ли блики света, исходящие от жаровни. Зеленые означало -
наделенные магической силой. Мало какие скупщики краденого, даже  в  больших
городах, согласились бы иметь дело с такими вещами. - Закрытое  окно.  Некто
не может содействовать пейру.
   То есть он отказывается помочь. Лайам вздохнул.  Если  гильдия  не  хочет
помочь заезжему вору, придется прибегнуть к доводам посерьезнее. Он вздохнул
еще раз и скрестил на груди руки.
   - Разве карада не чтит легиум? Разве Оборотень поет по-другому?
   Лайам повстречался с Палицей вскоре после того, как  гильдия  Бэдхэмского
леса распалась, и несмотря на двенадцатилетнюю разницу в возрасте, они почти
год путешествовали вместе. Все это время легендарный вор по  неясным  Лайаму
причинам считал своим долгом обучать молодого спутника всем тонкостям своего
ремесла. Познаний была почерпнута масса,  но  большая  их  часть  так  и  не
пригодилась Лайаму. Впрочем, то, что он  освоил  искусство  открывать  любые
замки и бесшумно взбираться на стены, не раз  оказывалось  ему  полезным.  А
дважды Лайам, внутренне морщась, даже заимствовал кое-что  у  имущих  людей,
без их, естественно, ведома. Так что, разыгрывая из себя  заправского  вора,
он не очень кривил душой.
   Легиум, свод воровских - передающихся изустно - законов, был создан много
веков назад. В больших городах Таралона, а также Фрипорта за его соблюдением
строго следили дисциплинарии, специально  для  того  избираемые  на  больших
воровских сходках люди. В разных краях легиум толковался  по-разному,  но  в
общих чертах все его версии совпадали с харкоутским вариантом,  ибо  Харкоут
считался прародиной кодекса. Лайам  надеялся,  что  основных  его  положений
придерживаются и в Саузварке.
   Оборотень с оскорбленным видом вскинул подбородок и надменно фыркнул:
   - Карада чтит легиум.
   - Тогда она должна чтить и пре легио.
   Пре легио - первое правило легиума гласило, что воры не крадут у воров.
   - Карада не обязана чтить резвящегося певца.
   - Унум, - сказал Лайам, соглашаясь. Это был справедливый  довод:  гильдия
не знала, что он - вор, а значит, эта кража не нарушала  первое  правило.  И
тем не менее Лайам внутренне улыбнулся. Сделав  такое  заявление,  Оборотень
фактически признал,  что  чужака  обворовал  кто-то  из  его  людей.  Однако
принцепс упорно продолжал совать голову в сплетенную своими руками петлю:
   - И как чтится, что мелкие вещи освобождены  певцом  из  карады?  (Откуда
гостю известно, что его обокрал вор, состоящий в караде?)
   - Карада Саузварка не ведет игр с шалунами, - с улыбкой отозвался  Лайам.
Заслышав это, занятые едой мужчины расхохотались. Лайам лишь повторил  слова
Оборотня. Тот сам несколько минут назад заявил, что в Саузварке  нет  воров,
не входящих в гильдию.
   Принцепс угрюмо усмехнулся; чужак отыграл у него очко.
   - Если вещи были освобождены одним из певцов карады, некто не  чтит  это.
(Если вещи Лайама действительно украдены одним из воров гильдии, Оборотню об
этом ничего не известно.) Но карада Саузварка - магнум. Некто может выпить с
певцами и все  почтить.  (Но  гильдия  Саузварка  весьма  велика.  Оборотень
поговорит кое с кем и все узнает.)
   "Если ваша гильдия и вправду столь велика, - подумал Лайам, -  почему  вы
все одеваетесь как оборванцы и прячетесь в заброшенном доме?" Но он не  стал
говорить этого вслух, а лишь пожал плечами:
   - Некто не будет раскалывать пре  легио.  Работорговец  легио  -  честный
раскол.
   Лайам имел в виду, что он не  станет  настаивать  на  исполнении  первого
правила кодекса, требующего, чтобы вор-нарушитель не только вернул вещи,  но
и  выплатил  отступные.  Он  предлагал  соблюсти  другое  правило   кодекса,
гласившее,  что  любой  вор  имеет  преимущественное  право  покупки  вещей,
украденных другими ворами. Оборотень задумчиво потеребил нижнюю губу.
   - Честный раскол, вертас. Если некто сможет найти певца с  освобожденными
вещами, отделят ли люкс? (И вправду, честная сделка. Если  Оборотень  сумеет
отыскать человека, у которого находятся вещи Лайама, сможет ли Лайам за  них
заплатить?)
