╤ЄЁрэшЎ√: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
поставлены на оборонные работы, им помогают
дети, старики, женщины. Словом, нет незанятых рук, и все же рук не хватает.
Поражение в день святого Лаврентия лишило нас защитников, на которых мы
могли рассчитывать, и если вы не ждете подмоги из Парижа, монсеньер, то вам
судить: не следует ли сохранить остатки нашего славного гарнизона, которые
могут пригодиться для защиты других крепостей и, может быть, для спасения
отчизны.
Одобрительный гул прокатился по зале и через окна долетел до
волнующейся толпы, теснившейся вокруг ратуши. Но тут раздался громовой
голос:
- Замолчите!
И все действительно умолкли, ибо этот властный голос принадлежал
старшине цеха ткачей Жану Пекуа, человеку уважаемому, влиятельному и даже
внушающему согражданам некоторый страх.
Жан Пекуа был выходцем из славного рода городских ремесленников,
которые любили свой город и всегда жили для него, а если надобно было, то за
него и умирали. Для честного ткача существовала на свете только Франция, а
во Франции - только Сен-Кантен. Никто не знал лучше него истории города, его
преданий, древних обычаев и старинных легенд. Не было квартала, улицы, дома,
которые бы в прошлом или настоящем не имели бы для Жана Пекуа своего особого
значения. В нем как бы воплотился дух сен-кантенского самоуправления. Его
мастерская была второй городской площадью, и его деревянный дом на улице
Сен-Мартен - второй ратушей. Этот почтенный дом приковывал к себе взгляды
странной вывеской: она изображала ткацкий станок, увенчанный ветвистыми
рогами оленя. Один из предков Жана Пекуа, тоже, разумеется, ткач и вдобавок
знаменитый стрелок из лука, на расстоянии ста шагов пробил однажды двумя
стрелами оба глаза красивого оленя. Еще и поныне в Сен-Кантене, на улице
Сен-Мартен, можно видеть эти великолепные рога. И они и сам ткач были в ту
пору известны всем в округе на расстоянии десяти лье. Жан Пекуа, таким
образом, был как бы самим воплощением города.
Вот почему все замерли в неподвижности, когда возглас ткача покрыл гул
голосов в зале.
- Да, - продолжал он, - замолчите и подарите мне, дорогие мои друзья и
земляки, минуту внимания. Поглядим-ка вместе на то, что мы уже сделали: это,
может, подскажет нам, что мы еще можем сделать. Когда неприятель осадил наши
стены, мы мужественно приняли свой жребий. Мы не роптали на провидение за
то, что искупительной жертвой оно избрало как раз наш Сен-Кантен. Да, не
роптали. Больше того, когда прибыл сюда адмирал и отдал нам в помощь свой
опыт и свою отвагу, мы всячески старались содействовать его плану. Мы
отдавали свои запасы, сбережения, деньги, а сами брались за арбалеты, пики,
кирки. Словом, мы делали, думается, все, что можно требовать от людей
невоенных. Мы надеялись, что король вскоре вспомнит о своих доблестных
сен-кантенцах и пришлет нам подмогу. Так и случилось. Господин коннетабль
Монморанси поспешил сюда, чтобы отогнать войска Филиппа Второго. Однако
роковая битва в день святого Лаврентия покончила со всеми нашими надеждами.
Коннетабль попал в плен, его армия разгромлена, и мы теперь одиноки еще
больше, чем когда-либо. С тех пор прошло уже пять дней, и противник не терял
даром времени: пушки его и сейчас не перестают грохотать. Но мы не слушаем
этого грохота, мы прислушиваемся к другому: не донесется ли какой-нибудь шум
с парижской дороги, возвещая нам новую помощь. Увы, ничего не слышно! Король
нас покинул. Видно, ему не до нас. Ему нужно собрать все оставшиеся силы,
нужно в первую очередь спасать страну, а не наш город... Дорогие сограждане
и друзья! Господин де Рамбуйе и господин Лофор сказали правду: наш старый
город умирает. Мы покинуты, мы отчаялись, мы погибаем!
- Да, да, нужно сдаваться! Нужно сдаваться! - зашумели в зале.
- Нет, - возразил Жан Пекуа, - надо умирать.
