ьшой  хижине  на  краю  поселка,
окруженного  со  всех  сторон  огромными  вековыми  елями,  между   которыми
сохранился прозрачный родничок.
   - Это моя берлога, - пошутил он, сбивая с дверей приколоченные доски.
   "Берлога" имела явно нежилой вид. Судя по всему, хозяин не был в ней  уже
несколько лет. Перво-наперво затопили печь,  и,  когда  ее  тепло  несколько
подсушило отсыревшие стены, Ирина, как могла, навела в ней  порядок.  Хижина
представляла собой одну  комнату,  перегороженную  досчатой  стеной  на  два
отсека. Двери между ними не было. Вместо  нее  висела  полувыделанная  шкура
лося.
   - Дверь я сколочу завтра, -  пообещал  Павел,  -  и  поставлю  внутренний
засов.
   - Зачем? - удивилась Ирина.
   - На всякий случай. - И пояснил. - Я часто буду в отъезде.
   * * *
   На второй день он достал из-под пола  замотанный  в  промасленные  тряпки
продолговатый предмет. Ирина раньше не видела ничего подобного.
   - Это охотничье ружье, - объяснил он. - Необходимая здесь вещь.
   Он разломил, как показалось Ирине, его пополам и критически  осмотрел  на
свет стволы.
   - Жаль, здесь трудно доставать заряды, - пожаловался Павел. - Я,  правда,
на этот раз привез их, думаю, что хватит.  Он  тщательно  почистил  ружье  и
повесил на стену.
   - Сегодня я поучу тебя с ним обращаться, - пообещал он. - А завтра  утром
мы пойдем на охоту. Тех продуктов, что мы с тобой привезли, хватит на  зиму,
а если охота будет удачной, то можно протянуть и до лета. Дичи здесь много.
   В дверь постучали.
   - Открыто! - крикнул Павел.
   Вошел человек среднего роста, с прилизанными на бок волосами. Несмотря на
теплый осенний день, на нем была меховая куртка.
   - Здравствуйте, - поздоровался вошедший.
   - Ну, здравствуй, - нелюбезно ответил Павел. - Что скажешь?
   Вошедший нерешительно потоптался на  месте,  ожидая,  что  его  пригласят
сесть. Но Павел не двинулся с места.
   - Вы удивлены моим визитом? Ну что ж, этого  следовало  ожидать.  Однако,
несмотря на наши глубокие политические  разногласия,  я  счел  своим  долгом
выразить вам свою и своих товарищей самую глубокую  признательность  за  то,
что вы для нас всех сделали.
   Говоря это, он почему-то смотрел не на Павла, а на Ирину. Видя,  что  его
не приглашают, вошедший придвинул к себе грубо сколоченный  табурет  и  сел,
расстегнув куртку.
   Павел молча подкинул поленья в горящую печь.
   - У вас здесь тепло...
   - Да вы разденьтесь, - предложила Ирина, видя, что Павел молчит. Ей стало
неловко перед гостем  за  явное  пренебрежение,  которое  подчеркивал  своим
молчанием Павел.
   - О, благодарю вас, - гость поспешно снял куртку и повесил  на  вбитый  в
стену гвоздь.
   - Может быть, хотите чаю? - спросила  она,  снимая  с  плиты  только  что
закипевший чайник.
   - У вас есть чай? Настоящий чай? С удовольствием! Я уже забыл, когда  пил
его. Благодарю, благодарю, - повторил он два раза,  принимая  из  рук  Ирины
чашку.
   - Берите сахар, - она подвинула ему сахарницу.
   Ирина налила чай Павлу и поискала на полке глазами чашку для себя, но  не
обнаружила и налила себе в пустую стеклянную банку, на  стенке  которой  еще
сохранилась часть наклейки.
   - Возьми мою, - предложил Павел.
   - Ничего, так вкуснее, - улыбнулась она, отхлебывая  из  банки.  Заметив,
что она стоит, гость поспешно вскочил с табурета, придвинул его к ней, а сам
переместился на лавку у окна.
   - Вы знаете, здесь, вдали от центров культуры и цивилизации,  мы  отвыкли
от таких, казалось бы,  маленьких  и  незначительных  радостей  жизни,  как,
например, этот чай. Мы постепенно грубеем...
   - Вот и ехал бы себе в эти центры культуры, -  нелюбезно  буркнул  Павел.
Это были первые слова, которые он сказал гостю.
   - Вы же знаете, что мои убеждения не позволяют мне находиться  в  стороне
от борьбы...
   - Толку-то от вашей борьбы...