   - Дох, - заверил его Лайам.
   - Унум, - произнес Оборотень. Дело было сделано.  Некто  найдет  певца  и
сделает раскол. Какие вещи и когда освобождены? (Он найдет вора и организует
сделку. Ему нужно знать, что украдено и когда.)
   - Книга,  жезл  и  ковер.  Все  зеленое,  -  сказал  Лайам.  В  воровской
"декламации" не имелось особых слов для обозначения этих предметов. -  Омбер
и омбер назад. (Две ночи назад.) - Он вскинул палец, гася  довольную  улыбку
Оборотня. - Но некто хочет выпить с душой певца. (Но ему  желательно  самому
встретиться с этим вором.)
   Зарождающаяся улыбка принцепса померкла, сменившись удрученной  гримасой.
Оборотень явно рассчитывал нагреть руки на этом дельце - назвать своему вору
одну цену, пришлому вору другую, а разницу  положить  в  карман.  Лайам  был
вовсе не против того, чтобы вожак получил свой барыш. Он настаивал на личной
встрече с человеком, его обокравшим, лишь потому, что  хотел  выяснить,  как
тот миновал охранное заклинание. Ну и,  конечно,  ему  было  любопытно,  что
именно этот вор собирался делать с украденными вещами.
   Однако у  Оборотня  был  такой  разобиженный  вид,  что  Лайам  с  трудом
удержался от смеха.
   - Если ветер принесет одному  человеку  погоняло  и  штамп  певца,  некто
одарит караду. (Если Оборотень сообщит ему имя вора и скажет, где тот живет,
Лайам сделает вклад в казну гильдии.)
   Гривастый принцепс снова заулыбался, а кто-то из сидевших вокруг  жаровни
мужчин довольно крякнул. Воры покончили с едой и пустили по кругу  кувшин  с
вином. Горлышко его было выщерблено.
   Лайам внезапно  почувствовал,  что  вонь  в  подвале  усилилась  и  самым
неприятным образом смешалась со все еще висящим в воздухе  запахом  жареного
мяса.
   Унум? - быстро спросил он.
   Унум, - кивнул Оборотень. - Какой дар?
   Лайам задумался на секунду.
   - Не сейчас. Некто выпьет с певцом и вернет во владение вещи, а  потом  -
дар. Магнум.
   Лайам и сам не знал, какую сумму должна составлять награда, но по  блеску
глаз Оборотня догадывался, что тот запросит немало.
   Унум, - повторил принцепс, протягивая руку. - Некто узнает  и  пришлет  с
ветром к тому, кто резвится. Штамп того, кто резвится?
   Лайам взял протянутую руку, но покачал головой. Он  совершенно  не  хотел
сообщать Оборотню, где проживает, хотя и предполагал, что  тот  при  желании
может легко это выяснить.
   - Не так. Мы будем пить на тракте и на свету. (Он  хочет  встретиться  на
улице и в дневное время.)
   Оборотень покачал головой и нехорошо засмеялся.
   - Некто - принцепс. Некто не ходит по тракту, сола на тракт и сола омбер.
(Он - принцепс. Он не ходит по улицам, только по крышам и только ночью.)
   - Тогда другой певец, - предложил Лайам, и оглянулся. - Шутник?
   - Нет, не Шутник, - сказал Оборотень, - Мопса. Шутник, пригони Мопсу.
   Шутник с недовольным ворчанием поднялся по лестнице и вскоре  вернулся  с
девчонкой, караулившей вход.
   - Отмычка, будешь пить  с  этим  певцом,  -  велел  Оборотень.  Отмычками
воровская среда именовала неопытных молодых воришек. Лайам  кивнул  девочке.
Та ответила угрюмым взглядом.
   - Аве, Мопса.
   - Аве, - отозвалась она, затем не выдержала:
   - Но, Волк, почему? Я не... я не хочу быть лягушкой!
   Все  присутствующие,  в  том  числе  и  Лайам,  расхохотались.  Очевидно,
девчонка совсем недавно попала в караду и еще путала ключевые слова.
   Лягушками в преступном мире называли  доносчиков,  а  маленькой  упрямице
предлагалась роль связной, то есть вороны.
   Оборотень отвесил ей легкую оплеуху.
   - Делай что говорят, отмычка. Погоняло певца - Лайам Ренфорд.
   Он взглянул на Лайама:
   - Где и когда?
   - Следующая середина света, в Щелке, за зданием суда.
   До полудня следующего дня времени  много.  Его  вполне  хватит  Оборотню,
чтобы успеть найти вора. А почему улица, на которую выходят окна мертвецкой,
пришла Лайаму на ум, он не ведал и сам.