Этот неожиданный вывод так поразил собравшихся, что они вдруг замолкли.
Воспользовавшись этим, ткач продолжал с еще большим жаром:
- Да, надо умирать. Господа Лофор и Рамбуйе говорят, что мы
сопротивляться не можем Но господин Колиньи говорит, что мы сопротивляться
должны. Будем же сопротивляться! Господин адмирал знает, что делает и чего
хочет. На весах своей мудрости он взвесил судьбу одного города и судьбу всей
Франции. Он считает нужным, чтобы Сен-Кантен пал, как часовой на посту. И
это хорошо! Кто ропщет - тот трус, кто не повинуется - тот изменник. Стены
разваливаются - что ж, сложим стены из наших трупов! Выиграем неделю,
выиграем два дня, выиграем хоть час ценой собственной крови! Господину
адмиралу известно, каких это потребует жертв, и если он у нас их требует,
то, значит, так надо. Это дело совести господина де Колиньи. Ответственность
лежит на нем, мы же будем повиноваться!
После этой мрачной и торжественной речи все в молчании понурили головы,
а с ними вместе и Гаспар де Колиньи. Поистине тяжкое бремя возложил на его
плечи старшина цеха ткачей! Даже сама мысль об ответственности за судьбы
этих людей вызывала у адмирала невольный трепет.
- Ваше молчание, друзья, - продолжал Жан Пекуа, - подтверждает, что вы
поняли и одобрили меня. Правильно. Не говорите ничего и умирайте. Никто не
посмеет потребовать от вас восторженных кликов: "Да погибнет Сен-Кантен!".
Но если любовь к родине горит в ваших сердцах таким же пламенем, как и в
моем, то вы должны воскликнуть: "Да здравствует Франция!".
- Да здравствует Франция! - послышались растерянные, похожие на
жалобные стоны возгласы.
Но тут порывисто встал потрясенный Гаспар де Колиньи.
- Послушайте! Послушайте! - в волнении воскликнул он. - Такую страшную
ответственность я не могу нести один. Я еще мог противиться вам, когда вы
хотели сдаться неприятелю, но, когда вы сдаетесь мне, я не в силах больше
обсуждать этот вопрос... и раз вы считаете жертву ненужной...
- Мне кажется, - прервал его чей-то голос, - что и вы собираетесь
говорить о сдаче, господин адмирал!
XXVII. ГАБРИЭЛЬ ДЕЙСТВУЕТ
- Кто смеет меня прерывать? - спросил, нахмурясь, Гаспар де Колиньи.
- Я! - ответил, выходя вперед, человек в крестьянской одежде.
- Крестьянин? - удивился адмирал.
- Нет, не крестьянин, - возразил незнакомец, - а виконт д'Эксмес,
капитан королевской гвардии, явившийся к вам от имени его величества.
- От имени его величества? - изумились в толпе.
- От имени короля, - продолжал Габриэль, - и вы видите, что он не
покидает своих храбрых сен-кантенцев и думает о вас постоянно. Я прибыл сюда
три часа назад и за это время успел осмотреть ваши стены и послушать ваши
речи. Позвольте же вам сказать, что речи эти не соответствуют истине. К лицу
ли вам подобное уныние? С чего это вы вдруг теряете всякую надежду и
предаетесь вздорным страхам? Поднимите же головы, черт возьми, и, если вы не
в состоянии победить, ведите себя так, чтобы само ваше поражение
превратилось в блистательный триумф! Я только что побывал на валах и говорю
вам: вы можете отстаивать город еще две недели, а государю для спасения
Франции нужна от вас только неделя. На все, что вы слышали в этой зале, я
отвечу в двух словах.
Именитые граждане и офицеры, теснившиеся вокруг Габриэля, уже поддались
влиянию железной, неукротимой воли.
