╤ЄЁрэшЎ√: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
, а это один из самых завидных военных чинов. Все это поможет мне
восстановить честь и славу имени, завещанного мне предками. Ты и для этого
нужна мне, Алоиза. Нужна, наконец, и потому, что я счастлив, ибо, повторяю,
меня любит Диана, да, да, прежняя Диана, подруга моего детства, которая не
забыла своей доброй Алоизы, хотя и называет своим отцом короля. Так вот,
Алоиза: дочь короля и герцогини де Валантинуа, вдова герцога де Кастро
никогда не забывала и всем сердцем всегда любила своего безвестного друга из
Вимутье. Она мне призналась в этом час назад, и ее сладостный голос еще
звучит в моем сердце. Так приезжай же, Алоиза! Право же, я так счастлив, что
не в силах сносить одиночество".
XI. МИР ИЛИ ВОЙНА?
7 июня Королевский совет заседал в полном составе. Рядом с Генрихом II
и принцами крови расположились коннетабль Анн де Монморанси, кардинал
Лотарингский и брат его Карл де Гиз, архиепископ Реймский, канцлер Оливье де
Лаквиль, президент Бертран, граф Омальский, графы Седан, Юмьер и Сент-Андре
с сыном.
Виконт д'Эксмес в качестве капитана гвардии стоял у дверей с обнаженной
шпагой.
Весь интерес заседания, как и всегда, заключался в своеобразном
состязании в честолюбии между враждующими домами Монморанси и Гизов,
представленных в Совете на сей раз самим коннетаблем и кардиналом.
- Государь, - говорил кардинал Лотарингский, - опасность велика, враг у
ворот. Огромная армия скапливается во Фландрии, и завтра же Филипп Второй
может вторгнуться на нашу территорию, а Мария Английская - объявить нам
войну. Государь, тут нужен бесстрашный полководец, молодой и сильный,
который бы мог действовать смело и решительно и одно имя которого уже
приводило бы в трепет испанца.
- Каково, например, имя вашего брата, господина де Гиза, - иронически
вставил Монморанси.
- Да, таково имя моего брата, вы правы, - отрезал кардинал, - таково
имя победителя при Меце, Ренти и Валенцы. Да, государь, именно герцога де
Гиза необходимо как можно скорее отозвать из Италии, где он испытывает
недостаток в средствах, где ему только что пришлось снять осаду с Чивителлы
и где он и его армия превращаются в никому не нужную обузу, тогда как здесь
они послужили бы верным оплотом против вторжения чужеземцев.
Король небрежно повернулся в сторону коннетабля, как бы говоря ему:
ваше слово.
- Государь, - заговорил господин де Монморанси, - отзовите армию, тем
более что это блистательное завоевание Италии, как я и предсказывал,
кончается смехотворно. Но для чего вам ее отводить? Посмотрите, какие
известия получены с севера: на границе с Нидерландами все спокойно; Филипп
Второй трепещет, Мария Английская безмолвствует. От вас самих зависит
возобновить перемирие, государь, или продиктовать условия мира. Вам нужен не
полководец, действующий очертя голову, а министр, опытный и благоразумный,
не ослепляемый честолюбивым пылом молодости, способный заложить основы
достойного и почетного для Франции прочного мира.
- Нужен такой министр, например, как сам господин коннетабль, -
язвительно вставил кардинал Лотарингский.
- Да, как я! - надменно вскинулся Анн де Монморанси. - Я открыто
советую королю не волноваться из-за какой-то там войны, вести которую
придется лишь в том случае, если он сам пожелает воевать. Внутренние дела,
состояние финансов, интересы религии заслуживают гораздо большего внимания;
и рассудительный дипломат нам нужен сейчас во сто раз больше, чем самый
предприимчивый военачальник.
- И во сто раз больше иметь право притязать на благосклонность его
величества, не так ли? - едко спросил кардинал Лотарингский.
- Его высокопреосвященство закончил мою мысль, - хладнокровно продолжал
Монморанси, - и коли уж затронули этот вопрос, я дерзну попросить у его
величества доказательства того, что мои миролюбивые усилия ему приходятся по
душе.
- Какое еще доказательство? - вздохнул король.