   Однако принцепс карады, похоже, не усмотрел  в  этом  предложении  ничего
странного.
   - Унум, - отозвался он и снова пожал Лайаму руку. - Потом -  магнум  дар.
Лайам кивнул:
   - Аве, принцепс. До середины света. Он обвел сидящих  мужчин  взглядом  -
пара из них кивнули ему в ответ, - и направился к лестнице. Шутник,  страшно
оскалившись, на миг преградил ему путь, затем угрюмо отодвинулся в сторону.
   Медленно поднимаясь вверх по ступеням, Лайам старался ни о чем не думать.
Он словно в каком-то оцепенении отодвигал занавески, проходил  через  дверь,
спускался с крыльца. Только на улице к нему вернулась вся полнота  ощущений.
Лайам сделал глубокий выдох, изгоняя из легких вонь, и почувствовал,  что  в
подмышках у него горячо, а по спине бегут струйки пота.
   "Вполне мудрый поступок", - сказал  он  себе  и  содрогнувшись,  поспешил
покинуть место, к которому так стремился еще час назад.
   Отойдя на какое-то расстояние от воровского притона, Лайам поправил ворот
плаща и ощутил, что рука его  сделалась  липкой.  Порез,  оставленный  ножом
Шутника, был неглубоким, но все-таки по  шее  Лайама  тянулась  дорожка  уже
загустевшей крови. Лайам выругался,  облизнул  пальцы  и  попытался  стереть
кровь, продолжая при этом размеренно и быстро шагать.
   В голове его лихорадочно метались разные мысли.  Фануил  однажды  сообщил
ему, что в такие моменты они походят на стаю вспугнутых птиц.
   План сработал. Ростовщик привел  к  гильдии.  Знание  воровского  жаргона
подействовало, а знание воровского кодекса  привело  к  нужному  результату.
Обвести вокруг пальца саузваркскую гильдию оказалось до странности просто; в
тех карадах, о которых рассказывал  Палица,  чужаку  пришлось  бы  предстать
перед своего рода  судом.  Конечно,  знаменитый  вор  повествовал  о  весьма
крупных гильдиях - Торквея, Харкоута,  Каэр-Урдоха,  -  насчитывающих  сотни
членов. И все же Лайам ожидал чего-то большего даже  от  такого  захолустья,
как Саузварк. Тот же Оборотень, например, мог бы быть не таким оборванным  и
глуповатым. Он и в сравнение не шел с главарями известных карад, ибо те жили
с размахом и шиком.
   Торквейский  принцепс  Банкир  для  запретных  увеселений  переоборудовал
торговый корабль и держал его в гавани -  у  всего  города  на  виду,  -  но
обставил это дело так ловко,  что  власти  не  могли  к  нему  подступиться.
Принцепс Харкоута - Киам запамятовал его имя - владел целой сетью  роскошных
гостиниц и обладал таким недюжинным умом, что являлся  негласным  советником
магистрата. Оборотень же, на взгляд  Лайамa,  не  был  способен  ни  на  что
серьезнее кражи со взломом.
   Солома, застрявшая в волосах ночного конюха, явственно свидетельствовала,
что малый бессовестно спал, вместо того чтобы  приглядывать  за  лошадьми  и
поджидать их хозяев. Лайам,  старательно  удерживавший  ворот  плаща,  чтобы
скрыть окровавленное горло, был настолько поглощен этим занятием; что  забыл
бросить  ему  монету.  Конюх  ворчанием  попытался  напомнить  о  чаевых,  и
напрасно: Лайам тут же решил, что  такой  бездельник  и  к  тому  же  наглец
недостоин вознаграждения.
   Он уже выехал за город, когда  Фануил  мягко  опустился  на  холку  коня.
Прежде Даймонда это пугало, но те  времена  миновали,  и  он  лишь  коротким
фырканьем и трепетом шейных мышц обозначил свое недовольство.
   Фануил взглянул на хозяина. Лайам перевел чалого на шаг.
   - Вот видишь... все обошлось.
   "У тебя порезано горло".
   Подумаешь - царапина. Такое часто случается и во время бритья.
   "Он мог убить тебя".
   -  Мог,  конечно,  -  пробормотал  Лайам.  Теперь  ничто  ему  не  мешало
признаться себе, что там, в  подвале,  он  всей  спиной  ощущал  присутствие
Шутника и каждый миг ожидал рокового удара. - Но я надеялся, что до этого не
дойдет. Они все-таки воры, а не убийцы.