- Слушайте! Слушайте! - раздалось в толпе. И среди воцарившейся тишины,
полной жадного любопытства, Габриэль продолжал:
- Прежде всего, вы говорили, господин Лофор, что четыре слабых пункта
укреплений могут послужить воротами для неприятеля. Так ли это? В самом
опасном положении, говорите вы, находится предместье д'Иль: испанцы
захватили аббатство и ведут оттуда столь сильный огонь, что наши рабочие не
смеют показываться на позициях. Разрешите, господин Лофор, указать вам очень
простое, превосходное средство обезопасить их, применявшееся еще в этом году
при осаде Чивителлы. Чтобы укрыть рабочих от огня испанских батарей,
достаточно навалить поперек рва старые барки, набитые мешками с песком. Ядра
застревают в этих тюках, и позади такого барьера рабочие будут в полнейшей
безопасности. В поселке Ремикур неприятель, защищенный навесом, спокойно
подрывает, говорите, стену. Это верно. Но именно там, а не у ворот Сен-Жан
надо заложить контрмину. Переведите же своих саперов с западной стороны на
южную, господин Лофор, и вы поправите дело. Но вы скажете: тогда ведь
останутся без защиты ворота Сен-Жан и бастион Сен-Мартен. Пятидесяти человек
достаточно для ворот, и столько же - для бастиона. Но людей недостает, -
прибавил он. - Так я к вам их привел.
Радостный шепот изумления пробежал по толпе.
- Да, - еще увереннее продолжал Габриэль, заметив, что речь его
воодушевила сен-кантенцев, - в трех лье отсюда я нагнал барона Вольперга с
отрядом из трехсот человек. Мы с ним пришли к соглашению. Я обещал
проникнуть в Сен-Кантен и выбрать подходящие точки, через которые он мог бы
ввести в город своих солдат. Как видите, я в город проник, и план у меня
готов. Я вернусь к Вольпергу. Мы разделим его отряд на три сотни, одну
возглавлю я сам, и в ближайшую безлунную ночь мы направимся к заранее
намеченным пунктам. Как бы то ни было, но одна колонна наверняка пробьется.
Сто решительных бойцов присоединятся к вам и будут размещены у ворот Сен-Жан
и на бастионе Сен-Мартен.
Восторженными криками встретили горожане последние слова Габриэля,
оживившие угасшую было надежду.
- Теперь мы сможем сражаться, мы сможем победить! - воскликнул Жан
Пекуа.
- Сражаться - да, но победить - вряд ли, - возразил Габриэль. - Я не
хочу изображать положение в розовых красках. Я лишь хотел доказать вам всем,
и первому вам, Жан Пекуа, произнесшему такую мужественную, но и такую
скорбную речь, - я хотел доказать, во-первых, что король не покинул вас,
во-вторых, что ваша гибель может принести вам только славу, а ваше
сопротивление - огромную пользу стране. Вы говорили: пожертвуем собой!
Теперь вы говорите: будем сражаться! Это же замечательно! Подумайте о том,
что, продержавшись еще десять - двенадцать дней, вы, быть может, потеряете
свой город, но несомненно спасете свое отечество! И ваши внуки будут
гордиться своими дедами. Разрушить можно стены, но кто сможет разрушить
великую память об этой осаде? Мужайтесь же, героические стражи государства!
Спасайте короля, спасайте отчизну! Подымите головы! Если суждено вам
погибнуть, то память о вас не погибнет. Итак, повторите вслед за мною: "Да
здравствует Франция! Да здравствует Сен-Кантен!".
- Да здравствует Франция! Да здравствует Сен-Кантен! Да здравствует
король! - тут же подхватила сотня голосов.
- А теперь, - воскликнул Габриэль, - на валы! И за работу!
- На валы! - закричала толпа.
И они ринулись на улицу, опьяненные радостью, гордостью, надеждой,
увлекая своими захватывающими рассказами тех, кто сам не слышал нежданного
освободителя, только что ниспосланного изнуренному городу богом и королем.
Гаспар де Колиньи, достойный и великодушный военачальник, внимал
Габриэлю, онемев от удивления и восторга. Когда толпа рассеялась, он
поднялся с кресла, на котором сидел, и, подойдя к молодому человеку, крепко
пожал ему руку.
- Спасибо, виконт, - сказал он. - Вы спасли от позора не только
Сен-Кантен и меня, вы спасли, быть может, от гибели Францию и государя.
- Увы, я еще ничего не сделал, адмирал, - ответил Габриэль. - Мне надо
теперь возвратиться к Вольпергу и ввести в крепость обещанную мною сотню.
