ества? Мы хотим спасти его хотя бы тем, что сохраним часть  генофонда
путем  отбора  лучших  представителей   населения.   В   этом   нет   ничего
предосудительного. В нашу партию мы принимаем  только  сильных,  красивых  и
генетически полноценных людей. Тебе не  кажется,  что  то,  что  мы  делаем,
является своего рода защитной реакцией  Гомо  Сапиенса  перед  надвигающейся
катастрофой? Решай, с кем  ты.  С  теми,  кто  обрекает  своих  потомков  на
генетическое вырождение, или с нами,  которые  хотят  их  спасти.  -  Бэксон
убеждал все настойчивей и настойчивей, и Лацис в конце концов сдался.
   Теперь Бэксон не уговаривал, а командовал, не забывая и  о  "проповедях".
"В партии должна быть железная дисциплина, - вещал он.  -  Мы  ставим  перед
собой великую цель.  Пойми,  что  все  другие  вопросы  жизни  пасуют  перед
проблемой выживания человека как вида. Можно исправить ошибки, допущенные  в
социальной структуре общества, иногда даже сознательно  пойти  на  ухудшение
этой структуры, но если будет повреждена биологическая основа, то уже  ничто
не поможет".
   Лацис слушал и соглашался.
   - Вид Гомо Сапиенс, - излагал свою теорию Бэксон,  -  эволюционирует  так
же, как и другие виды.  Ведь  откуда  берется  многообразие  видов,  как  не
вследствие их эволюции и разделения исходного вида  на  параллельные  ветви?
Некоторые  из  них  более  прогрессивны,  другие  консервативны,  третьи   -
регрессируют. Человек произошел от  обезьяны,  но  не  остановился  в  своем
развитии, а продолжает развиваться, и в процессе этого  развития  образуются
побочные линии его эволюции. Это незаметно  в  течение  одного-двух  и  даже
многих  поколений,  но  количественные  накопления  постепенно  приводят   к
качественному  скачку,  который  может  на   определенном   этапе   эволюции
проявляться более заметно.  Мы  и  живем  сейчас  во  времена  качественного
скачка. Род человеческий уже не един биологически.  Он  расслоился.  Мы  это
первые заметили и хотим помочь эволюции, ускорить  ее  и,  главное,  сделать
так, чтобы ростки нового, более прогрессивного, не затерялись в общем болоте
регрессии человека. Ты  же  сам  знаешь,  что  на  каждую  полезную  мутацию
приходится сто тысяч вредных, и если бы не отбор, прогрессивные ветви быстро
бы засохли, заглушенные вредными мутациями.
   - В человеческом обществе, - продолжал он, - естественный отбор  подавлен
как социальностью общества, которая мешает  слабому  погибнуть  и  дает  ему
возможность вносить загрязнение в общий генофонд, так и  успехами  медицины.
Тут мы видим парадокс, когда явление  переходит  в  свою  противоположность.
Добро обращается в зло. Добро  каждому  -  в  зло  всеобщему.  Разум  создал
социальность,  но  социальность,  развиваясь  без  вносимой  в  ее  развитие
коррекции, учитывающей биологическую целесообразность, приводит к  нарушению
биологической целесообразности, к  нарушению  биологического  равновесия  и,
следовательно, к поражению самого разума в конечном итоге. Разум  уничтожает
разум! Это общее явление конечности всех процессов, проходящих во Вселенной.
Однако у разума именно потому, что он разум есть шанс выйти из этой всеобщей
закономерности и выжить. Но для этого разум должен вносить иногда  коррекции
в условия своего существования. В данный момент, чтобы спасти  биологическую
основу бытия, он должен внести коррекцию в социальную  структуру.  Пойти  на
жертвы,  но  выжить,  чтобы  потом  вступить  в  новый  этап  прогрессивного
развития. Представь себе, если бы сотни тысяч лет назад, когда  одновременно
существовал Гомо Сапиенс, неандерталец и  питекантроп,  человек  признал  их
равными себе и соответственно смешивался с ними. Что  бы  мы  имели  сейчас?
По-прежнему в лесах бродили бы собиратели кореньев, червей и улиток.  Одетые
в лучшем случае в шкуры, кривоногие, сгорбленные  существа  охотились  бы  с
каменными топорами за скудной дичью, а когда дичи не было бы, пожирали своих
собратьев. Нет, Питер, первобытный человек был значительно мудрее  нас,  так
как не  колебался  и  уничтожал  своих  отставших  в  развитии  собратьев  -
питекантропа и неандертальца. Его  мудрость  заключалась  в  остро  развитом
чутье биологической необходимости. Именно  биологическая  сущность  является
первоосновой всего, тем базисом, на котором строится все  остальное,  в  том
числе и социальность.
