от  них?  Нельзя  и  опасно,  так  как  привыкшие  к  мозговой
стимуляции люди не перенесут резкого прекращения ее. Нет,  надо  действовать
постепенно. Процесс этот займет десятилетия и столетия.
   Далее вы тут говорили о каких-то  пятидесяти  процентах  мест  в  будущем
правительстве для среднего  класса.  Отдаете  ли  себе  отчет  в  сказанном?
Средний класс не готов сейчас принять бремя власти.  Здесь  опять-таки  надо
идти другим путем, путем постепенного стирания граней между элитой и средним
классом, когда лучшие, представители среднего класса могут  войти  в  состав
элиты. Требовать же отмены элиты - значит ввергнуть мир в политический хаос.
Поэтому нам  надо  не  входить  в  непримиримую  конфронтацию  с  элитой,  а
присоединиться к ней в ее борьбе с монархией. Так, шаг за  шагом,  закрепляя
достигнутое, человечество придет к свободе и демократии.
   И последнее. Вы  тут  говорили  о  свободе  печати  и  денежной  реформе.
Допустим, вводится новая единая денежная система, заработная плата  выдается
в обеспеченной валюте. Что произойдет? А произойдет то, что люди  кинутся  в
спецмагазины и создастся  острый  дефицит  товаров.  Некоторые  промышленные
изделия не получат сбыта. Произойдет затоваривание одних продуктов и  острый
дефицит других. Это приведет  к  нарушению  экономического  равновесия.  Вы,
Свенсон, вообще очень слабы в экономике. Вам надо учиться и учиться!
   Каминский кончил говорить  и  под  аплодисменты  большинства  собравшихся
торжественно сошел с трибуны и сел на место.
   - Вам все было понятно? - тихо спросил он у Ирины.
   Та кивнула, хотя больше половины сказанного ей было совсем непонятно. Она
хотела узнать, выступает ли партия Каминского за отмену продажи девушек,  но
не решилась.
   - Прекрасно! Прекрасно! - одобрительно произнес так же тихо Каминский.
   Она почувствовала, как его рука касается ее. Подождала, но видя,  что  он
ее не убирает, осторожно высвободила свою руку и засунула в карман шубки.
   - Тут уважаемый господин Каминский упрекнул господина Свенсона в незнании
экономики.  Что  ж!  Я  давно  замечаю,  что   радикалы   очень   увлекаются
собственными теориями, но весьма и весьма  поверхностно  относятся  к  общим
законам развития и становления общества.
   Ирина только сейчас обнаружила, что справа от нее нет Френкеля. Незаметно
он покинул свое место и очутился на трибуне.
   - А зачем им изучать законы развития общества, - Френкель пожал  плечами,
сделал паузу и окинул взором слушателей, - если они сами  их  изобретают!  -
закончил он под смех и одобрительные хлопки своих  сторонников.  -  Господин
Каминский, при всем моем уважении к его ораторским данным, я должен сказать,
страдает односторонним гипертрофированным экономическим подходом к  истории.
Не спорю, экономика и политика тесно связаны между собой.  Но  стоять  лицом
только к экономике и забывать о других факторах - это,  простите,  результат
поверхностного образования, незнание истории. Да-да! Простите меня, но  этак
можно сказать, что единственным существенным  событием  в  Древнем  Риме  во
времена правления Флавиев  было  то,  что  Веспазиан,  основатель  династии,
обложил налогом общественные туалеты...
   Смех, возмущенные возгласы, хлопки, свист, топанье ног.
   - Господа! Я прошу прощения за  столь  фривольный  пример,  но  разрешите
продолжить.
   Возглас: - Только серьезно!
   - Вот именно! Я и хотел перейти к серьезным вещам.  Основа  демократии  -
это разделение власти! Почему человечество сделало такой вывод? Потому,  что
человеку всегда было свойственно стремление к  власти.  Это  чувство  всегда
двигало и деспотов, и демократов. Да, господа, демократов! Я не оговорился!
   Концентрация власти в  руках  одного  лица  или  одной  группы  неизбежно
приводит к созданию возможности злоупотребления этой властью. А  коль  такая
возможность есть, почему бы ею не воспользоваться? Что мешает? Думать  иначе
- значит делить человечество на добрых и злых, на плохих и хороших, то  есть
опуститься на уровень мышления  трехлетнего  ребенка.  Разделение  власти  и
борьба за власть между отдельными группировками не исключает злоупотребления
властью, но смягчает и делает это все труднее и труднее, так  как  нарушение
законов  одной  группировкой  сейчас  же  вскрывается  другой,   которая   и
использует это в своей борьбе за власть.