XXVIII. МАРТЕН-ГЕРР ВЕСЬМА НЕЛОВОК
Габриэль де Монтгомери еще целый час беседовал с адмиралом. Колиньи был
восхищен решительностью, смелостью и познаниями молодого человека,
говорившего о стратегии как полководец, об обороне - как инженер, а о силе
духа - как старец. Габриэль, со своей стороны, был очарован благородством,
добротой и честностью адмирала. Племянник уж никак не походил на своего
дядюшку. Спустя час эти два воина, один - убеленный сединами, другой - с
черными как смоль кудрями, прониклись друг к другу столь искренним уважением
и взаимопониманием, будто были знакомы лет двадцать.
Подробно договорившись о необходимых мерах, которые бы помогли отряду
Вольперга пробраться в крепость, Габриэль распрощался с адмиралом. Они
условились о пароле и необходимых сигналах.
Мартен-Герр ждал его в вестибюле ратуши.
- Ну, вот и вы, монсеньер! - воскликнул бравый оруженосец. - Я целый
час только и делаю, что выслушиваю похвалы виконту д'Эксмесу. Вы перевернули
весь город вверх дном. Какой вы талисман привезли с собой, монсеньер, если в
два счета изменили настроение сен-кантенцев?
- Всего лишь одну решительную речь, Мартен, только и всего. Но
разговоры есть разговоры, не больше. Теперь пора действовать.
- Давайте же действовать, монсеньер, мне это еще больше по душе, чем
пустые разговоры. Догадываюсь, что нам придется прогуляться за город под
самым носом у неприятеля. Что ж, я готов!
- Ты слишком торопишься, Мартен. Еще светло, надо дождаться сумерек,
чтобы выбраться отсюда. В нашем распоряжении около трех часов. За это время
мне надо кое-что сделать... - Габриэль чуть замялся, - кое-что уточнить...
- Понимаю! Уточнить силы гарнизона! Или слабые места фортификаций.
- Ничего-то ты не понимаешь, бедный мой Мартен, - вздохнул, улыбаясь,
Габриэль. - Нет, об укреплениях и о войсках я знаю все, что хотел узнать...
Меня занимает сейчас нечто... сугубо личное...
- Скажите мне, что именно, и, если я могу вам быть чем-нибудь
полезен...
- Да, Мартен, можешь. Ты верный слуга и преданный друг, поэтому у меня
нет от тебя секретов... Ты просто забыл, кого я ищу в этом городе...
- Ах, простите, теперь вспомнил! - воскликнул Мартен. - Речь идет,
монсеньер, об одной... бенедиктинке? Так?..
- Ты прав, Мартен. Что с нею сталось в этом городе? Признаться, я не
решился спросить об этом у адмирала. Да и смог ли бы он ответить мне? Диана,
полагаю, переменила имя, уйдя в монастырь.
- Да, - заметил Мартен, - мне приходилось слышать, что имя у нее Хли...
несколько языческое...
- Как же нам быть? - проговорил Габриэль. - Лучше, пожалуй, сперва
порасспросить вообще о монастыре бенедиктинок...
- Правильно, - согласился Мартен-Герр, - а затем перейти от общего к
частному, как выражался мой духовный отец, которого подозревали в склонности
к протестантству. Ну что ж, я к вашим услугам.
- Будем наводить справки порознь, Мартен, тогда шансы на успех у нас
удвоятся. Будь ловок и скрытен, а главное, постарайся не напиться.
- О, монсеньер, вы же знаете, что со времени отъезда из Парижа я
возвратился к прежней трезвой жизни и пью только воду.
- В добрый час! - сказал Габриэль. - Так встретимся через два часа
здесь же.
- Слушаюсь, монсеньер.
И они расстались.
Через два часа они опять встретились. Габриэль сиял, а Мартен имел
довольно смущенный вид. Узнал он совсем немного. Оказывается, бенедиктинки
пожелали разделить общую участь вместе с горожанками и теперь делали
перевязки и ходили за ранеными; они с утра до вечера работали в разных
лазаретах и только на ночь возвращались в обитель, вызывая у горожан чувство
почтительного восхищения.
Габриэль, по счастью, узнал больше. Получив от первого же прохожего те
же сведения, что и Мартен-Герр, он спросил, как зовут настоятельницу
монастыря. Ею оказалась сестра Моника, подруга Дианы де Кастро. Тогда
Габриэль осведомился, где можно ее видеть.