   - Что-то подобное я  уже  слышал.  В  XX  столетии  были  теории  расовой
неполноценности. Кажется, это связано с неким Гитлером. Я точно не помню.
   -  Гитлер  был  великим  человеком.  Он  интуитивно   понимал   опасность
надвигающейся  катастрофы.  Это  был  человек,  который  на  целые  столетия
опередил  свое  время.  Но  тогда,  в  условиях  существования  национальных
государств, он не мог  ничего  другого  предложить,  кроме  идеи  господства
арийской расы. Тут его основная трагическая ошибка. Ставя  одну  нацию  выше
других, он противопоставил себя всему миру, естественно, погиб. Он не  учел,
да и не мог тогда учесть, что процессы эволюции идут  одновременно  во  всех
расах  и  нациях.  Новое  проявляется  везде.  И  в  новом  обществе   будут
существовать  различные  расы.  Мы  не  противопоставляем  одну  другой,  мы
противопоставляем новое, прогрессивное, старому. Это новое, подобно  птенцу,
уже стучит клювом в скорлупу. Наша  задача  -  помочь  птенцу  выбраться  из
скорлупы, не дать ему там засохнуть. Великая задача, великая  цель.  Пройдут
века,  новое  победит,  и  потомки  будут  о  нас  говорить:   "Они   спасли
человечество, они первые увидели новое и не  дали  ему  погибнуть!"  Старое,
естественно,  будет  сопротивляться.  Надо  вооружиться   мужеством   борца,
подчинить  всего  себя  идее:  разум,  эмоции,  чувства.  Здесь   не   место
слабонервным.  Обществу  будет  больно.  Ну  и  что?  Разве  хирург,  спасая
больного, не делает ему больно?  Но  никому  не  придет  в  голову  обвинять
хирурга в злодействе. Общество - тот же организм, и мы,  вооружившись  ножом
хирурга, призваны отсечь гнилые и поврежденные ткани, чтобы спасти его.
   - Все это мне кажется убедительным, - согласился Лацис. -  Но  почему  же
тогда общество отвергло вашу программу? Проведен всенародный  референдум,  и
ваша партия запрещена.
   -  Ответь  мне,  пожалуйста,  был  ли  когда-нибудь  случай   в   истории
человечества, когда новое поначалу не отвергалось, а носители  этого  нового
не подвергались преследованию? Разве не сгорел на  костре  Бруно,  разве  не
бросали в тюрьмы и на каторги первых  социалистов-революционеров?  Увы,  это
закономерность. Общество консервативно  по  своей  природе.  Носители  новой
информации, как правило, вначале бывают не поняты, так как  они  стоят  выше
общества. Должно пройти время, и оно созреет для восприятия новых идей. И  в
области социального развития, и в области  научного  предвидения.  Разве  не
посчитали выжившим из ума основателя  неэвклидовой  геометрии  Лобачевского?
Разве  не   преследовали   Галилея?   Роберта   Майера,   открывшего   закон
термодинамики, посадили в сумасшедший дом, и так  далее,  и  тому  подобное.
Чему ты удивляешься? Должно пройти время и старое, консервативно настроенное
поколение должно сменить новое, лишенное этого  консерватизма,  но,  в  свою
очередь, не застрахованное от приобретения своего собственного.
   Прибыв на место новой  работы,  Лацис  сразу  же  понял,  что  продукция,
выпускаемая подземным заводом, представляет не  что  иное,  как  бластеры  -
оружие, которое разрешается иметь только экипажам космических кораблей.
   - Что ты хочешь в конце концов? - раздраженно спросил Бэксон, когда Лацис
с волнением в голосе стал говорить ему об  этом.  -  Революция  должна  себя
защищать. А мы делаем революцию.  Может  быть,  самую  великую  революцию  в
истории   человечества!   Вспомни   Великую   Октябрьскую   социалистическую
революцию, которая произошла в начале XX  столетия  на  твоей  родине  и  во
многом опередила пути развития человечества  на  двести  лет  вперед.  Разве
партия не создавала тогда  вооруженные  рабочие  отряды,  именуемые  Красной
Гвардией? Идеи  революции  могут  быть  различные.  Все  зависит  от  уровня
развития общества. Но техника, методика делания революции всегда остается  в
принципе одной. Наполеон  говорил,  что  все  решают  большие  батальоны.  В
революции они тоже играют решающую роль. Делать революцию, не  позаботившись
о ее вооружении, - чистой воды дилетантство.