   - Напрасно вы так. У нас различные подходы и методы.  Но  цели-то  у  нас
одни. Мы не должны враждовать, и мне непонятна  ваша  грубость,  -  обиделся
гость. - Вы даже не представили меня даме!
   - Эдуард Френкель - местный партийный лидер правозащитников,  -  неохотно
назвал Павел гостя.
   Френкель самодовольно улыбнулся и склонил голову.
   - Как приятно видеть в такой забытой богом глуши очаровательную  женщину!
Позвольте узнать имя?
   - Ирина, фамилии, к сожалению,  нет.  Есть  номер,  но  он  вас  вряд  ли
интересует, - произнес Павел с вызовом в голосе.
   Френкель открыл рот, чтобы ответить на очередной выпад Павла, но в  дверь
снова постучали.
   - Еще один, - выдохнул Павел.
   На пороге появился новый гость, высокий худощавый блондин в синих джинсах
и белом шерстяном свитере. Он был молод, не больше тридцати двух, и если  бы
не белесые брови и красноватый цвет лица, можно даже назвать  его  красивым.
Ирина, которая в своей  жизни  мало  видела  мужчин,  взглянула  на  него  с
интересом. Павел заметил это и слегка нахмурился.
   - Виктор Каминский,  -  представил  он  Ирине  вновь  вошедшего.  -  Тоже
партийный лидер, но другого направления. Положительно, сюда сейчас  сбегутся
все...
   Не обращая внимания на последние  слова,  Каминский  подошел  к  Ирине  и
поцеловал протянутую для пожатия руку.
   - Я не замужем, - смутилась Ирина, слабо пытаясь высвободить руку.
   - Вдова по собственному желанию, - добавил Павел. Настроение  его  совсем
испортилось.
   -  Итак,  вы  уже  вернулись!  -  как  бы  констатируя  событие  произнес
Каминский, медленно поворачиваясь к Павлу и склоняя голову в легком поклоне.
   Павел фыркнул.
   - Я слышал, - Каминский говорил медленно, растягивая  слова,  отчего  его
голос казался томным, - что у вас большие успехи.
   - Не знаю, что вы имеете в виду.
   - Ну как же? Вы вроде бы спасли всех нас? Мы вам весьма признательны.
   - Право, не стоит благодарности, - насмешливо  ответил  Павел.  -  Вам-то
меньше всего грозило.
   - Почему? - вскинул брови Каминский.
   - Ваше поселение даже не было занесено на карту.
   - Вот как? Следовательно, мы хорошо законспирированы. Я не...
   - Дело не в конспирации, а в отсутствии всякой  деятельности,  -  перебил
его Павел.
   - Ах, вы опять за свое. Последняя конференция  еще  раз  подтвердила  наш
главный принцип: накапливать и накапливать силы! Руководство  вашей  фракции
присоединилось к общему решению!
   - Накапливать силы - это не значит сидеть в норах. Если  бы  мы  все  так
думали и поступали, то нам бы не удалось добыть карты и список провокаторов.
   - А кстати, где список?
   - Там, где он должен быть: в боевых группах. Впрочем,  он  скоро  уже  не
понадобится.
   - Вот как? Выходит, вы даже не поставили в известность ЦК  партии,  взяли
на себя одновременно обязанности и судьи, и палача?  Причем  не  кого-то,  а
наших товарищей по партии!
   - Не товарищей, а провокаторов!
   - Пока их вина не доказана - они наши товарищи!
   - Мне достаточно того, что их фамилии попали в обнаруженные мною  списки.
Кроме того, я видел и письменные донесения некоторых из них.
   - Вот  видите!  -  быстро  среагировал  Каминский.  -  Некоторых!  Только
некоторых, а не всех! Вы исключаете, что в эти списки были занесены  фамилии
честных людей с целью провокации?
   - И поэтому списки хранились в  бронированном  сейфе?  Не  смешите  меня,
Каминский! Хоть вы и член ЦК - я, кстати, голосовал против вас, - но  сейчас
говорите глупость.
   - Я знаю, что вы  голосовали  против  меня.  Но  это  не  имеет  никакого
значения. Поскольку я выбран в ЦК, то вправе требовать от вас отчета в ваших
действиях!
   - Ну и требуйте на здоровье! Если это доставляет вам удовольствие.
   Каминский, который до этого продолжал стоять, теперь сел на лавку рядом с
Френкелем, в то же время делая вид, что не замечает его присутствия.
