ю  тряпку,
смочил ее водой из фляги и засунул между коллектором и крышкой бензонасоса.
   - Пусть охладится. Пока перекусим.
   Он открыл багажник, вытащил сложенный вчетверо коврик и постелил в тени у
самого ствола липы. Эл тем временем достал из  походной  сумки  хлеб,  банку
консервов и выбрал на полу заднего салона арбуз.
   - Консервы можешь убрать, - Дон поморщился. -  После  такой  жары  они  в
горло не полезут. Режь пока арбуз, а я вымою руки.
   В дороге пришлось менять спустившийся скат, и руки Дона были  грязные  по
локоть.
   - Удивительные свойства у арбуза, - потянулся Дон за вторым куском,  -  в
любую жару он сохраняет прохладу. - Уф! - облегченно вздохнул он, съев пятый
кусок. - Легче стало. Я, знаешь, ужасно люблю  арбузы.  В  нашем  городе  их
почти никогда не было. Завозили  крайне  редко,  да  и  то  незрелые.  -  Он
потянулся за шестым куском, быстро его прикончил и взял следующий.
   - Не лопнешь? - Эл съел два куска и теперь лежал на спине, подложив  руки
под голову.
   - Лишнее выйдет. Однако пока отдохну, - Дон с сожалением  положил  взятый
было  кусок,  весивший  не   меньше   полукилограмма,   отливающий   блеском
выступившего сахара.
   - Когда мы закончим твои дела...
   - Наши, Дон, наши, - поправил его Эл, отмахиваясь от налетевших на  запах
арбуза мух.
   - Пусть будет наши, - согласился Дон. - Хотя я не вижу в них смысла.  Так
вот... фу ты, черт, откуда их столько налетело, - он  схватил  снятую  перед
умыванием рубашку и, размахивая ею, стал отгонять мух, облепивших арбуз.
   - Прикрой его рубашкой, - посоветовал Эл.
   - Так вот, когда мы их закончим, - продолжил Дон, - и вернемся  домой,  в
нашу хижину, то там мне уже не придется пробовать этой штуки.
   - Ты, я вижу, сластена.
   - Грешен! Люблю сладкое, особенно арбузы, дыни, апельсины. А  однажды,  -
оживился он, - дед мой привез ананас. Ты его когда-нибудь ел?
   - Не приходилось.
   - Мм... тогда ты ничего не видел в жизни. Это такая... такая штука... Ну,
я даже затрудняюсь  тебе  сказать,  до  чего  же  она  вкусная...  а  запах!
Непередаваемый!  Вот  если,  как  бы  тебе   объяснить,   смешать   дыню   с
апельсином... нет, не то. В общем, я не могу тебе передать всей гаммы запаха
и вкуса. Хотя, не нужны мне никакие ананасы. Не понимаю, как местные  жители
выдерживают такую жару. Я бы живьем сжарился.
   - Адаптировался бы. Человек - самое адаптивное существо.  Он  может  жить
везде, где другие организмы не могли бы существовать.
   - Интересно, а почему это?
   - Я вообще-то не специалист, но объясню тебе, как я понимаю. По-видимому,
существует два типа адаптации: жесткая и пластичная.  Жесткая  -  это  когда
организм   уже   рождается   приспособленным   к   данным   условиям   среды
существования. Ему не надо обучаться,  приспосабливаться,  так  как  он  уже
оптимально приспособлен. Но у него  нет  резервов  для  переадаптации,  если
условия существования меняются.  Некоторые  из  них  могут  жить  только  во
влажном и жарком климате, другие - в пустыне, третьи - в условиях тундры,  и
так далее. Человек же рождается еще ни к чему  не  приспособленный.  У  него
пластический вид адаптации, позволяющий приспосабливаться к любым  условиям.
Он способен, как ни один другой организм, обучаться. У него  даже  инстинкты
не  так  развиты,  как  у  животных.  Животные  уже  обучены  и   не   могут
переучиваться.  Поэтому  человек  и  выдерживает  такие  условия,  какие  не
выдержит ни одно животное.