   Дракончик смолчал, но это молчание было красноречиво, как  хмыканье.  Так
поступал отец Лайама когда его сын ляпал какую-нибудь глупость. Он  умолкал,
потом хмыкал и после паузы  заговаривал  о  чем-то  другом.  Интересно,  что
сделает сейчас Фануил?
   "Там нет слова "ты"".
   Что?
   "В воровском языке нет  слова  "ты"".  Дракончик  и  впрямь  сменил  тему
беседы. После краткого размышления Лайам согласился с уродцем.
   - Да, ты прав, воры почему-то избегают местоимений. И это  странно,  ведь
понятие "ты" осваивается уже  в  младенческом  возрасте  вместе  с  понятием
"я"...
   Оставшуюся часть пути Лайам с дракончиком обсуждали особенности воровской
"декламации". Лайам увлекся, пытаясь что-то для  себя  прояснить,  а  Фануил
задавал вопросы - то совершенно нелепые, то  бьющие  в  самую  точку.  Когда
Даймонд принялся спускаться по скалистой тропинке,  Лайам  сладко  зевнул  и
раздумчиво произнес:
   - Наверное, во всех несуразицах воровского наречия повинно то, что это не
настоящий язык. В нем нет слов для обозначения многих  вещей.  Вор  может  с
помощью декламации во всех тонкостях объяснить, как  обокрасть  какой-нибудь
дом или где сбыть краденое, но не сумеет рассказать,  как  приготовить  обед
или заштопать рубашку...
   "У  меня  остался  только  один  вопрос",  -  перебил  дракончик,  видимо
сообразив, что тема, которую он затронул, неисчерпаема,  а  хозяину  все  же
пора отдохнуть.
   - Какой?
   Ступив на песок пляжа, Даймонд  пошел  легкой  рысью.  Ночной  мрак  стал
полегонечку расступаться, знаменуя приближение нового дня.  Опасная  вылазка
заняла куда больше времени, чем предполагал Лайам.
   "Откуда Оборотень узнал твое имя?"

7

   Это был вопрос, и он продолжал торчать в  мозгу  Лайама,  словно  заноза,
даже после того, как Фануил его разбудил. Дракончик опять послал в  его  сон
страницу гигантского бестиария, исписанную одним словом - "Проснись!".
   Лайам  точно  помнил,  что  не  называл   Оборотню   своего   имени.   Не
представлялся он также и старому ростовщику. Неужели принцепс  карады  сумел
каким-то образом заглянуть в его голову? Лайам скривился  и  отверг  нелепое
предположение. Для ясновидящего Оборотень был чересчур простоват.
   Лайам, позевывая, плюхнулся за кухонный стол и затих над кружкой горячего
кофе. Он пристрастился к этому напитку в южных  краях.  Фануил  с  аппетитом
уничтожал сырую баранину. Дракончик терпеть не мог вкус  кофе,  зато  обожал
его запах, потому  перед  ним  также  стояла  чашечка,  от  которой  исходил
восхитительный аромат. Заглотив  очередной  кусок  мяса,  уродец  водил  над
чашечкой носом, от удовольствия прикрывая глаза. Лайам невольно улыбнулся  и
ощутил, что проснулся совсем.
   - Ума не приложу, у кого он мог выведать мое имя? - сказал  Лайам,  глядя
на раздувающиеся ноздри маленькой твари. - Разве что...  разве  что  матушка
Джеф не прилгнула, сказав, что обо мне судачат на каждом углу.  Впрочем  это
мало похоже на правду.
   Фануил склонил голову набок.
   "Тебя знают, как знали мастера Танаквиля".
   - Мастер Танаквиль был чародеем,  а  я  -  простой  обыватель,  ничем  не
отличающийся от других горожан.
   "Отличающийся. Ты - человек видный".
   - Не говори ерунды!
   "Ты выше других, у тебя длинный нос, светлые волосы и голубые глаза. Ты -
человек заметный".
   Лайам представил себя в уличной сутолоке и  вынужден  был  признать,  что
дракончик прав. Саузварк был не настолько велик,  чтобы  в  нем  не  имелось
возможности собрать сведения о чужаке  с  такими  приметами,  особенно  если
чужаком интересуется воровская среда.
   - Возможно, - задумчиво  пробормотал  он,  сжимая  кружку  в  ладонях,  -
Оборотень  таким  способом  пытался  произвести  на  меня  впечатление,   а?
Показать, что он, дескать, все видит насквозь? И даже знает имя того, кто не
находит нужным себя назвать.
   "Но он ведь не произвел на тебя впечатления?"
   - Нет, не произвел, - со смешком отозвался Лайам. Затем он притронулся  к
своему горлу, и веселья у него поубавилось. Порез окончательно подсох. Лайам
еще раз потрогал его и убрал руку.