   И еще один резкий разговор произошел у Лациса  с  Бэксоном,  когда  Лацис
более подробно познакомился с нравами, царящими в поселке.
   - Ты прекрасный инженер, Питер, - с уже нескрываемым раздражением  сказал
ему Бэксон, когда Лацис выложил все, что он думает по этому  поводу,  -  но,
честное слово, если бы ты знал, как ты мне надоел со  своим  интеллигентским
нытьем.
   - Если я тебе надоел, то зачем ты таскаешь меня по всему свету и  затащил
под конец в эту забытую Богом дыру? Давай разойдемся!
   - Подожди, не кипятись,  черт  возьми.  Представь  себе  такую  ситуацию:
генерал планирует большое сражение. Что он при этом должен учитывать?
   - Ну, силы противника.
   - Правильно, а еще?
   - Свои силы.
   - Тоже правильно, но кроме всего, он  должен  учитывать  и  до  некоторой
степени планировать собственные потери в живой силе и технике. Он знает, что
потери неизбежны. Какой же это будет генерал, который откажется от  сражения
только потому, что противник тоже стрелять умеет и нанесет  ему  потери?  Не
так ли?
   - Не вижу аналогии между потерями в сражении и борделями в поселке.
   -  Напрасно!  Аналогия  есть.  Мы  тоже,  спасая  биологическую  сущность
человечества, несем потери и планируем их. В чем? В  социальности  человека.
Помнишь  наш  спор  во  Флориде?  Да,  мы   жертвуем   определенной   частью
социальности сознательно, потому что иначе нельзя. Я тебе уже доказывал это.
Теоретически ты  со  мною  согласился.  Как  всякий  интеллигент,  ты  легко
соглашаешься с теорией, но пасуешь,  когда  дело  доходит  до  практики.  Мы
делаем революцию с людьми. Реальными людьми, а не с выдуманными идеалами.  У
нас боевые отряды здоровых, тщательно отобранных мужиков.  Ты  что  думаешь,
они будут годами сидеть здесь, в глуши, и заниматься, извини меня за  слово,
мастурбацией? Да через два-три месяца они бы все послали нас  к  этой  самой
матери и разбежались кто куда. Стой, Питер, на земле и не пари,  пожалуйста,
в облаках.
   - Но их сюда доставили насильно!
   - Правильно! А ты можешь набрать сюда сотню хороших девочек  добровольно?
Нет? Вот то-то и оно.  Или,  может  быть,  прикажешь  привезти  сюда  старых
потасканных курв, набранных в портовых борделях? Они бы поехали! Это  точно!
Но на хрена они тут нужны, и вряд ли это  понравилось  бы  нашим  мальчикам.
Послушай меня! Брось сушить себе голову, будь, как  все.  Здесь  уж  не  так
плохо.
   - Ну а эти рабочие? Зачем вы им сделали мозговые операции?
   - Это подонки общества, которых мы набрали на самом  дне.  Преступники  и
потенциальные убийцы. Каждый из них кончил бы жизнь в тюрьме, совершив перед
этим преступление. Мы спасли фактически общество от них, а их самих от самих
себя, лишив их потенции к преступлениям. В конце концов они сыты, и  ты  сам
убедился, вполне довольны своей судьбой. А вообще, я тебя понимаю. Ты должен
адаптироваться к новым условиям. Твоя ностальгия, поверь мне, скоро пройдет.
   - А громадный цех по производству героина - это тоже оружие революции?
   - А как же? Именно так! Когда-то очень крупный китайский деятель по имени
Мао Дзэдун сказал, что опиум -  это  прекрасное  и  мощное  оружие  в  руках
революции. Кажется, так. За дословность не  ручаюсь.  Так  вот,  именно  это
оружие мы и производим. А  собственно  что?  Какова  задача  в  производстве
любого  оружия?  Нанести  ущерб   противнику.   Наркотики   подрывают   силы
противника.  Кто  применяет  наркотики?  Недочеловеки!  Те,  которые  и  так
обречены на вымирание.  Мы  только  ускоряем  этот  процесс,  чтобы  быстрее
высвободить на земле место для новых здоровых людей.  Пусть  тебя  ничто  не
пугает.  Пойми  меня,   новое,   пока   оно   не   родилось,   может   иметь
непривлекательный вид. Эмбрион  человека  тоже  уродлив,  а  ведь  из  этого
эмбриона вырастает человек, и глядя на умопомрачительную красавицу, ты  ведь
не думаешь о том, как она выглядела в утробе матери. Так и наше  движение  -
сейчас оно переживает эмбриональное развитие. Ты  помнишь  сказку  Андерсена
"Гадкий утенок"? Так вот, то, что тебе сейчас  кажется  гадким  утенком,  со
временем станет белоснежным лебедем!
