понемногу рассеялся, уступив место  яростной
головной боли. У Лайама было такое чувство, словно кто-то загнал ему  в  лоб
гвоздь.
   Прибыв весной в Саузварк, Лайам, не  долго  думая,  справился  у  первого
встречного о жилье. Встречный рыбак, также не долго думая,  направил  его  в
небольшое заведение, где хозяйничала капитанская вдовушка, и та  с  радостью
согласилась сдать Лайаму  мансарду  -  самое  большое  из  имевшихся  у  нее
помещений.
   Лайам одолел пять пролетов шаткой лестницы, проклиная  свой  необдуманный
выбор жилья, затем - уже при входе в мансарду - стукнулся головой  о  низкую
притолоку и громко выругался еще раз. Мансарда, в которой обитал Лайам, была
длинной - она  тянулась  на  всю  ширину  фасада,  -  с  низким  потолком  и
единственным окошком в торце,  возле  которого  Лайам  поставил  дешевенький
стол. Если не считать соломенного тюфяка и окованного железом сундука,  стол
и прилагавшийся к нему стул были  единственными  предметами  меблировки.  На
остальном пространстве были в беспорядке разбросаны книги и  стопки  бумаги.
Лайаму вспомнилось,  какое  впечатление  они  произвели  на  его  квартирную
хозяйку.
   - Так вы человек ученый, сэр? У нас тут еще  никогда  не  останавливались
ученые, - произнесла она уважительно, но голос ее был чересчур сладок.
   Большинство книжных страниц  не  было  даже  разрезано,  а  листы  бумаги
сверкали  девственной  чистотой,  но  хозяйка  этого  не  замечала.   Лайаму
сделалось любопытно, умеет ли госпожа Доркас читать.  Впрочем,  подумав,  он
решил, что столь почтенной матроне излишняя грамотность, возможно,  и  ни  к
чему.
   После нескольких неудачных попыток Лайам в конце концов  зажег  свечу  и,
скинув плащ, уселся на стул. Тот зловеще затрещал под его весом. Лайам хотел
было взяться за работу, но почти сразу отказался от этой затеи - слишком  уж
болела голова. Вместо  того  он  засмотрелся  на  оконное  стекло,  покрытое
дождевыми потеками, и вознес благодарственную молитву всем  богам  разом  за
то, что они не позволили крыше протечь, и  отдельно  -  тому  богу,  который
хранил его по дороге домой.
   - Больше никакого вина! - пробормотал он, царапая ногтем корешок одной из
лежавших на столе книг. - Пора объявить перерыв.
   Пламя оплывающей свечи заколебалось от  дуновения  сквозняка,  сочащегося
сквозь щели оконной рамы. Лайам пошевелился и задул  свечу.  Он  разделся  в
темноте, бросил на пол промокшие брюки, сапоги и тунику и забрался  под  два
мягких одеяла. Дождь еще некоторое время громко барабанил по крыше, и  Лайам
надеялся, что ему удастся уснуть под эту монотонную  стукотню.  Но  внезапно
стук дождя  смолк,  и  наступившая  тишина  показалась  Лайаму  оглушительно
громкой.
   Провалявшись около часа и так и не отдохнув, Лайам в конце концов сдался,
поднялся с тюфяка и разыскал в темноте свечу. Когда огонек осветил мансарду,
Лайам отпер сундук ключом, который всегда  носил  на  шее,  и  переоделся  в
сухое. Затем он пошел было к двери, но  тут  же  вернулся,  чтобы  развесить
мокрую одежду на деревянных колышках, вколоченных в щели стены.
   Дождь почти стих, но в сточных канавах все еще журчали потоки воды, да  и
небо до сих пор не очистилось. Выйдя на улицу, Лайам остановился в раздумье.
Он и сам толком не знал, куда собирается идти. Можно было,  конечно,  просто
побродить  по  пустынному  городу,  но  городская  стража  смотрела  на  это
неодобрительно. А кроме того, в Саузварке  не  имелось  ничего  такого,  чем
стоило бы любоваться в ночные часы.
   Он стал прикидывать, не навестить ли ему  своего  единственного  здешнего
друга, но заколебался - не слишком ли поздно?