   - Послушайте, Дубинин, - миролюбивым тоном  произнес  он.  -  Вы  слишком
горячи! У вас, русских, вечно крайности. Вы либо анархисты, либо коммунисты.
Вы либо не признаете вообще авторитетов, либо, избрав себе очередного идола,
готовы идти за ним куда угодно.
   - Селекция - не русское изобретение!
   - Знаю! Я о другом.  В  сложившейся  обстановке  как  никогда  необходимо
единение всех прогрессивных сил планеты. Мы  должны  выработать  компромисс,
золотую середину! Это азбука политики!
   - И ждать  еще  двести  лет?  Вы  поймите  тоже!  Двести  лет  тотального
оболванивания населения! Вы готовы мириться. с этим? Мириться  с  операциями
на мозге?
   - Не все сразу! Вы поймите, выдвигать  сейчас  максимальную  программу  -
обречь все предприятие на провал.  Мы  только  оттолкнем  от  себя  умеренно
настроенные круги населения. А если за нами не пойдет средний класс, который
в общем удовлетворен пока создавшимся положением,  мы  потерпим  неудачу.  И
более того! Неудача - это разгром партии и потеря всего, что  было  с  таким
трудом завоевано! Вы этого хотите? Надо завоевывать массы! Революция тогда и
только тогда может рассчитывать  на  успех,  когда  идея  революции  охватит
массы!
   - Сейчас  другая  ситуация,  Каминский.  Массы,  о  которых  вы  изволите
говорить,  оболванены  операциями  на  мозгах   и   одурманены   наркотиками
сновидений. Целый день эта ваша масса  торчит  у  станков,  чтобы  к  вечеру
отключиться от действительности в сладком тумане. Что толку от такой  массы?
Надо вырвать массы сначала из дурмана наркотика. Тогда, может  быть,  у  нее
появятся идеи.
   - Ну, допустим, вы правы. Но что вы можете сделать? Ну, вырвете  десяток,
другой, сотню, тысячу детей из питомников. Спасете из школ сотню девиц. Ну и
что?  Что  дальше?  Что  это  решит?  Это  же  все  частные  акции  местного
назначения,  только  раздражающие   правительство.   Необходимы   глобальные
действия.
   - Какие? Цукерманщина? Соблюдение законности при кастрации?
   - Не только! Мы боремся за демократию.
   - Дозированную, разрешенную?
   - Хотя бы на первых порах и такую!
   - Такую демократию в любой момент можно прикрыть.
   - Если мы добьемся устранения императорской власти, даже  при  сохранении
элиты, то это будет первым реальным шагом к освобождению.
   - Мы добьемся? Смешно! Кто с вами  считается?  Если  и  произойдет  смена
императорской власти на власть элиты, обойдутся без вашего влияния.
   - Пусть даже при  помощи  дворцового  переворота!  Но  и  эти  перевороты
прогрессивны! Каждый такой переворот будет сопровождаться уступками среднему
классу. Шаг за шагом...
   - Тысячелетний путь!
   - А что вы предлагаете?
   - Действие!
   -  Смешно!  Сколько  вас?  Тысяча?  Две?  Десять?  И   все   это   против
пятимиллионной армии, вооруженной по последнему слову техники, располагающей
танками, вертолетами, бинарными газами? Вы авантюрист, Дубинин!
   - Мы проникнем в армию...
   - Проникайте! Вам там быстро накостыляют по шее. Вы забываете, что  любой
офицер, даже просто прапорщик, лучше материально  обеспечен,  чем  профессор
университета, я уже не говорю о враче и инженере.
   Ирине надоел этот спор. Она не удержалась и зевнула.
   - Господа! Имейте совесть! - вскричал Френкель. - Вы  своими  разговорами
наскучили даме!
   - Действительно, - Каминский  поднялся.  -  Извините  нас.  Мы,  кажется,
увлеклись своими вечными спорами.
   - И так каждый раз, -  пожаловался  Павел,  когда  за  гостями  закрылась
дверь. - Одни разговоры!
   - Но, может быть, они правы? - робко спросила Ирина.
   - Если бы они были правы, то ты бы  не  сидела  сейчас  здесь!  -  жестко
ответил Павел. - Когда судят категориями масс, то часто  забывают  о  судьбе
конкретного человека.
   - Где же истина?
   - Истина в вине, - горько усмехнулся Павел. - Если ты  не  возражаешь,  у
меня есть бутылка отличного вина, и мы сегодня вечером ее разопьем по поводу
нашего благополучного приезда в эти земли обетованные.
