╤ЄЁрэшЎ√: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
е Колиньи, обороняющий город, поклялся искупить
ошибку своего дяди и скорее дать себя похоронить под развалинами крепости,
чем сдать ее. Но я очень боюсь, что адмирал уже погребен под ними и что
рухнул последний оплот, прикрывавший подступы к Парижу!
- Но это же грозит гибелью государства!
- Спаси Францию, боже! - перекрестился кардинал. - Вот и покои короля.
Посмотрим, что он собирается делать, дабы спасти самого себя!
Стража, отдав честь, пропустила кардинала. В сопровождении Габриэля он
вошел к королю и застал его в состоянии полной растерянности. Рядом с
королем сидела в кресле госпожа де Пуатье. Увидев кардинала, Генрих поспешил
ему навстречу.
- Добро пожаловать, ваше высокопреосвященство! - проговорил он. - Ведь
вот какая ужасная катастрофа! Кто бы мог ее предвидеть?
- О, ваше величество, если бы вы спросили меня месяц назад, когда
господин де Монморанси уезжал к армии...
- Не нужно запоздалых уроков, кузен, - остановил кардинала король. -
Речь идет не о прошлом, а о грозном будущем, о гибельном настоящем. Покинул
ли Италию герцог де Гиз? Идет ли сюда?
- Да, государь, сегодня, вероятно, он уже в Лионе.
- Хвала господу! - воскликнул король. - На вашего доблестного брата я
возлагаю спасение государства, господин кардинал. Передаю вам и ему для этой
благородной цели всю свою верховную власть. Будьте равны королю... будьте
даже выше короля... Я только что сам написал герцогу де Гизу, чтобы он
поторопился. Вот письмо. Пожалуйста, напишите вы ему тоже, ваше
высокопреосвященство, обрисуйте наше страшное положение и объясните, что
нельзя медлить ни минуты. И непременно скажите, что я только на него и
полагаюсь! Пройдите сюда, в этот кабинет, там есть все, что нужно для
письма. Внизу ждет уже готовый в дорогу курьер. Идите же, кузен, умоляю вас,
идите!
- Подчиняюсь воле вашего величества, - ответил кардинал, направляясь в
кабинет, - как подчинится ей и мой достославный брат. Однако одержит ли он
победу или потерпит поражение, не забывайте, государь, что власть вы ему
доверили в отчаянном положении.
- Скажите - в опасном, но не говорите - в отчаянном. Ведь Сен-Кантен
еще держится!
- Во всяком случае, держался два дня назад, - отозвался кардинал. - Но
укрепления были в жалком состоянии, а изголодавшиеся горожане уже
поговаривали о сдаче. Если же испанец овладеет Сен-Кантеном сегодня, то
через неделю в его руках будет Париж. Но как бы то ни было, ваше величество,
я напишу брату.
И кардинал, поклонившись, прошел в кабинет.
Габриэль, никем не замеченный, задумчиво стоял поодаль. Его потрясла
постигшая Францию катастрофа. Этот благородный и великодушный юноша уже не
думал о том, что побежден, ранен, взят в плен его злейший враг, коннетабль
Монморанси. Теперь он видел в нем только французского полководца. Словом,
грозившие отечеству опасности причиняли ему такую же боль, как и мысль о
страданиях отца. Когда кардинал ушел, король бросился в кресло и, сжав
ладонями лоб, воскликнул:
- О, Сен-Кантен! Там решается теперь судьба Франции. Сен-Кантен! Если
бы ты мог продержаться еще только неделю, пока не подоспеет к тебе герцог де
Гиз! Если же ты падешь, враг пойдет на Париж, и все погибнет. Сен-Кантен! О!
За каждый час твоего сопротивления я наградил бы тебя особой льготой, за
каждый обвалившийся камень - алмазом! Продержись же только неделю!
Тогда Габриэль, наконец решившись, вышел вперед и заявил:
- Он продержится дольше недели, государь!
- Виконт д'Эксмес! - воскликнули в один голос Генрих и Диана: он -
удивленно, она - с презрением.
- Как вы здесь очутились, виконт? - строго спросил король.
- Меня привел с собою кардинал, ваше величество.