   Так обстоят дела, когда борьба  за  власть  является  гарантией  меньшего
злоупотребления ею.
   Что же предлагает Каминский? Ликвидировать власть императора  и  передать
ее  элите.  Другими  словами,  просто-напросто  перейти   от   одного   вида
концентрации власти к другому, может быть, еще  худшему,  так  как  насытить
властью одного человека легче, чем многих.  Мы  выступаем  не  за  свержение
императора, а за ограничение  его  полномочий,  то  есть  создание  хотя  бы
некоторых условий разделения власти.  В  борьбе  с  элитой  император  будет
нуждаться в поддержке народа  и  делать  ему  уступки,  чтобы  получить  эту
поддержку. Элита же в борьбе с императором будет  поступать  так  же.  Таким
образом, мы будем копить и  сохранять  уступки  власти,  пока  не  придем  к
действительно демократическому обществу. Пусть на это уйдут столетия. Но это
верный путь. Я, если позволите, приведу вам пример из истории средневековья.
Когда-то католическая церковь боролась за власть с монархией, а  монархия  с
церковью.  Борьба  эта  привела  к   эпохе   Возрождения.   Так   будем   же
способствовать и мы возрождению человечества из праха, тьмы и террора!
   - И сколько же придется ждать этого возрождения? - раздался сзади громкий
голос. Все обернулись. У входной двери стоял высокий светловолосый человек с
такой же светлой, чуть рыжеватой, коротко стриженой бородой,  с  трубкой  во
рту. По-видимому, он зашел уже давно, так как снял меховую куртку и  остался
в толстом  белом  шерстяном,  грубой  вязки,  свитере.  Куртку  он  небрежно
перекинул через плечо. Не дождавшись ответа, пришедший вынул трубку изо рта,
небрежно сунул ее в карман и пошел к трибуне, протискиваясь  боком  в  узком
проходе между скамьями.
   - Кто это? - спросила Каминского Ирина.
   - Странно, что он здесь, - не отвечая на поставленный  вопрос,  задумчиво
проговорил Каминский и тут же спохватился:
   - Простите, не расслышал вашего вопроса.
   Ирина повторила.
   - Это один из боевиков ДС. Олаф. Не то норвежец, не то исландец.  Фамилия
его неизвестна.
   Олаф между тем протиснулся к трибуне, подошел почти вплотную  к  Френкелю
и, глядя на него с высоты своего роста, повторил вопрос. Маленький  Френкель
заметно стушевался, но тут же взял себя в руки и спокойно ответил:
   - Надо запастись терпением. История не делается быстро.
   - Терпением? - повторил Олаф. Он протянул правую руку и обнял Френкеля за
плечи.
   - Дорогой Френкель, - обращаясь больше к залу, начал он. - Вы -  один  из
крупнейших теоретиков. Я читал вашу брошюру о разделении власти. Все, что вы
по этому поводу говорите и писали, все верно. Но...
   - Отпустите меня! - фальцетом вдруг закричал Френкель. - Что за манеры? -
Он пробовал вырваться, но скандинав держал его крепко, не прилагая при  этом
заметных усилий.
   - Вы говорите - терпение. Но пока вы тут теоретизировали, -  он  взглянул
на часы, - в мире  произведено  больше  тысячи  мозговых  операций,  продано
десять девушек в гаремы элиты. - Он внезапно  отпустил  Френкеля  и  тот  от
неожиданности свалился с трибуны.
   - Хулиганство! - крикнул кто-то из зала.
   - Простите меня! Вы сказали хулиганство? То,  что  вы  здесь  говорите  и
делаете, хуже хулиганства. Это предательство, предательство в отношении тех,
кто  сейчас  испытывает  страдания,  унижения   человеческого   достоинства.
Предательство  по  отношению  к  двум  миллиардам  искалеченных  людей  и  к
миллионам и миллионам детей, которых ожидает та же участь. Предательство  по
отношению  к  еще  не  родившимся.  Вместо  активной  борьбы  с  фашизмом  и
бесчеловечной  системой  вы  здесь  предпочитаете  заниматься   политической
болтовней.