   - Я думаю, - согласился Дон, -  если  бы  в  лагере  Брюла  вместо  людей
работали слоны, они дохли бы как мухи.
   - Особенно, если бы их заставляли слушать стихи, - рассмеялся Эл.
   - Ну что? Поедим, может быть? -  Дон  открыл  консервным  ножом  банку  с
тушенкой и намазал ею два куска хлеба. Протянул один Элу.
   - Ты говорил об адаптации... - напомнил он.
   - Собственно, я все сказал... А в тушенке один  жир...  смотри!  В  банке
только два маленьких кусочка мяса, грамм по двадцать каждый.
   - Жулики! Заливают банки дешевым смальцем. Так все-таки про адаптацию...
   - Что тебе еще сказать? Ты бывал на спортивных состязаниях или в цирке?
   - Смотрел  их  только  по  телевизору.  А  цирк  я  вообще  недолюбливаю.
Особенно, когда показывают дрессированных животных. Что-то в этом тягостное,
вымученное. И зоопарк терпеть не могу. Сам знаешь, сидел "в клетке", так что
понимаю несчастных животных...  Послушай!  Мне  пришла  сейчас  колоссальная
идея!
   - Интересно, какая?
   -  Как  совершенно  бескровно  свергнуть  любой  насильственный  режим  в
государстве!
   - Ну! Очень любопытно, что ты внесешь в теорию  революции?  -  рассмеялся
Эл.
   - А ты не смейся... Я удивляюсь, как до  этого  не  додумались  раньше...
Надо сделать то же самое, что делают животные, которых запирают в клетки.
   - Что же они делают?
   - Перестают размножаться. Если бы женщины в такой стране перестали рожать
детей, провели бы забастовку, то любой режим года через  три-четыре  сдался.
Ты представляешь?
   - Представляю, - посерьезнел Эл.
   - К чему рожать новых рабов и пушечное мясо? Лучше совсем не иметь детей.
Хотя  бы  года  три-четыре.  Если  изменят  режим  и   сделают   его   более
человеческим, то бабоньки наверстают  упущенное,  а  нет,  так  нет.  В  чем
главная сила земли нашей? В детишках, в этой молодой  поросли,  и  в  бабах,
которые эту поросль выращивают. Вот где корень всего сущего. А ты  посмотри,
что с ними делают?! Бабы наши надрываются на работе наравне с мужиками.  Где
ей время взять воспитывать и растить детей? Утром, чуть  свет,  тащит  их  в
детсад, потом давится в трамвае или автобусе по дороге на работу, вечером, к
концу рабочего дня, нагруженная  авоськами,  сумками,  ползет  домой.  Да  у
коровы и то жизнь легче! Ее теленок при ней пасется.
   Ты скажешь, теленка у коровы на  бойню  заберут.  А  у  бабы?  Что,  нет?
Подрастет,  дадут  пару  сапог,  берет,  автомат,  и   шагай,   парень,   за
моря-океаны, выполняй свой долг. А кому он что  должен,  что  там  за  морем
потерял? Хорошо еще, если живой вернется,  а  то  и  в  запаянном  гробу,  а
матери, которая его вырастила, единовременное пособие... за сына...  Это  не
издевательство ли? Да это еще что! Я на первом этапе,  когда  меня  за  того
мусора  осудили,  видел  такое,  что  даже  сейчас,  как  вспомню,   страшно
становится.
   Нас уже в вагоны грузили, а тут еще одну колонну пригнали.  Смотрю,  мать
честная,  пацаны  лет  по  четырнадцать,  низкорослые,  худые,  с   тюремной
стрижкой, лопоухие. Ватники на них, как на чучелах огородных, ниже  колен...