- Государь, я умоляю ваше величество открыто объявить о чести,
оказанной вами моему дому, - о согласии на брак моего сына с герцогиней
Ангулемской. Я нуждаюсь в этом официальном подтверждении и в этом
торжественном обещании, чтобы твердой поступью продолжать свой путь, не
терзаясь сомнениями моих друзей и нелепыми нападками моих врагов.
Этот смелый выпад встречен был двояко: возгласами одобрения или
возмущения в зависимости от симпатии и склонностей того или другого члена
Совета.
Габриэль вздрогнул и побледнел, но тут же приободрился, когда кардинал
Лотарингский живо ответил:
- Насколько я знаю, булла святого отца, расторгающая брак Франциска де
Монморанси и Жанны де Фиен, еще не прибыла и может вообще не прибыть.
- Тогда можно будет обойтись и без нее, - сказал коннетабль. - Эдиктом
можно объявить недействительными тайные браки.
- Разумеется, можно поступить и так, - отозвался король, по слабости
характера и равнодушию готовый, казалось, уступить настойчивости коннетабля.
Габриэль, чтоб не упасть, вынужден был опереться на шпагу.
Глаза у коннетабля заискрились от радости. Партия мира, благодаря его
наглой беззастенчивости, по-видимому, решительно восторжествовала.
Но в этот миг во дворе зазвучали трубы. Играли какой-то незнакомый
мотив. Члены Совета обменялись недоуменными взглядами. Почти одновременно
вошел церемониймейстер и, низко поклонившись, доложил:
- Сэр Эдуард Флеминг, герольд Англии, ходатайствует о чести предстать
пред его величеством.
- Введите герольда Англии, - удивленно, но спокойно ответил король.
По знаку Генриха вокруг него расположились дофин и принцы, а за ними -
остальные члены Королевского совета. Появился герольд, сопутствуемый только
двумя оруженосцами. Он поклонился сидевшему в кресле королю. Тот небрежно
кивнул ему.
После этого герольд провозгласил:
- "Мария, королева Англии и Франции, Генриху, королю Франции. За связь
и дружбу с английскими протестантами, врагами нашей веры и нашего отечества,
и за предложение и обещание помогать и покровительствовать им, мы, Мария
Английская, объявляем войну на суше и на море Генриху Французскому". И в
залог этого вызова я, Эдуард Флеминг, герольд Англии, бросаю здесь мою
боевую перчатку.
Повинуясь жесту короля, виконт д'Эксмес поднял перчатку сэра Флеминга.
- Благодарю, - сухо обратился Генрих к герольду.
Затем, отстегнув великолепную цепь, которая была на нем, он передал ее
герольду через Габриэля и произнес, снова наклонив голову:
- Можете удалиться.
Тот отвесил глубокий поклон и вышел. Спустя минуту снова зазвучали
английские трубы, и только тогда король нарушил молчание.
- Сдается мне, - сказал он коннетаблю, - что вы несколько поторопились,
обещая нам мир и уверяя нас в добрых намерениях королевы Марии. Это
покровительство, якобы оказываемое нами английским протестантам, - лишь
благочестивый предлог, прикрывающий любовь нашей сестры, королевы
Английской, к ее молодому супругу Филиппу Второму. Война с двумя
супругами... Ну, что там? Что еще случилось, Флоримон?
- Государь, - доложил вернувшийся церемониймейстер, - экстренный курьер
от господина пикардийского губернатора.
- Будьте добры, господин кардинал, - любезно попросил король, -
просмотрите почту.
Кардинал вернулся с депешами и передал их Генриху.
- Ну, господа, - сказал король, пробежав их, - вот и новости другого
сорта. Войска Филиппа Второго... собираются в Живе, и господин Гаспар де
Колиньи [Гаспар де Колиньи (1519-1572) - военачальник и крупный
государственный деятель С 1569 года стоял во главе гугенотов; убит в
Варфоломеевскую ночь] доносит нам, что их возглавляет герцог Савойский.
Достойный противник! Ваш племянник полагает, господин коннетабль, что
испанская армия готовится штурмовать Мезьер и Рокруа, чтобы отрезать
Мариенбург. Он срочно просит подкреплений для усиления этих пунктов и
отражения первых атак.