- Это другое дело, - сказал Генрих. - Но что вы сказали? Сен-Кантен
сможет продержаться? Не ослышался ли я?
- Нет, государь. Но вы сказали, что наградили бы город льготами и
драгоценностями, если бы он продержался, не так ли?
- И я повторяю это еще раз.
- Но тогда, наверно, вы не отказали бы человеку, который вдохновил бы
Сен-Кантен на оборону и сдал бы город не раньше, чем рухнет под
неприятельскими ядрами его последняя стена? Если бы этот человек, подаривший
вам неделю отсрочки и, значит, сохранивший вам престол, попросил бы у вас
милости, оказали бы вы ее ему?
- Еще бы! - воскликнул Генрих. - Такой человек получил бы все, что во
власти короля.
- Тогда договор заключен! Ибо король обладает не только властью, но и
правом прощать, а человек этот просит у вас не золота и не титулов, а лишь
прощения.
- Но где же он? Кто этот спаситель? - спросил король.
- Он перед вами, государь. Это я, простой капитан вашей гвардии. Но в
душе и в руке своей я ощущаю сверхчеловеческую силу. Она докажет вам, что я
без похвальбы берусь спасти свое отечество и вместе с тем своего отца.
- Вашего отца, господин д'Эксмес? - изумившись, спросил король.
- Меня зовут не д'Эксмес, - сказал Габриэль. - Я Габриэль де
Монтгомери, сын графа Жака де Монтгомери, которого, должно быть, вы помните,
ваше величество!
- Сын графа де Монтгомери? - привстал в кресле побледневший король.
Госпожа Диана, охваченная страхом, тоже отодвинулась назад.
- Да, государь, - продолжал Габриэль спокойно, - я виконт де
Монтгомери, просящий у вас в обмен на услугу, которую он вам окажет, всего
лишь освобождения своего отца.
- Но, сударь, - ответил король, - ваш отец не то скончался, не то
исчез... Я сам не знаю... Мне неизвестно, где ваш отец...
- Но мне это известно, государь, - возразил Габриэль, преодолев приступ
страха. - Мой отец восемнадцать лет томился в Шатле, ожидая смерти от бога
или прощения от короля. Отец мой жив, я в этом уверен. А какое он совершил
преступление, я не знаю.
- Не знаете? - нахмурившись, переспросил король.
- Не знаю, ваше величество. Велика должна быть его вина, ежели он
наказан столь долгим заточением. Государь, выслушайте меня! За восемнадцать
лет пора проснуться милосердию. Страсти человеческие, как добрые, так и
злые, столь долго не живут. Мой отец, вошедший в тюрьму человеком средних
лет, выйдет из нее старцем. Какова бы ни была его вина, не достаточно ли
искупление? И если, быть может, кара была чрезмерна, то ведь он слишком
слаб, чтобы помнить обиду. Государь, верните к жизни несчастного узника,
отныне ничем не опасного! Вспомните слова Христовы и простите другому свои
обиды, дабы и вам простились ваши.
Последние слова Габриэль произнес с такой силой, что король и госпожа
Валантинуа в смятении переглянулись.
Чтобы не слишком бередить рану, Габриэль поспешно добавил:
- Заметьте, ваше величество, что я повел речь как смиренный
верноподданный. Я же не заявляю вам, будто моего отца не судили, а лишь
вынесли тайный приговор, даже не выслушав его, и такой бессудный приговор
слишком похож на месть... Я же не говорю вам, будто я, его сын, попытаюсь
довести до сведения всех, кто носит шпагу, какая обида нанесена всему
дворянскому сословию в лице одного из его представителей...
У Генриха вырвался нетерпеливый жест.
- Нет, я не пришел к вам с таким заявлением, государь, - продолжал
Габриэль. - Я знаю, что иной раз необходимость бывает сильнее закона, а
произвол - наименьшим из зол. Я уважаю тайны далекого прошлого, как уважал
бы их, без сомнения, и мой отец. Я пришел просить у вас всего лишь
позволения выкупить жизнь своего отца. Я предлагаю вам в виде этого
своеобразного выкупа в течение недели отбиваться от неприятеля в
Сен-Кантене, а если этого недостаточно, то возместить потерю Сен-Кантена
взятием другого города у испанцев или англичан. Это ли не цена свободы
старца! И я это сделаю!