   "Хотя Тарквин - человек странный, - подумал Лайам, - да к тому же  еще  и
чародей. Вполне возможно, что он еще не ложился. Пойду в его сторону, так  у
меня будет хоть какая-то цель".
   На самом деле Тарквин Танаквиль приходился Лайаму  скорее  знакомым,  чем
другом, но он, похоже, довольно сносно переносил общество чужеземца,  и  они
неплохо ладили. Чародей проживал  не  в  самом  Саузварке,  а  в  пятнадцати
минутах езды от него - в прибрежном предместье.
   Лайам  целеустремленно  брел  по  блестящим  от  дождя  улицам  и  слегка
насвистывал - свист помогал отвлечься от похмельных раздумий.
   Чтобы добраться до места пешком, ему потребовался целый  час,  и  за  это
время его головная боль унялась. К счастью, в окошках Тарквина все еще горел
свет.
   Дом чародея располагался между утесами, нависшими над подобием небольшого
песчаного пляжа. К нему вела узкая тропа,  вырубленная  в  скале,  и  Лайам,
спустившись по ней, остановился на миг, любуясь прекрасным видом.
   Вдали над морем в облаках появился разрыв, и горизонт  окрасило  холодное
серебро лунного света. Ближе все оставалось  загадочно  темным  -  и  смутно
вырисовывающаяся громада волнолома, и черный песок пляжа. Лишь дом Тарквина,
сияющий изнутри, привносил в окружающий пейзаж нотку  тепла  и  радости.  Он
смотрелся очень неплохо: одноэтажный, вместительный и с виду даже зажиточный
особнячок - с  просторной  террасой,  с  выбеленной  штукатуркой  фасадов  и
красной черепичной крышей, увенчанной невысоким коньком. Перед домом  имелся
дворик, обнесенный  частично  стенами  из  грубого  камня  и  переходящий  в
лестницу, ведущую к волнолому.  Сейчас  этот  дворик  заливал  мягкий,  чуть
желтоватый  свет,  ибо  стена  особнячка,  обращенная  к  морю,  была  почти
полностью застеклена. Лайам быстро пересек полосу плотного от дождя песка  и
вспрыгнул на волнолом.
   Именно этот волнолом (вкупе  с  расположенным  под  ним  пляжем)  и  стал
первопричиной знакомства Лайама с Тарквином. Берега вокруг  Саузварка  почти
сплошь состояли из неприступных скал - двоюродных братьев Клыков, только еще
более высоких и крупных. Понемногу изучая окрестности, Лайам обнаружил,  что
близ города практически  нет  местечка,  пригодного  для  купания,  если  не
считать маленькой и очень уютной бухты. Госпожа Доркас с оглядкой рассказала
своему постояльцу о живущем  там  колдуне,  причем  речь  ее  на  две  трети
состояла из боязливых вздохов и недомолвок. Однако это не помешало Лайаму  в
один прекрасный день спуститься на бережок, постучаться в дверь и  спросить,
не разрешат ли ему тут немного поплавать.
   Седовласый старик дал разрешение весьма неохотно, и  с  этого  момента  и
началось их настороженное общение. С наступлением лета,  по  мере  того  как
погода делалась все более  жаркой,  участились  и  визиты  Лайама  в  бухту.
Постепенно  угрюмый  владелец  уютной  купальни  начал  относиться   к   его
присутствию более снисходительно. Как-то раз он пригласил Лайама посидеть  с
ним во внутреннем дворике особняка, и они немного поговорили.  Вскоре  после
этого  последовало   приглашение   в   дом,   а   беседы   сделались   более
продолжительными.
   Остановившись на полпути и поочередно поглядывая то на дом, то  на  море,
Лайам подумал, что ему никогда еще не доводилось будить старика лишь  затем,
чтобы сообщить тому, что он, Лайам, перебрал лишку и  страдает  бессонницей.
Но поскольку в доме горел свет, Лайам решил, что  его  вторжение  не  сочтут
чрезмерно нахальным.
   Он поднялся по каменной лестнице и зашагал к пронизанному светом  фасаду.
Там, после секундного колебания, Лайам постучал в одно из толстых  стекол  и
подождал.  Ответа  не  последовало,  поэтому   Лайам   сдвинул   в   сторону
полупрозрачную дверь, - она отъезжала по деревянным пазам, - и шагнул  через
порог.