Волнение охватило всех собравшихся.
- Господин де Монморанси, - продолжал король, спокойно улыбаясь, - не
везет вам сегодня с предсказаниями. Мария Английская безмолвствует, говорили
вы, а нас только что оглушили ее трубы. Филипп Второй... трепещет, и
Нидерланды спокойны, говорили вы также, а король Испанский так же мало нас
боится, как и мы его. Во Фландрии, видимо, идет немалая возня. Так что,
думается, благоразумные дипломаты должны ныне уступить место смелым
полководцам.
- Государь, - отозвался Анн де Монморанси, - я коннетабль Франции, и
война мне лучше знакома, чем мир.
- Это верно, кузен, - ответил король, - и я с удовольствием вижу, что
ваш воинственный дух воспрянул. Извлеките же свой меч из ножен, я буду
только этому рад. Я хотел всего лишь сказать, что война должна отныне стать
единственной нашей заботой... Господин кардинал Лотарингский, напишите
своему брату, герцогу де Ги-зу, что ему следует вернуться немедленно. Ну, а
внутренние и семейные дела придется на время отложить... Что же касается
брака герцогини Ангулемской, то мы, пожалуй, хорошо сделаем, если дождемся
санкции папы.
Коннетабль скорчил гримасу, кардинал усмехнулся, Габриэль вздохнул с
облегчением.
- Господа, - продолжал король, стряхнувший с себя, казалось, всю свою
вялость, - господа, надо нам зрело обдумать множество важных вопросов.
Сейчас мы закончим, но вечером соберемся опять. Итак, до вечера, и боже
храни Францию!
- Да здравствует король! - воскликнули члены Совета в один голос и
разошлись.
XII. МОШЕННИК ВДВОЙНЕ
Озабоченный коннетабль возвращался от короля. Метр Арно дю Тиль вышел
ему навстречу и тихо окликнул его:
- Монсеньер, одно слово...
- Что такое? - вырвалось у коннетабля. - Ах, это вы, Арно? Что вам от
меня нужно? Сегодня я совершенно не расположен к беседе...
- Да, я понимаю, - сказал Арно, - монсеньер огорчен оборотом дела со
свадьбой госпожи Дианы и господина Франциска.
- Как ты успел уже проведать об этом, мошенник? Но, в сущности, плевать
мне на то, что об этом знают. Ветер благоприятствует дождю и Гизам, вот это
несомненно.
- А завтра ветер подует в сторону ведра и Монморанси, - осклабился
шпион, - и если сегодня король против этого брака, то завтра он может
переменить решение. Пожалуй, дело сейчас не в короле. На нашем пути
вырастает новое значительное препятствие, монсеньер.
- Откуда же ждать препятствия более значительного, чем немилость или
хотя бы только холодность короля?
- Со стороны герцогини Ангулемской, например, - ответил Арно.
- Что-то ты учуял, ищейка? - подошел к нему явно заинтересованный
коннетабль.
- А на что же иное, по-вашему, ушли у меня минувшие две недели,
монсеньер?
- Да, о тебе давненько не было слышно.
- Ну, вот видите! - подхватил гордо Арно. - А вы-то меня упрекали, что
я слишком часто попадаю в донесения полицейских дозоров. Кажется, последние
две недели я работал осмотрительно и бесшумно.
- Это верно, - подтвердил коннетабль, - и я немало удивлялся, что мне
не приходится выручать тебя из узилищ, каналья. Ты ведь если не играешь, то
пьянствуешь или если не дерешься, то развратничаешь.
- Но истинным героем последних двух недель был не я, монсеньер, а некий
оруженосец нового капитана гвардии виконта д'Эксмеса, по имени Мартен-Герр.
- Да, да, припоминаю, Мартен-Герр заменил Арно дю Тиля в рапортах,
которые мне представляют каждый вечер.
- Кого недавно подобрал мертвецки пьяным дозор? - спросил Арно.
- Мартен-Герра.
- Кто подрался из-за шулерских игральных костей и пырнул шпагой самого
красивого из жандармов французского короля?
- Опять же Мартен-Герр.