   - Ну  это  уж  слишком!  -  Каминский  вскочил  со  своего  места.  -  Вы
забываетесь! Мы тоже отрицательно относимся к системе, иначе мы были  бы  не
здесь. Но называть  ее  фашистской  мы  не  можем  позволить.  Это  незнание
истории, если не хуже.  Вам  известно,  что  фашизм,  явление  XX  столетия,
сопровождался физическим уничтожением людей по расовым признакам.  Фашизм  -
это концлагеря, крематории, расстрелы и пытки. Где вы сейчас  их  видите?  У
нас даже нет тюрем!
   - Наша планета - это сплошной концлагерь! - крикнул в ответ Олаф.
   - Так взорвите его! - закричал в свою очередь Каминский.
   - И взорвем, - уже спокойно пообещал Олаф.
   - Это несерьезно! У нас политическая дискуссия, здесь не место ребяческим
выходкам!
   Волнение в зале нарастало. Собравшиеся повскакивали с мест. Слов  уже  не
разобрать. Каждый кричал свое.  Несколько  человек  поднялись  на  помост  и
что-то объясняли Олафу, возбужденно размахивая руками.
   - Я, пожалуй, пойду, - сказала Ирина Каминскому, но  тот  не  слышал  ее,
устремившись к помосту. Ирина встала и пошла к выходу. В  дверях  ее  нагнал
Френкель.
   - Я провожу вас, если разрешите, - предложил он.
   Они вышли и пошли рядом.
   - Вы знаете его? - спросила она, когда они  уже  прошли  больше  половины
пути.
   - Олафа?  Знаю,  конечно!  Это  очень  храбрый,  но  крайне  несдержанный
человек. Поймите, сейчас идти на вооруженную борьбу - значит заранее  обречь
себя  на  поражение.  Что  мы  можем  противопоставить  армии,  всей  хорошо
продуманной и слаженной системе? Фактически ничего. Следовательно, поражение
неминуемо. А поражение - потеря того, что уже завоевано.
   - А что завоевано?
   - Ну как что? Многое. У нас уже есть политические  партии.  Правда,  пока
они на нелегальном положении, но это  только  начало.  Придет  время,  и  мы
вступим в неизбежный, как я  думаю,  период  развития,  когда  правительство
вынуждено будет допустить легальную оппозицию. Поймите, это неизбежно.  Весь
опыт человеческого развития учит,  что  без  легальной  оппозиции  наступает
застой в развитии и деградация. Это должны понять и наши правители.
   - Мне кажется, вы их плохо знаете, - возразила Ирина. -  Вы  не  думаете,
что нашим правителям глубоко безразлично то, есть ли застой в  обществе  или
нет, идет ли деградация или не идет? Их это не интересует.  Олаф,  наверное,
прав. Я сама была на положении бесправной рабыни  и  знаю,  что  это  такое.
Лучше смерть!
   - Я вам глубоко сочувствую: Разве я не понимаю, разве я не хочу свободы и
демократии? Разумеется, хочу и первый  бы  приветствовал  наступление  этого
времени. Но надо же быть реалистом. Сейчас не время для вооруженной  борьбы.
Олаф призывает фактически к революции. Прекрасно! Замечательно! Но с кем и с
чем делать эту революцию? Как он справедливо сказал, два миллиарда, то  есть
почти девяносто процентов населения умственно кастрированных. С ними что  ли
делать революцию? Вы меня извините, но это бред.
   - Что же тогда делать?
   - Накапливать силы. Беречь уже достигнутое.
   - Сколько на это потребуется времени? Столетия? Тысячу лет?
   Френкель остановился и развел руки.
   - Не знаю, - откровенно признался он. - Ход истории не зависит  от  наших
желаний. Может быть... - он задумался, как будто ему сейчас в голову  пришла
новая мысль.
   - Что? - спросила она, тоже останавливаясь.
   -  Может  быть,  наступит  глубокий  кризис  системы  и   создаст   новые
политические условия...
   Сзади послышался скрип снега под ногами быстро  идущего  человека.  Ирина
обернулась и узнала в идущем Олафа.
   - А, это вы! - приветствовал, поравнявшись с ними, Олаф Френкеля.
   - Вы к Дубинину? - Френкель отступил в сторону, давая ему дорогу.
   - Да, мы еще не виделись. А вы, позвольте спросить, куда направляетесь?
   - Вот провожаю даму туда же, - ответил Френкель.
   -  Так  вы  и  есть  та  самая  Ирина?  -  обрадованно  воскликнул  Олаф,
поворачиваясь к ней и пристально вглядываясь в лицо. Как же, как же.  Слышал
о вас и чрезвычайно рад встрече.
   - Вы друг Павла? - спросила она, протягивая ему руку.