   К его удивлению, в доме было тепло. Прихожую заполнял  неизвестно  откуда
берущийся свет, и на  лакированном  деревянном  полу  играли  мягкие  блики.
Коридор, еще одна скользящая дверь - на  этот  раз  деревянная,  -  и  Лайам
очутился в своего рода гостиной.
   - Тарквин! - негромко позвал он, и внезапно его  пробрала  дрожь.  Дальше
прихожей и этой небольшой комнаты, соседствующей с морем, ему  в  этом  доме
нигде не доводилось бывать.
   - Тарквин!  -  позвал  он  снова.  Плеск  волн,  разбивающихся  о  скалы,
почему-то казался здесь более громким, чем на берегу.
   Собравшись с духом, Лайам двинулся по одному из двух коридоров,  уводящих
из гостиной в глубину дома, и вскоре оказался на кухне - с  каменным  полом,
огромным деревянным столом и  покрытой  кафелем  печью,  чей  зев  напоминал
небольшую пещеру. Старика не было и здесь. Лайам краем сознания отметил, что
стол неестественно чист - ни единого пятнышка, - словно на нем никто никогда
ничего не готовил.
   - Тарквин! - крикнул он, теперь уже громче. Никто не отозвался.
   Лайам вернулся обратно в гостиную и заглянул в другой коридор. Там мерцал
все тот же неизвестно откуда берущийся свет.  Он  увидел  две  двери  -  уже
нормальной конструкции, одна из них была  приоткрыта.  В  глубине  помещения
виднелось изножье кровати.
   Лайам медленно подошел к двери; его  переполнял  беспричинный  страх.  Он
шагнул в комнату, ожидая какого-то потрясения - удара,  нападения,  громкого
крика. Ничего подобного не произошло, и Лайам перевел дыхание. Тарквин лежал
на кровати,  скрестив  полуобнаженные  руки.  Пышная  белая  борода  чародея
привольно покоилась на костлявой груди.
   Комната была маленькой. В ней размещалась только  эта  кровать,  но  зато
широкая и роскошная  -  с  балдахином,  со  стойками,  украшенными  искусной
резьбой, с красным шелковым покрывалом. На стенах и на полу - ни ковров,  ни
циновок. Только кровать и ее единственный обитатель.
   - Прошу прощения, Тарквин, я не знал, что вы спите.
   Лайам умолк. Ему снова сделалось не по себе. Тарквин не шелохнулся,  хотя
глаза его, глубоко утонувшие в том скопище морщин, что для  старика  служило
лицом, были открыты - а Лайам готов был поклясться,  что  веки  старца  были
накрепко сомкнуты еще секунду назад.
   - Тарквин!
   Он  нерешительно  коснулся  плеча  лежащего  и  тут  же  отдернул   руку.
Мертвенный холод тела вошел в его пальцы даже сквозь плотную  ткань  ночного
халата.
   "Транс, - подумал Лайам. - Надеюсь, это всего лишь транс!"
   Собравшись с духом, он потряс старика за плечо. Недвижные руки сползли  с
груди и безвольно простерлись вдоль тела. Ладони вывернулись и стали  видны,
они были окрашены красным. А из груди  чародея  торчала  рукоять  маленького
ножа. Синяя ткань халата потемнела от крови, и кровью же  был  окрашен  край
седой бороды, словно кисточка, которую обмакнули в красную краску.
   Прищурив глаза, Лайам склонился над телом. Он не искал ничего конкретного
- просто изучал все, что было подвластно взору. Тарквин выглядел так, словно
его приготовили для погребения. Ноги благопристойно вытянуты, складки одежды
расправлены. Красное покрывало почти не смято, оно под  тяжестью  тела  лишь
слегка вдавилось в постель.
   Внезапно в сознание Лайама проник шум прибоя, и  этот  звук  привлек  его
внимание к другому звуку, раздававшемуся где-то совсем рядом. Тонкий,  сухой
кашель, доносящийся откуда-то из коридора.
   -  Фануил,  -  прошептал  Лайам.  Он  вспомнил  о   фамильяре   Тарквина,
миниатюрном дракончике. Где он?