   Они  стояли  возле  причала.  Был  конец  дня.  Солнце  уже  повисло  над
горизонтом огромным огненным шаром.  Темнота  наступила  быстро.  Из  сельвы
донеслись голоса  ревунов.  Пронзительный  хохот  этих  обезьян  сливался  с
другими звуками ночной сельвы в единую какофонию, к которой европейцу всегда
трудно привыкнуть. Лацис - житель севера, привыкший к мягким краскам  своего
края, тосковал по родным пейзажам, по белесо-голубому небу своей родины,  по
ее предрассветным туманам и долгим, медленно наступающим сумеркам.
   - Послушай, Питер, - вывел его из задумчивости голос Бэксона.
   - Ты просто устал. Тебе  надо  отдохнуть,  немного  поразвлечься.  Я  сам
виноват. Из-за дел не мог уделить тебе достаточно  внимания.  Но  сегодня  я
исправлю положение. Мы хорошо кутнем. Я, ты, доктор и... - он  задумался  на
мгновение. - Да! - сказал он. - Это идея. Возьмем с собой Джонни.
   Доктора - добродушного толстяка Курта Альтермана  -  Лацис  знал  хорошо.
"Кто такой Джонни? А не все ли равно? - подумал он.
   - Может быть, действительно, мне надо напиться? Напьюсь!" - решил Питер и
пошел за Бэксоном.
   Они прошли набережную, миновали главную  улицу  поселка  и  метров  через
триста завернули в аллею,  обсаженную  кустами  роз.  Дальше  пошли  домики,
закрытые  со  стороны  улицы  живой  изгородью.  Лацис  догадался,  где  они
находятся, и остановился.
   - Куда ты меня завел? - недовольно спросил он Бэксона. Тот дружески обнял
его рукой за плечи.
   - Все в порядке, старина. Ты, я, доктор и Джонни... Можешь быть  спокоен.
Все будет о'кэй. Пошли.
   Лацис неохотно поплелся следом.
   Дверь одного из домиков, на крыльцо  которого  поднялся  Бэксон,  открыла
женщина лет сорока - сорока пяти.
   - Как дела, старая каракатица? - приветствовал ее Бэксон.
   Та отнюдь не обиделась на такое  приветствие,  напротив,  улыбаясь,  шире
открыла дверь и что-то тихо прошептала Бэксону.
   - Принеси пока выпить! - распорядился  он,  входя  в  дом  и  делая  знак
Лацису, чтобы тот следовал за ним.
   В прихожей дома на стене висел телефон. Бэксон позвонил доктору, чтобы он
шел к нему и по дороге захватил Джонни.
   - Заходи, - пригласил он Лациса, открывая дверь в большую комнату.
   Пол здесь был устлан коврами, посреди стоял стол,  а  по  бокам  у  стен,
увешанных зеркалами, - диваны, покрытые потертыми коврами.
   - Располагайся! - предложил Бэксон.
   Он сел на диван и начал стаскивать сапоги. - Снимай, дай отдохнуть ногам,
- он швырнул сапоги в угол и остался в носках.
   Лацис последовал его примеру. Несмотря на жаркий климат, жители  поселка,
опасаясь змей, которые тут водились в изобилии, вынуждены были носить сапоги
из толстой кожи. За  день  ноги  уставали  так,  что,  казалось,  наливались
свинцом.
   Лацис разулся, с наслаждением сел на диван и вытянул ноги.
   Дверь отворилась, вошла молодая девушка с подносом в  руках.  На  подносе
стояли бутылки виски, стаканы со льдом и сифон с содовой водой.
   - Ты будешь разводить? - спросил Бэксон, наливая себе почти полный стакан
виски.
   - Правильно! - согласился он, когда Лацис отрицательно покачал головой.
   - Ты знаешь, я научился пить  неразбавленные  виски  у  себя  на  родине.
Русские в этом понимают толк и не портят напиток.
   Пока он это говорил, девушка  принесла  закуску  и  расставила  на  столе
тарелки.
   - Нас будет четверо, - сообщил ей Бэксон. - Так  что  тащи  еще  виски  и
чего-нибудь пожевать.
   Лацис, который пил редко, быстро опьянел от одного стакана. Бэксон  налил
ему еще. "Буду пьяный!" - подумал Лацис, но осушил вслед за Бэксоном и  этот
стакан.