а сами - по пояс конвоирам будут... Думаю, за  что  же  их-то?  Какую  такую
опасность представляют они для державы нашей? Смотрю на них, а к  горлу  ком
подкатывает. Дети ведь! Что  же  вы,  люди,  делаете?  Вконец  совесть  свою
пропили или уже родились без нее?  Воришки,  скажешь?  Хулиганы?  А  кто  их
сделал ими? Кто лишил их материнской ласки, кто бросил на улицу? Кто спаивал
отца? Бывало, зайдешь в магазин, а там хоть шаром покати,  зато  этой  самой
плодово-ягодной бормотухи - хоть залейся. - Дон зло сплюнул.  -  Иногда  мне
кажется,  -  продолжал  он,  глядя  перед  собой  отсутствующим  неподвижным
взглядом, - что это все специально  делали,  чтобы  подорвать  силы  народа,
чтобы, значит, вот так все время  было  и  ничего  не  менялось.  Ты  только
подумай,  сколько  за  последние  десять  лет  спецдомов   для   идиотов   и
неполноценных  детей  понастроили,  для  тех,  кто,   значит,   родился   от
алкоголиков и наркоманов...
   Нет! Что ни говори, одна теперь надежда - на баб! Мы, мужики, уже  ни  на
что не способны. А бабы, те, пожалуй, да. Пусть они  своим  женским  оружием
воюют за детей своих, за их будущее. Что  им  сделают?  Насильно  рожать  не
заставят. Посмотрим тогда, откуда солдат набирать будут.
   - Но тогда страна станет беззащитной.
   - Ну и хрен с ней, если такая страна. Кому она нужна?
   - У тебя, я вижу, нет совсем патриотизма.
   - У меня патриотизм исчез в лагере.  Достаточно  побывать  в  нем,  чтобы
избавиться от патриотизма и от всех иллюзий.  Если  ты  даже  до  этого  был
патриотом и попал в лагерь по ошибке, то выйдешь полностью  перевоспитанным,
если не законченным  бандитом,  то  озлобленным  на  всю  жизнь.  Потом,  ты
говоришь "патриотизм"? Если патриотизм заключается в том,  чтобы  восхвалять
всю эту мерзость, то я  не  патриот.  Вон,  ты  видел  по  дороге  плакаты?!
"Вперед! Вперед!" Куда, спрашивается, мать вашу, "вперед"?! И так всю  землю
испохабили. Ты посмотри, что здесь со степью сделали?  Лет  через  пять  тут
ничего расти не будет. Миллионы  лет  понадобились  природе,  чтобы  создать
тонкий слой плодородной почвы, и лет двадцать "патриотам", чтобы  превратить
все это в пустыню. Ведь это же бандитизм настоящий! А что с  лесом  сделали?
Ты помнишь тайгу, которую мы валили? Три дерева срубим, а только одно из них
вывезем. Зачем, спрашиваю, такой погром? У  нас  с  землей  обращаются,  как
когда-то  миги  с  завоеванным  городом.  С   каких   это   пор   патриотизм
отождествляется с любовью к режиму? Нет! Патриотизм - это любовь к земле,  к
народу, к своему языку, культуре, но не к Брюлу и Паду!
   - За них сейчас, кажется, взялись.
   - Не верю! И давай больше не говорить на эту  тему.  Расскажи  лучше  про
адаптацию.
   Дон поднялся и подошел к машине.
   - Ну что? - спросил Эл, когда тот вернулся.
   - Пусть еще немного остынет. Давай посидим, пока спадет жара, а то  опять
где-нибудь станем. - Он снова принялся за арбуз.
   - У тебя слишком много злобы. Дон, - тихо проговорил Эл после длительного
молчания.
   Дон размахнулся и  швырнул  арбузной  коркой  в  стаю  полевых  воробьев,
которые сгрудились возле выброшенных им остатков пищи на дне  канавы  и  уже
затеяли между собой драку. Воробьи с шумом поднялись, но далеко не отлетели,
уселись на телеграфные провода и стали между собой  переговариваться.  Затем
стая снялась и куда-то улетела. Один воробушек  остался  на  прежнем  месте,
время от времени чирикая и поглядывая то одним, то другим глазом на  сидящих
под липой людей.