Диана не могла удержаться от недоверчивой усмешки.
- Я понимаю ваше недоверие, герцогиня, - грустно заметил Габриэль. - Вы
думаете, что это великое предприятие окончится моей гибелью. Вполне
возможно. Ну что ж, я погибну! Если до конца недели неприятель вступит в
Сен-Кантен, я дам убить себя на крепостном валу, который не сумел отстоять.
Ни бог, ни мой отец, ни вы не вправе требовать от меня большего. И тогда...
тогда мой отец умрет в темнице, я - на поле брани, а вы... вы,
следовательно, можете быть спокойны.
- Вот это, во всяком случае, довольно разумно, - шепнула Диана на ухо
задумавшемуся королю и тут же спросила Габриэля: - Но если вы даже и
погибнете, где гарантия, что вас не переживет ни один наследник ваших прав,
посвященный в вашу тайну?
- Я клянусь вам спасением своего отца, - обратился Габриэль к королю, -
что в случае моей смерти все умрет вместе со мною и что никто не будет
располагать правом или возможностью досаждать вашему величеству подобной же
просьбой. Уже сейчас, на случай своей гибели, я освобождаю вас от всех
обязательств, от всякой ответственности...
Генрих, по природе своей человек нерешительный, не знал, как поступить,
и повернулся в сторону госпожи де Пуатье, словно прося у нее помощи и
совета.
Она же, чувствуя его неуверенность, сказала со странной улыбкой:
- Разве мы можем, государь, не верить словам виконта д'Эксмеса,
истинного дворянина и благородного рыцаря? Мне думается, что нельзя
отвергать столь великодушное предложение. На вашем месте я охотно обещала бы
господину д'Эксмесу оказать любую милость, если он исполнит свои
дерзновенные посулы.
- Ах, герцогиня, только этого я и желаю! - воскликнул Габриэль.
- Однако я задам вам еще один вопрос, - продолжала Диана, устремив на
молодого человека проницательный взгляд. - Почему и каким образом решились
вы говорить о важной тайне в присутствии женщины, быть может, довольно
болтливой и не имеющей, полагаю, никакого касательства к этому секрету?
- По двум основаниям, герцогиня, - ответил с полным самообладанием
Габриэль. - Мне казалось прежде всего, что сердце его величества ничего не
таит и не может таить от вас. Стало быть, впоследствии вы все равно узнали
бы об этом разговоре. А затем я надеялся, как оно и случилось, что вы
соблаговолите поддержать мое ходатайство перед государем, посоветуете ему
послать меня на это испытание, ибо вы, женщины, всегда на стороне
милосердия.
Самый зоркий наблюдатель не уловил бы ни малейшего оттенка иронии в
словах Габриэля, не заметил бы ни малейшего следа презрения в бесстрастных
чертах его лица. Словом, проницательный взгляд госпожи де Пуатье ничего не
узрел.
Она слегка кивнула головой, как бы награждая его комплиментом.
- Разрешите мне еще один вопрос, виконт, - все же сказала она. - Мне
крайне любопытно, как это вы, такой молодой, оказались обладателем тайны
восемнадцатилетней давности?
- Охотно вам отвечу, герцогиня, - торжественно и мрачно ответил
Габриэль, - и вы поймете, что тут во всем видна божья воля. Конюший моего
отца, Перро Травиньи, убитый при происшествии, повлекшем за собою
исчезновение моего отца, вышел по соизволению господа из могилы и открыл мне
то, о чем я вам только что говорил.
При этих торжественно произнесенных словах король побледнел и, будто
задыхаясь, порывисто вскочил с кресла. Даже Диана, хоть и были у нее
стальные нервы, невольно вздрогнула. В тот суеверный век сверхъестественные
видения и призраки принимались как должное, а поэтому твердый ответ Габриэля
не мог не произвести устрашающего впечатления на нечистую совесть этих
людей.
- Довольно, сударь! - взволнованно воскликнул король. - На все, о чем
вы просите, я согласен. Ступайте же, ступайте!
- Следовательно, я могу немедленно выехать в Сен-Кантен, доверившись
слову вашего величества?