   - Самый близкий! - ответил он,  мягко  и  осторожно  пожимая  ей  руку  в
варежке из заячьей шкурки.
   Ирина обернулась к Френкелю, как бы извиняясь.
   - Я, может быть, пойду? - понял он. - У вас теперь есть провожатый.
   - Спасибо вам, что проводили.
   - Это вам  спасибо.  -  Френкель  церемонно  раскланялся  и  засеменил  в
обратную сторону.
   - А мне  Павел  ничего  о  вас  не  рассказывал,  -  обернулась  Ирина  к
ожидающему ее Олафу. Они пошли  рядом.  Ирина  по  тропинке,  а  Олаф  -  по
глубокому снегу, доходящему до половины его меховых сапог.
   - У нас не принято рассказывать друг о друге. Такая, знаете, работа...
   - Вот мы и пришли! - Ирина остановилась у досчатой низенькой  калитки.  В
окне дома горел свет.
   - Павел! К тебе гость! - крикнула она, открывая дверь дома.
   Павел сидел  на  табурете  у  открытой  дверцы  плиты  и  что-то  шил  из
грубовыделанной лосиной шкуры.
   - Олаф! - вскрикнул он, увидев вошедшего, вскакивая и раскрывая объятия.
   - Подожди! Дай стряхну снег! - смеялся тот.
   - Живой! - Павел тискал Олафа, хлопал его по спине.
   Ирина невольно залюбовалась ими. Они  были  примерно  одинакового  роста,
высокие, широкоплечие.
   - Как видишь! Жив! Хотя, признаться, думал,  что  не  уйду  из  последней
переделки. Мы попали в засаду, потеряли троих, но все-таки  доставили  детей
по назначению. Ты тоже, мне говорили, был в передряге.
   - Не без этого. Надо было добыть списки провокаторов.
   - Знаю! Все знаю! Мы же получили их копии. Как туда попал Станецкий?  Это
такая для всех неожиданность!
   - Ирина, собери нам  чего-нибудь,  -  попросил  Павел.  -  Ты,  наверное,
голоден? - спросил он, принимая у Олафа куртку и вешая ее на гвоздь.
   - Как волк!
   - Я вам поджарю олений окорок, - предложила Ирина.
   - Давай окорок, - согласился Павел.
   - И чаю, чаю, если можно, - попросил Олаф.
   - Обязательно! Я уже поставила  кипятить  воду.  У  нас  есть  прекрасная
заварка!
   - Да, Станецкий  был  и  для  меня  полной  неожиданностью,  -  продолжил
разговор Павел. - Когда я прочитал его фамилию,  не  поверил  своим  глазам.
Кто-кто, но он? Ведь сколько раз был с нами в деле. Его допросили?
   - Да, как и других, перед расстрелом.
   - Что он говорил?
   - Сначала все отрицал, а потом признался, что его  завербовали  два  года
назад. Да! Тебя уже тогда с нами не было! Мы проводили операцию и при отходе
обнаружили, что с нами нет Станецкого.  Он  объявился  через  два  месяца  и
предоставил вполне убедительные объяснения  своего  длительного  отсутствия.
Путь, как он говорил, к отступлению был отрезан.  Он  действительно  отходил
последним. Поэтому пришлось возвращаться на базу  другой  дорогой.  Мы  это,
конечно, проверили, и все подтвердилось. Как выяснилось на допросе,  он  был
захвачен. У него, конечно, сняли мнемограмму, откуда и стали  известны  наши
базы. Затем ему предложили либо операцию на мозге, либо подписку о вербовке.
Он предпочел второе, считая, что после записи мнемограммы  наши  базы  будут
ликвидированы. Вот, между прочим,  загадка,  которую  мы  не  могли  понять.
Почему нас не тронули?
   - Как я понимаю, сведения, которые они узнали  от  Станецкого,  оказались
недостаточными. Они хотели сначала получить полную информацию, раскрыть  все
наши базы и потом одним ударом покончить с ДС.  Если  бы  акцию  предприняли
раньше,  то  другие  базы  изменили  бы  свое  местонахождение.  К  счастью,
занималась этим не политическая полиция, а  лично  Заманский,  который  имел
собственную полицию и, как мне кажется, находился в натянутых  отношениях  с
начальником полиции. В общем, он хотел все сделать сам и не делить ни с  кем
почестей.
   - Мужчины! За стол! -  пригласила  Ирина,  снимая  с  плиты  сковороду  с
шипящей олениной. Она поставила тарелки на стол и вдруг спохватилась:
   - У нас только две вилки!