   - Ничего ты не понял. Эл, - с сожалением отозвался Дон. - Никакая это  не
злоба, а жалость... Жалость и к себе, и ко  всему  окружающему...  ведь  все
могло быть иначе... лучше, чище.
   - А я все-таки  верю,  что  будет  очищение.  Рано  или  поздно,  но  это
неизбежно... а возможно, оно уже началось. Я чувствую. Дон, признаки его.
   - А!..  Ты  просто  не  видел  столько  мерзости,  сколько  мне  пришлось
насмотреться... Хочешь, я тебе расскажу?..
   - Ради Бога, Дон, не надо! Лучше давай поговорим про адаптацию.  Ты  меня
сбил... О чем я говорил?
   - Ты спросил насчет цирка, - напомнил Дон.
   - Вспомнил! Так вот... у нас говорят: "ловкий, как обезьяна", но  знаешь,
что  ни  одна  обезьяна  не  может  сравниться  с  ловкостью  тренированного
человека,  ни  одна  из  них  не  может  выполнить  сложные   гимнастические
упражнения, как человек. Человек, используя свои  резервы  адаптации,  может
достичь тех вершин, которые даются каждому  виду  животных  с  рождением,  и
пойти дальше. Но за это приходится платить. Ты слышал  о  болезнях  большого
спорта?
   Дон кивнул.
   - Так вот, я думаю, что это  результат  перехода  от  пластического  вида
адаптации к жесткому. А почему тебя это так интересует?
   - Я решил прожить остаток жизни в нашей долине. Не хочу больше видеть  ни
людей, ни... В общем, - в голосе его слышалось сильное волнение, -  ухожу  я
из этой, будь она трижды проклята, цивилизации. Но это я сейчас  решил...  а
что потом?.. Не свихнусь ли там в одиночестве?
   - Но с тобой будет Лоо.
   - Да, она тоже так решила. А  сможет  ли  она?  -  Дон  задумался,  потом
несмело спросил:
   - Твоя Молли врач. Способна ли она принять роды, вырвать больной зуб?
   - Ах, вот что тебя беспокоит?
   - Это тоже.
   - Ну, хорошо. Допустим, мы с Молли согласимся поселиться с вами в долине.
Что мы будем есть? Только мясо, добытое на охоте?
   Дон оживился и заулыбался.
   - Не только. Ты, конечно, заметил, какая в той долине трава.
   - Довольно высокая. Ну и что?
   - В том-то и дело, "что"! А  заметил,  что  дальше  по  дороге  на  юг  к
железнодорожному пути трава еще не выросла?
   - Так была же ранняя весна.
   - Ну, а о чем я говорю! - торжествующе вскричал Дон.
   - Постой, постой... Так ведь это...
   - Ну да! - перебил его Дон. - Следствие подземных теплых  источников.  На
теплой почве там могут расти картофель и другие овощи, а возможно, и  злаки.
В крайнем случае, можно время от времени спускаться к югу и  покупать  соль,
охотничьи припасы, недостающую провизию.
   - Рискованно. Рано или поздно власти  засекут  наши  самородки  и  начнут
интересоваться, откуда они появились.
   - Не засекут. Будем продавать мелкими партиями. Кстати, ты  хорошо  тогда
замаскировал шурф и выход жилы?
   - Вроде бы, - пожал плечами Эл. - Но это, думаю, лишнее.  Путь  в  долину
скрыт, и если бы тогда Коротышка не сорвался с карниза, мы и  не  обнаружили
бы входа в нее. Она скрыта со всех сторон и лежит далеко в стороне  от  всех
воздушных путей, чтобы ее обнаружили с воздуха.
   Дон мечтательно вздохнул.