- Да, поезжайте, сударь, - заторопил его король, еще не пришедший в
себя от испуга. - Сделайте то, что посулили, а я даю вам слово короля и
дворянина выполнить вашу просьбу.
Обрадованный Габриэль низко поклонился королю и герцогине и молча
вышел.
- Наконец-то!.. Ушел!.. - облегченно выдохнул Генрих, словно сбросив с
себя непомерный груз.
- Успокойтесь и возьмите себя в руки, государь, - укоризненно сказала
ему госпожа де Пуатье. - Вы чуть было не выдали себя в присутствии этого
человека.
- Да, оттого что это не человек, - ответил задумчиво король, - это
воплощенная говорящая боль моей совести.
- Ну что же, вы отлично поступили, государь, удовлетворив просьбу этого
офицера и отправив его туда, куда он пожелал. И если он погибнет под стенами
Сен-Кантена, вы избавитесь от вашей боли.
Король не успел ей ответить, так как в этот миг в комнату вернулся
кардинал.
Между тем Габриэль, уйдя от короля с легким сердцем, думал уже только
об одном: как бы свидеться с той, от которой он некогда бежал в полном
смятении, - иначе говоря, с Дианой де Кастро.
Он знал, что она уединилась в монастыре, но в каком именно? Быть может,
ее служанки не последовали за нею? И Габриэль направился в ее бывшие покои в
Лувре, чтобы порасспросить Жасенту.
Жасента, как оказалось, тоже уехала с Дианой, но вторая служанка,
Дениза, осталась в Лувре. Она-то и приняла Габриэля.
- Ах, господин д'Эксмес! - воскликнула она. - Добро пожаловать! Вы
что-нибудь знаете новое о моей доброй госпоже?
- Напротив, я сам пришел к вам, Дениза, разузнать что-нибудь о ней.
- Ах, царица небесная! Я ведь ничего не знаю о ней и сильно тревожусь.
- Тревожитесь? Почему, Дениза? - спросил Габриэль, чувствуя, как его
охватывает беспокойство.
- Как! Разве вы не знаете, где теперь находится госпожа де Кастро?
- Конечно, не знаю, Дениза, и надеялся именно у вас это узнать.
- Ах, боже мой! Да ведь ее угораздило, монсеньер, месяц назад испросить
у короля разрешение удалиться в монастырь.
- Это мне известно. А дальше что?
- Дальше? Это и есть самое страшное. Знаете, какой она выбрала
монастырь? Обитель бенедиктинок в Сен-Кантене, где настоятельницей сестра
Моника, ее подруга! Она не пробыла там и двух недель, как испанцы осадили
город.
- О, в этом виден перст божий! - воскликнул Габриэль. - Это только
удвоит мои силы и мужество! Спасибо, Дениза! Прими вот этот подарок за
добрые вести, - добавил он, вручив ей кошелек с золотом, - молись за госпожу
свою и за меня.
Он сбежал по лестнице и оказался во дворе, где поджидал его
Мартен-Герр.
- Куда теперь, ваша милость? - спросил его оруженосец.
- Туда, где гремят пушки, мой друг! В Сен-Кантен! Нам надо быть там
послезавтра, а посему отправимся в путь через час.
- Вот это да! - воскликнул Мартен-Герр. - О святой Мартин, покровитель
мой! Я еще кое-как мирюсь с сознанием, что я пропойца, игрок и распутник, но
если окажется, что я еще и трус, тогда я брошусь один на целый вражеский
полк.
XXVI. ЖАН ПЕКУА, ТКАЧ
15 августа в Сен-Кантенской ратуше собрались на совет военачальники и
именитые граждане. Город еще держался, но уже подумывал о сдаче. Страдания и
лишения горожан дошли до предела, и поскольку не было ни малейшей надежды
отстоять этот старинный город, то не лучше ли было прекратить эти бесплодные
мучения?
Доблестный адмирал Гаспар де Колиньи, которому его дядя, коннетабль
Монморанси, поручил оборону города, решил открыть ворота перед испанцем
только в самом крайнем случае. Он знал, что каждый лишний день обороны, как
ни тяжел он был для несчастных горожан, мог оказаться спасительным для
судьбы государства. Но как он мог унять ропот и недовольство населения?
