╤ЄЁрэшЎ√: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
з потому, что вам еще
предстоит много дел, и дел страшных, ручаюсь вам... Но говорить об этом с
вами я буду только тогда, когда вы совершенно выздоровеете и метр
Нострадамус подтвердит мне, что вы сможете выслушать меня.
Этот момент наступил во вторник на следующей неделе. Габриэль уже
выходил из дому, готовясь к отъезду, и Нострадамус в этот день обещал
навестить своего пациента в последний раз.
Когда в комнате никого не было, Алоиза спросила Габриэля:
- Монсеньер, вы еще не отказались от своего отчаянного решения, которое
приняли? Оно все еще остается в силе?
- Остается, - кивнул Габриэль.
- Итак, вы ищете смерти?
- Ищу.
- Вы собираетесь умереть потому, что лишены всякой возможности узнать,
сестра ли вам госпожа де Кастро?
- Да.
- Вы не забыли, что говорила я вам о том пути, который может привести к
разгадке этой страшной тайны?
- Конечно, нет. Ты говорила, что в эту тайну посвящены только двое -
Диана де Пуатье и мой отец, граф Монтгомери. Я просил, заклинал госпожу де
Валантинуа, я ей угрожал, но ушел от нее в еще большем смятении и отчаянии,
чем пришел...
- Но вы говорили, монсеньер, что, если бы вам понадобилось спуститься в
могилу к отцу для разгадки этой тайны, вы бы и туда сошли без страха...
- Но ведь я даже не знаю, где его могила!
- И я не знаю, но надо ее искать.
- А если я и найду ее? - воскликнул Габриэль. - Разве бог сотворит для
меня чудо? Мертвые молчат, Алоиза.
- Мертвые, но не живые.
- О боже, как тебя понять? - побледнел Габриэль.
- Понять так, что вы не граф Монтгомери, как вы себя не раз называли в
бреду, а только виконт Монтгомери, ибо ваш отец, граф Монтгомери, возможно,
еще жив.
- Земля и небо! Ты знаешь, что он жив?
- Этого я не знаю, но так предполагаю и на это надеюсь, монсеньер...
Ведь он был сильный, мужественный человек и, так же как и вы, достойно
боролся с несчастьем и страданиями. А если он жив, то не откажется, как
отказалась герцогиня Валантинуа, открыть вам тайну, от которой зависит ваше
счастье.
- Но где найти его? Кого спросить об этом? Алоиза, ради создателя,
говори!
- Это страшная история, монсеньер... И по приказу вашего отца я
поклялась своему мужу никогда вас не посвящать в нее, потому что, едва лишь
она станет известна вам, вы очертя голову подвергнете себя чудовищным
опасностям! Вы объявите войну врагам, которые во сто крат сильнее вас. Но и
самая отчаянная опасность лучше верной смерти. Вы приняли решение умереть, и
я знаю, что вы не отступитесь перед этим. И я рассудила, что лучше уж
подтолкнуть вас на эту невероятно трудную борьбу... Тогда, по крайней мере,
вы, может, и уцелеете... Итак, я вам все расскажу, монсеньер, а господь бог,
быть может, простит меня за клятвопреступление.
- Да, несомненно простит, моя добрая Алоиза... Отец! Мой отец жив!..
Говори же скорее!
Но в это время послышался осторожный стук в дверь, и вошел Нострадамус.
- О, господин д'Эксмес, каким бодрым и оживленным я вас застаю! -
обратился он к Габриэлю. - В добрый час! Не таким вы были месяц назад. Вы,
кажется, совсем готовы выступить в поход?
- Выступить в поход? Вы правы, - ответил Габриэль, устремив горящий
взгляд на Алоизу.
- Тогда врачу здесь больше нечего делать, как я вижу, - улыбнулся
Нострадамус.
- Только принять мою признательность, метр, и... я не смею это назвать
оплатою ваших услуг, ибо в известных случаях за жизнь не платят...
И Габриэль, пожав руки врачу, вложил в них столбик золотых монет.
- Благодарствуйте, виконт, - сказал Нострадамус, - но позвольте и мне
сделать вам подарок, не лишенный, по-моему, ценности.
- Что за подарок, метр?
- Вы знаете, монсеньер, что я изучал не только болезни людей; мне
хотелось видеть дальше и глубже, хотелось проникнуть в их судьбы. Задача,
исполненная сомнений и неясностей! Я не внес в нее света, но иной раз,
думается мне, замечал в ней некоторые проблески. Согласно моему убеждению,
бог дважды предначертывает всеобъемлющий план каждой человеческой судьбы: в
светилах неба - родины человека и в линиях его руки - путаной, зашифрованной
книги, которую человек всегда носит с собою, но не умеет читать ее даже по
складам, если не проделал предварительно бесчисленных исследований. Много
дней и много ночей посвятил я, монсеньер, изучению этих двух наук -
хиромантии [Хиромантия - гадание (предсказание будущего) по линиям на
ладонях рук] и астрологии [Астрология - предсказание будущего по
расположению звезд и планет в час рождения человека]. Я прозревал грядущее,
и, быть может, некоторые мои пророчества удивят людей, которые будут жить
через тысячу лет. Однако я знаю, что истина проскальзывает в них только
мельком... Тем не менее я уверен, что у меня бывают минуты ясновидения,
виконт. В одну из этих слишком редких минут, двадцать пять лет назад, я
узрел судьбу одного из придворных короля Франциска, ясно начертанную в
аспекте светил и в сложных линиях его руки. Эта странная, причудливая,
грозная судьба поразила меня. Представьте себе мое изумление, когда на вашей
ладони и в аспекте ваших планет я различил гороскоп, сходный с тем, что меня
так поразил когда-то. Но прошедшие двадцать пять лет затуманили его в моей
памяти. Наконец, с месяц назад, господин виконт, вы в бреду произнесли одно
имя. Я расслышал только имя, но оно ошеломило меня: имя графа де Монтгомери.