   - Ты помнишь, какие там кедровники? А грибы? Я даже не  предполагал,  что
может быть такое изобилие их. Потом, каких размеров они достигают! Великаны!
Тот гриб, который приволок на второй день Коротышка? Мы его три дня ели и не
могли съесть. Райское место! Послушай, Эл, как ты думаешь,  нельзя  ли  туда
спустить лошадей?
   - В принципе, можно. Надо опускать на лямках. Но удержим  ли  мы  их  при
спуске?
   - Что-нибудь придумаем...
   От беседы их отвлек резкий  скрип  тормозов.  Возле  остановилась  машина
автоинспекции, из нее вышли четверо.
   - Кто такие? - строго спросил старший лейтенант. - Документы.
   Кряхтя, Дон поднялся, вытащил из бардачка водительские права и  подал  их
автоинспектору. Эл встал и подошел к машине.
   - Паспорта! - потребовал лейтенант, не отдавая водительских прав.
   - По какому праву вы требуете паспорта? - возмутился Дон, но Эл остановил
его и протянул автоинспектору паспорта.
   - Откуда следуете и куда едете?
   Эл объяснил:
   - Едем в отпуск. Посмотреть исторические памятники древней культуры.
   - Журналисты? - насторожился инспектор.
   - Никак нет, - Эл уже понимал причину его  беспокойства.  -  К  прессе  и
словоблудию не имеем никакого отношения.
   Последнее слово понравилось инспектору,  и  он  немного  расслабился.  Эл
"прощупал" его мозги и вскоре имел полное представление о своем собеседнике.
   Он отозвал его в сторону, достал из кармана две крупные купюры и протянул
инспектору.
   - Поехали, здесь все в порядке! - крикнул остальным лейтенант,  незаметно
пряча деньги в карман.
   - Сколько дал?  -  поинтересовался  Дон,  когда  машина  с  милиционерами
отъехала.
   Эл назвал цифру.
   - Ого!
   - Здесь другой масштаб цен, - пояснил Эл свою расточительность.
   - Сколько у нас осталось? - с беспокойством спросил Дон.
   - При себе тысяч десять и у Молли осталось пятьдесят, столько же у Лоо.
   - Это последние?
   Эл кивнул.
   - Все-таки нас здорово надул скупщик.
   - А что ты хотел? Не могли же мы тогда нести самородки в  государственную
скупку.
   - Мы все-таки много потратили, - посетовал Дон, садясь за руль и  включая
двигатель.
   - Прилично, - согласился Эл. - Документы сначала семь, а потом еще десять
тысяч, Брюл нам обошелся в общей  сложности  в  пятнадцать,  столько  же  за
поступление моего старшего сына в институт и еще пять за освобождение его от
армии, десять - за техникум для младшего, теперь - сорок за дом и еще восемь
за оформление документов на старшего в качестве  наследства  от  мифического
дедушки, остальное - мелочи.
   - Почему ты, зная тайники Пада и других, не воспользовался этим?
   - Побрезговал!
   - В общей сложности мы по всем четырем делам могли бы без  всякого  риска
иметь несколько миллионов.
   - Эти деньги украдены у людей. Дон.
   - И ты думаешь, они возвратятся людям? - саркастически спросил тот.
   - Это уже нас не касается. Мы свое дело сделали. Остальное -  на  совести
властей.
   - Полагаешь, у них есть совесть? Ты до сих пор на что-то надеешься?
   Дон крутанул руль так, что Эл, не ожидавший  резкого  маневра,  стукнулся
головой о стойку.
   -  Совсем  одурела  от  жары,  -  кивнул  Дон  на  спокойно  пересекавшую
магистраль собачонку.
   Он выехал с обочины и переключил передачу на прямую.
   - Пока человек жив, ему свойственно  надеяться,  -  ответил  Эл,  потирая
ушибленный лоб.