Борьба с внешним врагом не позволяла успешно бороться с внутренним, и если
бы сен-кантенцы отказались вдруг от оборонных работ, то всякое сопротивление
стало бы бесполезным и осталось бы только вручить ключи от города и ключ от
Франции Филиппу II и его полководцу Филиберу-Эммануилу Савойскому.
Однако, прежде чем отважиться на этот страшный шаг, Колиньи решил
сделать последнюю попытку, для чего и созвал в ратуше старейшин города.
На вступительную речь адмирала, взывавшую к патриотизму собравшихся,
ответом было только угрюмое молчание. Тогда Гаспар де Колиньи предложил
высказаться капитану Оже, одному из отважных дворян своей свиты. Он
надеялся, начав с офицеров, увлечь и горожан на дальнейшую борьбу. Но
капитан Оже, к несчастью, высказал не то мнение, какого ждал Колиньи.
- Коль скоро вы оказали мне честь, господин адмирал, и поинтересовались
моим мнением, то я скажу вам с полной откровенностью: Сен-Кантен обороняться
больше не может. Будь у нас надежда продержаться хоть еще неделю, хоть
четыре дня, хоть даже два, я сказал бы: "Эти два дня могут спасти отечество.
Пусть падут последняя стена и последний человек - мы не сдадимся". Но я
убежден, что с первого же приступа неприятель овладеет городом. Не лучше ли,
пока еще не поздно, капитулировать и спасти то, что еще можно спасти?
- Верно, верно, хорошо сказано! - зашумели горожане.
- Нет, господа, нет! - воскликнул адмирал. - И не разум должен здесь
говорить, а сердце. Впрочем, не верю я и тому, что для овладения городом
испанцам понадобится один только приступ... Ведь мы отбили их уже пять...
Что вы скажете, Лофор, как руководитель инженерных работ? Только говорите
правду, для того мы и собрались здесь.
- Извольте, монсеньер, - ответил инженер Лофор. - Я изложу всю правду
без прикрас. Господин адмирал, в наших крепостных стенах неприятель проделал
четыре бреши, и я, признаться, весьма удивлен, почему он еще не
воспользовался ими. В бастионе Сен-Мартен брешь так широка, что через нее
могли бы пройти двадцать человек рядом. У ворот Сен-Жан уцелела только
большая башня, а наилучшая часть куртины снесена. В поселке Ремикур испанцы
подвели траншеи к задней стенке рва и, укрывшись под образовавшимся
карнизом, непрерывно подрывают стены. Наконец, со стороны предместья д'Иль,
как вам известно, господин адмирал, неприятель овладел не только рвами, но и
насыпью, и аббатством, и укрепился там настолько прочно, что в этом пункте
ему уже невозможно нанести урон. Остальная же часть крепостных стен еще
продержалась бы, пожалуй, но эти четыре смертельные раны скоро погубят
город, монсеньер. Вы хотели правды, я вам изложил правду во всем ее
неприглядном виде.
В зале опять поднялся ропот, и, хотя никто не осмеливался произнести
вслух роковое слово, каждый твердил про себя: "Лучше сдаться и тем самым
сохранить город".
Но адмирал, собрав все свое мужество, снова заговорил:
- Еще одно слово, господа. Вы сказали правду, господин Лофор, но если у
нас ненадежные стены, то взамен их у нас есть доблестные солдаты, живые
стены. Неужели нельзя с их помощью и при активном содействии горожан
отдалить сдачу города на несколько дней? А тогда постыдное деяние
превратилось бы в славный подвиг! Да, укрепления слишком слабы, я согласен,
но ведь у нас достаточно солдат, верно же, господин де Рамбуйе?
- Господин адмирал, - ответил де Рамбуйе, - будь мы на площади, среди
толпы, ожидающей наших решений, я сказал бы вам: да, достаточно, - ибо
нельзя лишать горожан надежды и уверенности. Но здесь, перед испытанными
храбрецами, я не колеблясь докладываю вам, что в действительности людей у
нас недостаточно для такой невероятно трудной задачи. Мы раздали оружие всем
способным его носить. Остальные
╧Ёшъы■ўхэш 