   - Ничего! Я буду есть ножом! - Олаф вытащил  из  ножен  остро  отточенный
клинок.
   - Это еще тот? - спросил Павел.
   - Да! Мои талисман!
   - Ох, черт возьми! Совсем забыл! - он быстро поднялся и подошел к висящей
на вешалке куртке.
   - Посмотрите, что у меня  есть!  -  сказал  он,  ставя  на  стол  бутылку
шотландского виски.
   Мужчины. выпили. Ирина только смочила губы. Виски ей не понравилось.
   - А ты прав! Оно лучше неразведенное, - Олаф подцепил ножом большой кусок
оленины и отправил в рот.
   - Разбавь соком брусники, - сказал Павел, заметив,  что  Ирина  не  стала
пить виски. Он достал с полки банку с соком и налил ей в стакан до половины.
Ирина попробовала.
   - Ну что? Лучше?
   - Ммм, - кивнула она и чему-то рассмеялась.
   - Однако ты не спрашиваешь, почему я здесь, - Олаф взял еще кусок мяса  и
с наслаждением понюхал. - На чем коптили? - Он еще раз втянул в  себя  запах
жареной оленины и определил. - Бук!
   - И еще дикая вишня, - уточнил Павел. - Жду,  когда  ты  сам  скажешь,  -
ответил он на вопрос Олафа. - Наверное, новое задание?
   - На этот раз не угадал, - он засунул руку за ворот свитера  и  попытался
что-то достать. - Простите, не достану, - извинился он перед Ириной, встал и
отвернулся.
   - Тебе письмо, - сказал  он,  поворачиваясь  и  протягивая  Павлу  смятый
конверт.

   ЖЕНА
   Генерал сдержал слово. Через три  месяца  после  происшедших  событий  он
снова появился в усадьбе. На этот раз он прибыл  на  вертолете.  Мост  через
пропасть и дорога еще не были восстановлены и неизвестно, когда  будут,  так
как восстановительные работы так еще и не начались.
   Вместе с ним прилетели Рональд и еще десять полицейских. Это были молодцы
двухметрового роста, вооруженные на этот раз бластерами.
   Генерал привез с собой пакет, вскрыв  который,  Мария  обнаружила  в  нем
документ о признании Генриха Заманского-младшего приемным сыном  и  законным
наследником Генриха  Заманского-старшего.  Второй  документ  удостоверял  ее
право на опекунство и распоряжение  имуществом  Генриха  Заманского  до  его
совершеннолетия.
   - Дня через три сюда прибудут поверенные в ваших делах и  введут  вас  во
владение  наследством.  Вернее,  официально  вы  уже  можете   распоряжаться
имуществом. Вот ваша чековая книжка, - он протянул ей банковскую  книжку.  -
Ваш счет в банках в наличности и ценных бумагах составляет что-то около  ста
двадцати восьми миллиардов семисот миллионов. Поверенные должны  вас  только
информировать о состоянии дел.
   Он выжидательно посмотрел на Марию. Та поняла.
   - Я согласна быть вашей женой, Дик, - просто сказала она.
   - Тогда через три дня мы подпишем брачный контракт!
   - Как вы хотите.
   -  Это  еще  не  все.  Мне  удалось,  на  основании  посмертного   письма
Александра,  добиться  признания  вас  законной  женой  и  вследствие  этого
четвертая  часть  имущества  Александра  переходит  непосредственно  в  вашу
собственность. Остальные три четверти наследует  ваш  сын.  Мне  это  стоило
больших хлопот, но я хотел, чтобы вы в любом  случае  были  обеспечены.  Кто
знает, что нас ждет в будущем. Случись  что-нибудь  с  вашим  сыном  или  со
мною...
   - Спасибо, Дик. Я этого никогда не забуду.
   - Я только хочу, Мария, чтобы вы знали. Я искренне полюбил вас. Вы  умная
женщина и должны понять, что одно другому не мешает. Наше деловое соглашение
сделало нас союзниками и, я надеюсь, друзьями, но человек в нашем мире,  как
правило, одинок. Трудно жить, не доверяя никому на свете, - генерал  говорил
искренне и Мария это чувствовала.
   -  Поняв,  что  такое  одиночество,  -  продолжал  генерал,  -  начинаешь
испытывать страшную тоску по действительно близкому человеку...
   - Я, кажется, понимаю вас. Дик. Я постараюсь быть для  вас  именно  таким
человеком.
   Через три дня брачный контракт был подписан, и Мария стала же