   Когда  к   ним   присоединился   Альтерман   и   рыжий   малый,   который
отрекомендовался: "Джонни!", Лацис был уже изрядно пьян. Ему стало весело  и
захотелось петь.
   - Ты больше не пей, - добродушно посмеиваясь, посоветовал ему Бэксон.  Он
был совершенно трезв, как бывает  трезв  человек,  привыкший  к  ежедневному
употреблению  крепких  напитков,  находясь  в  том  периоде  устойчивости  к
алкоголю,  который  потом  неизбежно  приводит  многих  к   третьей   стадии
алкоголизма, когда уже одна рюмка валит с ног.
   -  Закусывайте,  -  Джонни  услужливо  пододвинул  ему  тарелку  с  тонко
нарезанными ломтиками колбасы и сыра.
   - Лучше съешьте ломтик ананаса, - посоветовал доктор.
   - Спас-сибо, - поблагодарил Лацис заплетающимся  языком.  Он  съел  кусок
ананаса, затем пожевал колбасу.
   За столом  между  тем  началась  оживленная  беседа.  Доктор  рассказывал
анекдоты. Бэксон и Джонни покатывались со смеху.
   Лацису стало неудобно за свое опьянение и  он  попытался  "взять  себя  в
руки".
   - Вы давно здесь? - вежливо  осведомился  он  у  Джонни,  которого  видел
впервые. Собственно, ему было глубоко безразлично, давно  Джонни  здесь  или
недавно, просто он хотел вступить в беседу.
   - Я здесь наездами, - ответил Джонни. Почему-то его ответ вызвал  веселый
смех у остальных.
   Лацису показалось, что они смеются над ним. Он  обиделся  и  встал  из-за
стола, хотел выйти, но пошатнулся и упал в кресло.  Поднявшись,  однако,  он
нетвердой походкой направился к двери.
   - Ты куда? - Бэксон схватил его за руку.
   Лацис смерил его взглядом с ног до головы.
   - Я не могу оставаться в обществе людей, которые  меня  не  уважают.  Что
значит наездами?
   - Да брось ты! Никто над тобой не смеется.  Действительно,  Джонни  часто
уезжает. - Он взял Лациса за руку и отвел на место.
   - Извините меня великодушно! - попросил он прощения у Джонни. - Я вас  не
так понял! - Он уронил голову и закрыл глаза. Чувствовал он себя прескверно.
Щеки  одеревенели,  комната,  казалось,  покачивается   и   вместе   с   ней
покачивается стол. Захотелось спать.
   Очнулся он лежа на диване, Ворот рубашки и ремень на брюках  расстегнуты.
Веселье в комнате было в полном разгаре.  К  мужским  голосам  присоединился
звонкий смех женщин.
   Он поднялся, сел и осмотрелся. Первое, что увидел, бросило его в жар. Это
была Эльга. Полураздетая, она сидела на коленях у Джонни.
   - Не тронь ее! - Лацис, несмотря на опьянение, пружиной взвился  и  нанес
Джонни удар правой рукой в челюсть. Тот слетел со стула.
   - Ты что?! - вскочил Бэксон.
   - Убью! - закричал Лацис, хватаясь за ножку стула. В следующее  мгновение
он получил удар по голове и потерял сознание.

   СЮЗАННА - ЭЛЬГА
   Лацис очнулся и застонал.
   - Сейчас, сейчас, - послышался издали голос.
   Он почувствовал, что ему в  руку  вонзилось  что-то  острое  и  холодное.
Сознание прояснилось. Он увидел над собой склонившееся лицо Альтермана.
   - Ну вот, отлично! Сейчас все пройдет, - участливо проговорил тот.
   - Эльга!  Где  Эльга?  -  Лацис  попытался  встать,  но  доктор  мягко  и
решительно воспрепятствовал этому, прижав руками его плечи к высоко  взбитой
подушке. Лацис услышал, вернее, почувствовал, что дверь в комнату отворилась
и кто-то вошел.
   - Ну как, очухался? - услышал он голос Бэксона.
   Тот подошел поближе.
   - Ну, не ожидал  от  тебя,  старина,  -  укоризненно  проговорил  Бэксон,
увидев, что Лацис уже пришел в себя. - Напился, как свинья,  полез  драться.
На что это похоже? Испортил всем вечер.
   - Где Эльга? Куда вы ее дели?
   - Ты что, бредишь? Откуда здесь может быть Эльга? Ты же знаешь,  что  она
во Флориде.
   - Не в