   Не задумываясь, Лайам бросился прочь  из  спальни.  Едва  слышный  кашель
доносился из-за прикрытой двери. Лайам распахнул дверь и шагнул через порог.
   Его взору предстал кабинет, три длинных стола,  стена,  сплошь  увешанная
полками с книгами, вторая  стена  -  на  полках  банки  с  неприятного  вида
жидкостями, какие-то сухие веники, коренья или цветы. Новый кашель.
   Затем ногу Лайама пронзила боль, и эта боль мгновенно распространилась по
всему его телу. Она разбухала, словно медленный взрыв, и вскоре  проникла  в
мозг. Нечто, находящееся совсем рядом, тянулось к нему,  напрягая  последние
силы. Давление боли все возрастало,  нечто  припало  вплотную.  Оцепенев  от
ужаса, Лайам ощутил, как что-то в нем  раскалывается,  расщепляется  на  две
неравные  половины.  Ему  почудилось,  что  одна  из  частей  его   существа
выскользнула из него через ту точку, откуда пришла боль.
   "Это конец!" - подумал Лайам и рухнул..

2

   Он пришел в себя на рассвете. Сердце его гулко колотилось, а  от  желудка
по всему телу волнами расходились тошнотворные спазмы. Лайам долгое время не
открывал глаз. Он недвижно лежал на спине, изучая, где что у него болит.
   Он обнаружил тупую, пульсирующую боль в лодыжке,  и  с  ней  возвратилась
память о том, что произошло. Лайам заставил себя  медленно  поднять  веки  и
едва подавил вскрик. Он с силой втянул  в  себя  воздух,  превратив  крик  в
длинный вдох, и снова застыл в неподвижности.
   На его груди  возлежал  фамильяр  Тарквина  -  Фануил.  Он  спал,  уронив
клиновидную  голову  меж  кожистых  лап.   Маленькое   создание   беспокойно
пошевелилось во сне. Скрипнула тусклая черная  чешуя,  и  дракончик  на  миг
приподнял крылья и опять опустил их на свои едва заметно вздымающиеся бока.
   - Фануил! - выдохнул Лайам. Дракончик моргнул и открыл глаза. Он с трудом
поднялся, поскользнулся, но все-таки удержал равновесие. Теперь Лайаму стали
видны шея и живот дракончика, покрытые желтой чешуей, такой же тусклой,  как
и черная, спинная. На миг оба - человек и дракон -  застыли.  Взгляд  желтых
кошачьих глаз Фануила впился в глаза Лайама. Дракончик приоткрыл рот,  из-за
острых зубок вынырнул тоненький язычок и  облизнул  подбородок  -  там,  где
вместо чешуи красовался пучок щетинистых волосков.
   "Мы одно целое".
   Эта мысль ворвалась в сознание Лайама, словно молния.  И  засела  там,  а
прочие мысли Лайама завертелись вокруг нее. На мгновение Лайам подумал,  что
ему  просто  послышалась  эта  фраза,  но  мысль  оставалась  на   месте   и
рассеиваться не собиралась. Это была именно мысль, упрямая  и  неподатливая.
Лайам попытался думать о чем-нибудь другом, но так и не  смог  вытеснить  из
сознания незваную гостью.
   "Мы одно целое".
   А затем мысль исчезла - так же внезапно, как  появилась,  -  а  дракончик
вздрогнул всем телом и вновь распластался на груди человека.
   Лайам долго не  мог  решиться  встать.  Ему  не  хотелось  прикасаться  к
маленькому уродцу. В конце концов, когда тот, судя по дыханию, заснул, Лайам
с трудом поднял руки и осторожно поднес их к груди. Его  движения  сковывала
брезгливость, смешанная с непонятной заботливостью. Лайам приподнял  спящего
дракончика и положил на пол рядом с собой. Оказалось, что чешуйки его  вовсе
не жесткие и напоминают не металл, а скорее ткань  -  муар  или  вельвет,  -
мягкую и теплую. Когда Лайам перекладывал малыша, Фануил  вздохнул.  Дыхание
было зловонным.
   "Пахнет как от покойника", - подумал Лайам  и  подавил  невольную  дрожь.