- В самом опасном месте, - ответили ему.
Габриэль отправился в предместье д'Иль и действительно разыскал там
аббатису. До нее уже дошли слухи о виконте д'Эксмесе, о его выступлении в
ратуше и о цели его прибытия в Сен-Кантен. Она приняла его как королевского
посланца и спасителя города.
- Не удивляйтесь, мать аббатиса, что, явившись от имени короля, я
попрошу вас рассказать мне о дочери его величества, герцогине де Кастро. Я
тщетно высматривал ее среди встречавшихся мне монахинь. Надеюсь, она не
больна?
- Нет, господин виконт, - ответила настоятельница. - Но все же я велела
ей не покидать сегодня обители и немного отдохнуть, так как она всех нас
превзошла мужеством и самоотречением. Повсюду она поспевала, ко всему была
готова. О, это достойная дочь французского народа! Но она пожелала скрыть
свое положение, свой титул и будет вам признательна, господин виконт, за
соблюдение ее достославного инкогнито. Она назвалась по имени нашего
святого, сестрой Бенедиктой. Но наши раненые не знают латыни и называют ее
"сестра Бени".
- Это звучит не хуже, чем "госпожа герцогиня"! - воскликнул Габриэль,
ощутив радостные слезы на глазах. - Итак, я смогу ее завтра повидать, если
мне суждено вернуться.
- Вы вернетесь, брат мой, - уверенно ответила настоятельница, - и где
будут раздаваться самые громкие стоны, там вы и найдете сестру Бени.
Теперь Габриэль был уверен, что он выйдет целым и невредимым из
страшных опасностей предстоящей ночи.
XXIX. МАРТЕН-ГЕРР СЛИШКОМ НЕЛОВОК
Чтобы не заблудиться в незнакомых местах, Габриэль тщательно изучил
план окрестностей Сен-Кантена. Под покровом надвигающейся ночи он
беспрепятственно выбрался вместе с Мартен-Герром из города через плохо
охраняемый врагом потайной ход. Одетые в темные плащи, они проскользнули,
как тени, по рвам и через брешь в стене вышли в поле.
Но самое трудное было еще впереди. Неприятельские отряды день и ночь
рыскали по окрестностям осажденного города, и всякая встреча с ними могла
оказаться роковой для наших воинов, переодетых в крестьянскую одежду.
Малейшая задержка могла погубить весь разработанный план.
Поэтому, когда они добрались через полчаса до развилки дорог, Габриэль
остановился и задумался. Остановился и Мартен-Герр. Впрочем, ему-то
обдумывать было нечего - это занятие он обычно предоставлял своему
господину. Ведь он, Мартен-Герр, - только длань, а голова же - сам Габриэль,
так полагал храбрый и преданный оруженосец.
- Мартен, - заговорил Габриэль после недолгого размышления, - перед
нами два пути. Оба они ведут к Анжимонскому лесу, где нас поджидает барон
Вольперг. Если мы пойдем вместе, то можем и вместе попасть в плен. Если же
пойдем разными дорогами, то шансы у нас удвоятся, как это было и при поисках
госпожи де Кастро. Ступай же вот по этой дороге; она длиннее, но более
надежна. На пути ты натолкнешься на лагерь валлонов [Валлоны - народ,
проживающий на территории Бельгии, в то время подвластной королю Испании],
где, вероятно, содержится в плену господин де Монморанси. Обойди лагерь, как
мы это сделали прошлой ночью. Побольше самообладания и хладнокровия! Если
тебя остановят, выдавай себя за анжимонского крестьянина; ты, мол,
возвращаешься из лагеря испанцев, куда ходил сбывать съестные припасы.
Постарайся подражать пикардийскому наречию. Но, главное, помни: лучше
нахальство, чем нерешительность. Надо иметь самоуверенный вид. Если ты
растеряешься, пиши пропало!
- О, будьте спокойны, монсеньер! - подмигнул Мартен-Герр. - Не так-то я
прост, как вам кажется, и без труда их одурачу.
- Хорошо, Мартен. А я пойду вон той дорогой. Она короче, но опасней,
потому что ведет прямо в Париж и находится под особым контролем. И если я не
доберусь до назначенного места, пусть меня дольше полу