   Помимо обучения стрельбе и хождению  на  лыжах,  Павел  усиленно  занялся
образованием Ирины. В поселке было много книг. Но ими  дорожили  и  берегли,
как сокровища, очень неохотно давая читать другим. Где  просьбами,  где  при
помощи подарков, Павел раздобыл несколько, как он говорил, наиболее полезных
книг. Теперь вечерами при свете самодельных свечей  они  вместе  читали  их.
Павел часто останавливался, объясняя непонятные слова и места.  Когда  глаза
ее уставали, он брал у нее книгу и продолжал читать вслух. Иногда она так  и
засыпала во время чтения и не просыпалась, когда он  осторожно  брал  ее  на
руки и относил в постель.
   Он настрелял белок, обработал шкурки и  сшил  из  них  одеяло.  Несколько
кайотов - и появилась шубка. Павел, казалось, умел делать  все.  Работал  он
молча, иногда тихо  мурлыча  или  насвистывая  под  нос  только  ему  одному
известные мотивы.  Ирина  в  таких  случаях  сидела  неподалеку  и  украдкой
наблюдала за умеренными движениями его сильных рук.
   Она уже совсем отошла от пережитых испытаний. Минувшее казалось  далеким,
даже нереальным. Иногда,  вспоминая  его,  она  видела  себя  как  будто  со
стороны. Все, что произошло там, в прошлом, произошло не с ней, а  с  другой
женщиной. Подсознательно она хваталась за эту мысль и почти верила, что  это
именно так. Не было мучительного и позорного рабства тела, не  было  побоев,
истязаний. Был только этот голубой  снег  под  окном,  эта  пылающая  печка,
Павел, сидящий рядом с очередной работой в руках.
   Павел... Она украдкой бросила на него ласковый взгляд. В  ней  давно  уже
проснулась женщина. Она ждала, но ждала робко, несмело, замирая каждый  раз,
когда он называл ее по имени.
   В поселке шла упорная политическая борьба. Основные баталии разыгрывались
между радикальным крылом умеренных и умеренным  крылом  радикалов.  Эти  две
партии  составляли  в  поселке  большинство.  Павел  обычно  не   ходил   на
политические  собрания,  несмотря  на  постоянные  приглашения.  Ирину  тоже
приглашали. Приглашали даже более настойчиво, чем Павла.
   Однажды она не выдержала и спросила его:
   - Можно мне пойти? Я недолго, - тут же добавила она.
   Павел пожал плечами.
   - Иди, коли хочется, - и отвернулся.
   - Обещаю доставить назад в целости и сохранности,  -  заверил  Каминский.
Павел смерил его с ног до головы насмешливым взглядом.
   - Не сомневаюсь.
   Однако  Ирина  почувствовала  в  его  тоне  едва  скрытую   угрозу.   Она
заколебалась, нерешительно смотря то на того, то на  другого,  но  Каминский
уже держал в руках ее шубку. Еще раз взглянув на Павла, она  уже  не  хотела
идти, но тот отвернулся. Вспыхнув с досады, Ирина оделась и вышла  вслед  за
Каминским.
   Снега выпало много. Его никто не убирал. Посреди улицы  протоптана  узкая
тропинка.  Каминский  шел  впереди,  поминутно  оглядываясь.  Вот   тропинка
расширилась, Каминский остановился и, дождавшись Ирину, взял  ее  под  руку.
Так они дошли до дома, где проводились собрания.  Скорее  всего  там  раньше
находилось какое-то торговое заведение, так как стены  еще  сохранили  следы
прикрепленных к ним когда-то полок, в виде полос  более  светлого  цвета.  В
одном конце большой комнаты было устроено нечто вроде трибуны для  ораторов,
в самом же зале стояли грубо сколоченные скамьи, на которые уже  усаживались
люди. Каминский провел ее ближе к трибуне и сел рядом.
   - Я буду давать вам пояснения, - шепнул он ей на ухо.
   Ирина почувствовала, что справа от нее кто-то садится. Она  обернулась  и
узнала Френкеля.
   - Вы разрешите? - спросил он, раскланиваясь с ней.
   - Вы же обычно сидите в другом месте, - недовольно бросил ему  Каминский,
не отвечая на поклон.
   - А сегодня я хочу сидеть здесь! - с вызовом ответил Френкель.
   - Вы что, перешли в нашу партию? - насмешливо спросил Каминский.  -  Ваши
сидят вон там, - он кивнул вправо. - Чего  доброго,  они  подумают,  что  вы
переметнулись к нам.
   - Не беспокойтесь, они ничего плохого не подумают,  -  заверил  Френкель,
вставая и раскланиваясь с входящими.