Затем он откатился в сторону и  встал  на  четвереньки,  чувствуя,  как  его
желудок норовит вывернуться наружу. Качество похмелья вполне соответствовало
количеству выпитого спиртного.
   "Мы одно целое", - вспомнилось ему, и Лайам покачал головой. Он встал  и,
с трудом держась на ногах, заковылял  к  выходу.  Шагнув  через  порог,  он,
повинуясь какому-то неясному порыву, оглянулся  на  Фануила.  Сейчас,  когда
дракончик лежал на полу,  он  показался  Лайаму  совершенно  безвредным.  И,
неожиданно для самого себя, Лайам вернулся, подобрал малыша, прижал к  груди
и принялся озираться, подыскивая  для  него  какое-нибудь  более  подходящее
место.
   Ближайший к двери рабочий стол был пуст, и Лайам поместил  Фануила  туда.
Уродец не шелохнулся,  и  Лайам,  посмотрев  еще  раз,  все  ли  в  порядке,
повернулся и вышел из комнаты.
   Он дохромал до кухни, даже не попытавшись заглянуть в  спальню  Тарквина.
Разламывающаяся голова и саднящее горло  вынуждали  его  искать  облегчения.
Первое, что приходило в голову, это холодная вода и, возможно, кусок  хлеба.
Или горячая булочка. Потом Лайаму припомнилась сдоба, которой он угощался  в
Торквее, и его желудок жалобно забурчал. Стеклянная стена прихожей открывала
прекрасный вид на морские дали. Восходящее солнце окрасило поверхность  моря
в розовый  цвет.  Вчерашние  облака  исчезли  бесследно.  Прихожую  заполнял
бодрящий утренний свет, и тень оконных переплетов лежала на деревянном полу,
словно решетка.
   На кухне Лайама встретило все то же таинственное  свечение,  уничтожающее
все тени. Лайам обыскал все ящики и  полки  в  хозяйстве  Тарквина,  надеясь
найти хотя бы хлеб или воду. Вода обнаружилась в кувшине, стоявшем  рядом  с
облицованной кафелем печью; она оказалась куда холоднее и вкуснее, чем можно
было от нее ожидать.
   "Магия Тарквина", - подумал Лайам и скривился, вспомнив о  рукояти  ножа,
торчавшей из груди старика.
   Он поднес кувшин с  водой  к  губам  и  принялся  жадно  пить,  кашляя  и
задыхаясь - холод ломил зубы.  Постепенно  горький  привкус  во  рту  исчез.
Возвращая кувшин на законное место, Лайам вдруг ощутил  кожей  исходящее  от
печи тепло и предпочел отступить подальше - на всякий случай.
   "А почему бы и нет?" - подумал он  мгновение  спустя  и,  протянув  руку,
откинул дверцу печи. На металлическом  противне,  под  которым  переливались
алые угли,  возлежали  четыре  сдобные  булочки,  слегка  подрумянившиеся  и
украшенные узором  из  сахарной  пудры,  -  точь-в-точь  такие,  какими  ему
доводилось лакомиться в Торквее. Голод возобладал над осторожностью, и Лайам
потянулся к еде. Перекидывая с руки на руку горячую сдобу, он  донес  ее  до
стола и там уронил.
   Лайам взял кувшин и хлебнул еще воды, жадно поглядывая  на  свою  добычу.
Она все еще чуть потрескивала от жара, но  желудок  Лайама  бунтовал,  и  он
все-таки позволил себе отщипнуть кусочек. Стоило лишь ему  положить  его  на
язык, как желудок тут же затих.
   Булочка была великолепна. Она ни в чем  не  уступала  столичной  выпечке.
Смородина, орехи, немного корицы -  все  эти  приправы  в  ней  ощущались  и
придавали ей восхитительный вкус. Булочка была выше всяких похвал, но,  увы,
- чересчур отдавала  магией.  Ее  явно  только  что  испекли,  а  не  просто
разогрели, да и угли были раскалены,  словно  огонь  горел  не  менее  часа.
Точно, магия, - решил Лайам, заглатывая остатки сдобы и  впиваясь  зубами  в
румяный бочок ее аппетитной сестренки. Магия никогда  не  ассоциировалась  у
него с такими житейскими м