   - А у меня Брюл вытравил всякую надежду. Знаешь,  сколько  раз  он  сажал
меня в карцер? Я уже со счету сбился. Ты помнишь карцер? Кажется, ты тоже  в
нем сидел?
   - А как же, три раза. Первый раз меня  оттуда  вынесли  на  руках.  Сесть
нельзя - вода под ногами, прислониться к стене - тоже. Брюл специально велел
вбить в стены острые гвозди. Помню, что  простоял  сутки,  а  потом  потерял
сознание. Второй раз я его перехитрил. Засунул в штаны две короткие дощечки.
Одну торчком поставил на пол, а вторую  -  на  нее.  На  таком  стульчике  и
просидел. Когда слышал, что карцер открывают, прятал их в штаны. С тех пор и
держал их под нарами на всякий случай.
   - Ты летом только там был?
   - Летом.
   - А я и зимой...
   - Давай лучше не вспоминать, ладно?
   - Ладно! - Дон внезапно рассмеялся.
   - Чего ты?
   - Ты помнишь дочку Брюла?
   - Помню. Ну и что?
   - А обратил внимание, что волос у нее темный?
   - Разве? Не помню. Ну и что?
   - А то, что Брюл белесый, ну, почти альбинос, а жена  -  рыжая.  Это  ему
дочку повар сварганил. Как ты этого не знал? Весь лагерь знал и потешался.
   - Не интересовался.
   - Из-за этого повар и сидит до сих пор, если, конечно, Брюл жив. Это жена
Брюла: "Ах! Ах! Как мы можем  лишиться  такого  повара,  милый!  Тебе  нужно
особое питание, а я готовить так не  умею!"  -  пропищал  Дон  голосом  жены
начальника лагеря. Вот Брюл и прибавлял ему каждый раз новый срок, а тот ему
жену ублажал. Что он с ней только не вытворял! Мы как-то..
   - Прошу тебя, не надо, - поморщился Эл.
   - Можно и не рассказывать. Я сам не любитель смаковать такие вещи. -  Дон
замолчал и они долго ехали молча.
   Стало смеркаться. Вдали на небе  обозначился  светлый  круг  -  отражение
огней большого города. Решили остановиться в первом же пригородном мотеле.
   - Мест нет! - отрезала дежурный администратор и внушительно  добавила:  -
Только для иностранцев.
   - А мы иностранцы, - заверил ее Эл,  протягивая  паспорта.  Администратор
открыла их. Обнаружив вложенные купюры, ни слова не говоря, оформила двойной
люкс.
   - Приятного отдыха - пожелала она им, протягивая ключ  от  номера.  -  Но
только  до  завтра.  Завтра  приезжает  иностранная  делегация,   -   строго
предупредила она.
   - Мы геологи, - Эл наклонился над окошком и протянул еще пару банкнот.  -
Ищем полезные ископаемые.
   - О, тогда другое дело! - администратор смахнула купюры в ящик  стола.  -
Можете жить здесь сколько угодно! Ресторан  открывается  в  восемь  утра,  а
вечером, - она расплылась  в  улыбке,  -  выступление  мюзик-холла.  Советую
посетить.
   - Непременно, - заверил Эл, в свою очередь одаривая ее улыбкой.
   - На второй этаж, направо, - швейцар возвратил пропуск  на  поселение  и,
глядя в сторону, тихо спросил:
   - Девочек, анашу?
   - Девочек в другой раз, сейчас принеси анаши.
   - Сколько?
   - Пока на четыре раза...
   Они поднялись на второй этаж и вошли в номер.
   - Зачем тебе анаша? - недоуменно спросил Дон.
   - Здесь все приезжие под тщательным наблюдением. Пусть думают о нас,  что
мы... в общем, темные, но вполне лояльные к местному режиму люди. Так  будет
безопаснее. Я уверен, что автоинспекторы уже  сообщили  куда  надо  о  нашем
приезде.
   В номер тихо постучали.
   - Вот, - протянул швейцар небольшой