- Наконец, кого вчера накрыли на попытке похитить жену слесаря, метра
Горжю?
- Все того же Мартен-Герра. Этот негодяй так и просится на виселицу.
Должно быть, не большего стоит и его хозяин, виконт д'Эксмес, за которым я
поручил тебе наблюдать; он вечно выгораживает и защищает своего оруженосца,
уверяя, что нет человека более смирного и добропорядочного.
- То же самое вы, по доброте душевной, не раз говорили и обо мне,
монсеньер. Мартен-Герр думает, что он одержим дьяволом. В действительности
же он одержим мною.
- Как? Что это значит? Не сатана ли ты? - в ужасе вскричал коннетабль,
крестясь. Ведь он был невежествен, как рыба, и суеверен, как монах.
Метр Арно ответил только сатанинским смешком и, заметив, что коннетабль
достаточно напуган, сказал:
- О нет, я не черт, монсеньер. Чтобы вы убедились в этом и успокоились,
я прошу у вас пятьдесят пистолей. Будь я чертом, согласитесь, мне бы не
нужны были деньги и я бы сам себя выручал из затруднительных положений.
- Ты прав, - облегченно вздохнул коннетабль, - и вот тебе пятьдесят
пистолей.
- Я их заслужил, монсеньер, завоевав доверие виконта д'Эксмеса. Я,
правда, не дьявол, но я немножко колдун, и стоит мне надеть особый, темного
цвета камзол и желтые штаны, как виконт начинает беседовать со мною, точно с
испытанным, старым другом, от которого нет у него тайн.
- Гм!.. Все это пахнет веревкой, - хмыкнул коннетабль.
- Метр Нострадамус [Мишель Нотрдам, иначе Нострадамус (1503- 1566) -
французский врач и знаменитый астролог. В книге "Сотни" поместил несколько
сот предсказаний в виде четверостиший (в одном из них предсказывал, что
конец мира произойдет в 1886 году)], едва взглянув на меня, когда я однажды
проходил мимо него по улице, предсказал мне по моей физиономии, что я кончу
жизнь между небом и землей, так что я смирился со своим жребием, а это
бесценное преимущество. Человек, которому суждено кончить виселицей, не
боится ничего, даже петли. Для начала я сделался двойником оруженосца
виконта д'Эксмеса. Ну вот, знаете ли вы, догадываетесь ли вы, кто такой этот
виконт?
- Знаю, конечно: яростный сторонник Гизов.
- Хуже того: он счастливый возлюбленный госпожи де Кастро.
- Что ты плетешь, бездельник, и откуда это известно тебе?
- Я сказал, что у него от меня нет секретов. Это я чаще всего отношу
записки его любезной и приношу ответы. Я в наилучших отношениях с
камеристкой этой дамы, причем камеристка только удивляется непостоянству
характера своего кавалера: сегодня он предприимчив, как паж, а завтра робок,
как монашенка. Виконт д'Эксмес и герцогиня де Кастро трижды в неделю
встречаются у королевы, а пишут друг другу ежедневно. Однако - верьте или не
верьте - их любовь безгрешна. Они любят друг друга, как херувимы, и,
по-видимому, с детских лет. Время от времени я заглядываю в их письма, и они
меня умиляют. Госпожа Диана ревнует, и представьте себе, к кому, монсеньер,
- к королеве! Но она совсем не права, бедняжка. Возможно, что королева
неравнодушна к виконту...
- Арно, вы клеветник! - остановил его коннетабль.
- Но ваша усмешка, монсеньер, достаточно выразительна! - продолжал
негодяй. - Вполне возможно, говорю я, что королева к нему неравнодушна, но
виконт-то равнодушен к королеве, в этом нет никакого сомнения. Любят друг
друга эти два голубка, как в Аркадии [Аркадия - страна счастливых пастухов и
пастушек в так называемых пастушеских романах XVII-XVIII веков, слащаво
изображавших сельскую жизнь], безупречной любовью, трогающей меня, как
нежный пастушеский или рыцарский роман, что, впрочем, не помешало мне,
прости меня боже, выдать этих птичек за пятьдесят пистолей. Но согласитесь,
монсеньер, я неплохо начал и вполне заслужил свои пятьдесят пистолей.