   - Я посижу пока здесь! - крикнул он через зал кому-то.
   Постепенно все уселись, разговоры прекратились и на трибуну вышел оратор.
Раздались хлопки. Оратор подождал, пока они утихнут, и начал.
   - Дамы и господа! Близится час,  когда  мы  покинем  этот  суровый  край,
приютивший нас - изгнанников кровавого режима и жестокого террора, когда  мы
сможем вернуться в цивилизованное  общество.  Час  близится!  Во  всем  мире
нарастает освободительная борьба. Я напомню вам, что недавно закончил работу
седьмой съезд партии, который призвал к консолидации всех прогрессивных  сил
планеты. Съезд выбрал новый  ЦК  и  определил  программу-минимум:  свержение
монархии.
   Раздались аплодисменты,  возгласы  "Долой  императора!",  на  что  правая
сторона ответила криками "Авантюристы!" и свистом.
   Оратор подождал, пока публика утихнет, и продолжал:
   - Да! Долой императора! Да здравствует республика! Я знаю, - он  выбросил
руку и обвинительным жестом указал вправо, - умеренные не хотят  республики.
Они выступают только за ограничение власти монархии,  за  сохранение  режима
террора и насилия.
   - Неправда!!!
   - Как неправда? Разве можно говорить о  демократии,  о  правах  человека,
которые вы тут превозносите, если сохранить монархический  образ  правления.
Но мы не будем спорить с  вами.  Волна  революции,  которая  набирает  силы,
сметет монархию и установит республику, хотите ли вы этого или нет, господа.
Я продолжаю. Съезд  призвал  добиваться  важнейших  демократических  реформ.
Во-первых, то-есть во-вторых, отмена мозговой  стерилизации  людей,  которым
судьба уготовила быть в низшем классе. Второе, вернее,  простите,  третье  -
денежная реформа, отмена двойной валюты.
   Зал разразился аплодисментами.
   - Четвертое: смягчение законов  селекции  и  расширение  состава  и  прав
третьего класса. Мы требуем, чтобы в будущем правительстве не менее половины
всех  мест  занимали  представители  нашего  класса.  Мы  требуем  смягчения
ограничений на права собственности представителей среднего  класса.  Свободы
торговли. Разрешения на издание независимых газет и журналов. Мы требуем...
   - Постойте, Свенсон! - крикнул, поднимаясь со своего места, Каминский.  -
Почему вы протаскиваете в  решение  съезда  свои  фракционные  лозунги?  Как
известно, съезд не одобрил многие из  них.  Вы  оказались  в  меньшинстве  и
теперь пытаетесь убедить нас, что за вами пошло большинство съезда.
   Он вышел и, отстранив Свенсона, взошел на трибуну.
   - Извините меня, Свенсон, но вы и ваша фракция болтаетесь,  как...  я  бы
сказал, щепка в проруби. Вы не примкнули к большинству, ни к  экстремистским
группам, которые называют себя  ДС,  то  есть,  Движение  сопротивления.  Те
говорят более открыто: давайте  начнем  стрелять.  Вы  же  не  призываете  к
стрельбе, но требуете таких вещей, которые неизбежно приведут к стрельбе. Не
надо строить радужных надежд, Свенсон. Надо  быть  реалистом.  Революционной
обстановки в  обществе  пока  нет.  Вы  же  выдвигаете  лозунги,  как  будто
революция уже началась. Это, как правильно кто-то крикнул из зала, чистейшей
воды авантюризм. Партия не пошла за вами, прекрасно понимая,  что  вслед  за
этим последует ее полный разгром. Ваши требования не учитывают экономических
последствии. А политик, который не учитывает  экономики,  -  не  политик,  а
фразер.
   Вот, к примеру, отмена мозговой стерилизации. Вы представляете,  к  каким
пагубным  в  настоящее  время  экономическим  последствиям   приведет   она?
Остановятся заводы и фабрики.  В  мире  наступит  голод,  так  как  сельское
хозяйство не сможет обеспечить всех продуктами питания. И кто же  пострадает
в конечном итоге? Средний класс, о котором вы  больше  всего  печетесь.  Вот
куда вы нас тянете, Свенсон! Другое дело - постепенное ограничение  мозговых
операций. Здесь мы можем согласиться. Но это процесс длительный, и  не  надо
торопить события. Мы ведь тоже  за  ограничение  применения  мнемофильмов  и
вживления этих ужасных электродов. Но можно ли сейчас  серьезно  говорить  о
полном отказе