   "Не надо большого ума, чтобы навести  справки  о  единственном  городском
чародее".
   - Я никакой не чародей, - устало отозвался Лайам, но тут же осекся. -  А!
Я понял, что ты имеешь в виду. Неважно, чародей я там или  нет,  важно,  что
многие меня за него принимают. Это досадно.
   "Почему?"
   Лайам одним длинным глотком опорожнил кружку.
   - Трудно сказать.  Меня  это  коробит.  Я  не  хочу  поддерживать  чьи-то
заблуждения на свой счет.
   "А как же Кессиас?"
   - Что - Кессиас?
   "Ну, он ведь тоже думает, что ты не такой, какой есть. Ты кое-что от него
скрываешь".
   - Кессиас - дело другое! - рассердился Лайам. - Он обо  всем  имеет  свое
мнение, и потом, я не хочу, чтобы он знал о наших с тобой отношениях.
   "Почему?"
   - Отстань. Мне пора отправляться на встречу с этой девчонкой.
   По дороге в Саузварк Лайам размышлял о  своем  непростом  положении  и  в
конце концов решил, что ничего в нем исправить не  может.  Горожане  считали
его чародеем, и у него не имелось возможности доказать им, что это  не  так.
Что касается Кессиаса, то и тому Лайам вряд ли бы мог что-нибудь втолковать,
даже рассказав о своей связи с драконом.  Бравый  страж  порядка  только  бы
утвердился во мнении, что его приятель - человек необычный.
   Въехав в город, Лайам нашел его более оживленным, чем в  предыдущие  дни.
Солнышко пригревало, улицы были полны  народу.  Горожане  словно  вспомнили,
наконец, о делах  и  принялись  энергично  наверстывать  упущенное.  Повозки
фермеров скапливались у городских ворот и застревали на перекрестках.  Дети,
добравшись до уцелевших в подворотнях сугробов, с веселым  визгом  играли  в
снежки.
   Благополучно  разместив  Даймонда  в  знакомой  конюшне,  Лайам   пересек
городскую  площадь.  Он  полагал,  что  в  Щелку  можно  попасть   с   улицы
Бакалейщиков, примыкавшей к  тюрьме,  но,  свернув  за  угол,  не  обнаружил
никаких переулков. Лайам вернулся на площадь, обогнул здание суда и повернул
на улицу Мясников, но и там все дома тесно прижимались друг к  другу.  Когда
удивленный Лайам опять возвратился к тюрьме, башенные колокола  начали  бить
полдень. Он поспешно зашел в казарму и спросил у  дежурного  стражника,  как
добраться до Щелки.
   Стражник посмотрел на Лайама так, словно у него  выросла  вторая  голова.
Ему явно не хотелось давать пояснений.
   - Не стоит вам туда ходить, мастер  Ренфорд.  Неподходящее  это  для  вас
место, сэр. Честное слово, неподходящее.
   - Послушайте, - рассердился Лайам,  -  мне  нужно  срочно  туда  попасть.
Препираясь с вами, я только теряю время!
   В конце концов, он настоял на своем, и стражник неохотно выдал ему нужные
сведения. Оказалось, что Щелка  представляет  собой  подкову,  дуга  которой
подходит с тылу к зданиям тюрьмы и  суда.  Лайаму  следовало  спуститься  по
улице Мясников, пройти через  Требуховое  подворье  к  городской  бане,  там
свернуть налево, миновать три переулка, заканчивающиеся тупиками, потом  еще
раз свернуть налево - это и будет Щелка. К тому времени,  как  Лайам  одолел
этот путь, башенные колокола глухо звякнули, добавив к полудню еще  полчаса,
и он выбранил себя за то, что выбрал столь неудачное место для встречи.
   Щелка, несмотря на то, что считалась улицей, больше походила на переулок,
а еще больше - на узкий туннель,  ибо  здания,  расположенные  по  обеим  ее
сторонам, шли уступами вверх и чуть ли не  соприкасались  верхними  этажами.
Солнечный свет в Щелку практически не проникал,  и  к  тому  же  ее  грязная
мостовая была так  сильно  замусорена,  что  походила  на  мостовые  трущоб,
примыкавших к порту. Но если там грязь и мусор казались  чем-то  нормальным,
то  здесь  -  в  непосредственной  близости  от  городской  площади  -   они
производили гнетущее впечатление. Немногочисленные  прохожие  поглядывали  с
подозрением на хорошо одетого и озирающегося по сторонам незнакомца, а  один
раз Лайам едва увернулся от  обрушившейся  от