- Пусть так, - сказал коннетабль, - но я тебя еще раз спрашиваю, откуда
у тебя эти сведения?
- Ах, монсеньер, простите, пока это мой секрет. Вы можете разгадать
его, если пожелаете, но я еще должен таить его от вас. Впрочем, способы мои
не имеют для вас ни малейшего значения, вам лишь бы достичь своих целей. А
ваша главная цель - быть посвященным в планы и поступки, которые могут вам
повредить, и мне кажется, что сегодняшнее мое донесение небезынтересно для
вас, монсеньер, и не бесполезно.
- Разумеется, плут. Но надо и впредь следить за этим проклятым
виконтом.
- Буду следить, монсеньер. Я предан вам так же, как и своим порокам. Вы
будете доставлять мне пистоли, я вам - сведения, вот мы и будем довольны
друг другом. Но кто-то идет... Женщина!.. Черт! Имею честь кланяться,
монсеньер.
- Кто же это? - близоруко прищурился коннетабль.
- О, сама герцогиня де Кастро! Она, вероятно, идет к королю, и нельзя
допустить, чтоб она увидела вас со мной... Я исчезаю...
И он быстро ушел.
Что же касается коннетабля, то он, поколебавшись, решил лично
удостовериться в правоте слов Арно и двинулся навстречу герцогине
Ангулемской.
- Вы направляетесь в кабинет его величества, герцогиня? - спросил он
ее.
- Да, господин коннетабль.
- Боюсь, что король не будет расположен к беседе с вами, - продолжал
Монморанси, обеспокоенный возможными результатами этой беседы, - и важные
вести, только что полученные...
- Они-то и делают этот момент как нельзя более удобным для меня,
сударь.
- А для меня неудобным. Вы ведь, сударыня, относитесь к нам очень
враждебно.
- Господин коннетабль, я ни к кому не питаю вражды.
- Не питаете вражды? Что ж, вы и впрямь способны только любить? -
спросил Анн де Монморанси так выразительно, что Диана покраснела и опустила
глаза. - И не эта ли любовь побуждает вас противиться так долго желаниям
короля и домогательствам моего сына?
Диана в замешательстве промолчала.
"Арно сказал мне правду, - подумал коннетабль, - она любит этого
красивого вестника триумфов герцога де Гиза".
- Господин коннетабль, - ответила наконец Диана, - мой долг -
повиноваться его величеству, но мое право - обращаться с просьбами к своему
отцу.
- Итак, - заключил коннетабль, - вы все же намерены пойти к королю.
- Да, намерена.
- Хорошо! Тогда я пойду к госпоже де Валантинуа, сударыня.
- Воля ваша, сударь.
Они поклонились друг другу и разошлись в разные стороны.
XIII. ВЕРШИНА БЛАЖЕНСТВА
- Вот что, Мартен, - говорил в тот же день и почти в тот же час
Габриэль своему оруженосцу, - я должен пойти произвести обход и вернусь
домой лишь через два часа. А вы, Мартен, будьте через час в обычном месте и
ждите письма, важного письма, которое, как всегда, передаст вам Жасента.
Принесите мне его не мешкая. Поняли?
- Понял, монсеньер, но должен просить у вас милости.
- Слушаю вас.
- Дайте мне гвардейца в провожатые, монсеньер, заклинаю вас.
- Гвардейца в провожатые? Что это за новое безумство? Чего ты боишься?
- Себя самого, монсеньер, - жалобным тоном ответил Мартен. -
По-видимому, я в эту ночь опять набезобразничал. До сих пор никогда я не был
ни пьяницей, ни игроком, ни драчуном. А теперь я распутник! Поверите ли вы,
сударь, я имел низость попытаться в эту ночь похитить женщину! Да, похитить!
К несчастью, или, вернее, к счастью, меня задержали, и, если бы не мое имя и
не ваш авторитет, пришлось бы мне ночевать в тюрьме.
- Но как же, Мартен? Приснилось это тебе или в самом деле нашло на тебя
такое затмение?
- Приснилось? Вот протокол, монсеньер. Да, было время, когда я думал,
что все эти позорные поступки были страшными кошмарами или что дья