- Графа де Монтгомери? - повторил в испуге Габриэль.
- Я повторяю, монсеньер: я расслышал только это имя, а до остального
мне не было дела. Ибо так звали человека, чей жребий когда-то предстал предо
мной в полном свете. Я поспешил домой, перерыл свои старые бумаги и нашел
гороскоп графа де Монтгомери. Но странная вещь, монсеньер, еще не
встречавшаяся мне за тридцать лет моих исследований: по-видимому, существуют
какие-то таинственные связи, загадочное сродство душ между графом де
Монтгомери и вами; и бог, никогда не наделяющий двух людей совершенно
одинаковой судьбою, предначертал для вас обоих несомненно одну и ту же
участь. Ибо я не ошибся: линии руки и небесные светила для вас тождественны.
Я не хочу сказать, что в подробностях нет никакого различия между его и
вашей жизнью, но основное событие, их определяющее, одинаково. Когда-то я
потерял из виду графа де Монтгомери, однако мне стало известно, что одно из
моих предсказаний исполнилось: он ранил в голову короля Франциска тлеющей
головешкой. Исполнилась ли его судьба и в остальном, этого я не знаю. Могу
только утверждать, что несчастье и смерть, грозившие ему, грозят и вам.
- Неужели? - воскликнул Габриэль. Нострадамус подал виконту д'Эксмесу
пергаментный свиток:
- Вот гороскоп, составленный мною когда-то для графа де Монтгомери. Я
не иначе составил бы его и для вас.
- Дайте, метр, дайте! - рванулся к нему Габриэль. - Это и вправду
бесценный подарок, и вы не можете себе представить, как он дорог мне.
- Еще одно слово, господин д'Эксмес, - продолжал Нострадамус, -
последнее слово предостережения: из гороскопа Генриха Второго видно, что он
умрет в поединке или на турнире.
- Но какое отношение это имеет ко мне? - спросил Габриэль.
- Прочитав пергамент, вы меня поймете, монсеньер. Теперь мне остается
только откланяться и пожелать вам, чтобы предначертанная вам катастрофа
произошла, по крайней мере, независимо от вашей воли.
И, простившись с Габриэлем, который еще раз пожал ему руку и проводил
его до порога, Нострадамус вышел.
Вернувшись к Алоизе, Габриэль тут же развернул пергамент и, уверившись,
что никто не может помешать или подслушать его, прочитал Алоизе:
Всерьез иль в игре он коснется копьем
чела короля,
И алая кровь заструится ручьем
с чела короля!
Ему провидение право дает
карать короля -
Полюбит его и его же убьет
любовь короля!
- Отлично! - просияв, восторженно воскликнул Габриэль. - Теперь,
дорогая моя Алоиза, ты можешь мне рассказать, как король Генрих Второй
заживо похоронил моего отца, графа де Монтгомери.
- Король Генрих Второй? - поразилась Алоиза. - С чего вы взяли,
монсеньер?..
- Догадываюсь. Ты можешь, не таясь, поведать мне о преступлении... Бог
возвестил мне уже, что оно будет отомщено!
XVIII. ВЫБОР КОКЕТКИ
Если с помощью мемуаров и хроник того времени восполнить рассказ
Алоизы, которую Перро Давриньи, ее муж, конюший и друг графа де Монтгомери,
когда-то посвящал во все обстоятельства жизни графа, то мрачная биография
графа Жака, отца Габриэля, предстанет перед нами в нижеследующем виде. Сыну
она известна была только в общих чертах, трагического же конца ее он так же
не знал, как и все.
Жак де Монтгомери, сеньор де Лорж, был, как и все его предки,
мужественным и смелым человеком. При воинственном Франциске I графа всегда
видели в первых рядах сражающихся. Он рано дослужился до чина полковника
французской пехоты.
Однако среди сотни громких его дел было одно весьма неприятное
происшествие, о котором вскользь упомянул Нострадамус.
Случилось это в 1521 году. Графу де Монтгомери только что исполнилось
двадцать лет, и был он тогда еще капитаном. Зима выдалась суровая, и молодые
люди во главе с молодым королем Франциском I играли однажды в снежки. Игра
была эта небезопасная, хотя и довольно в ту пору распространенная. Игроки
делились на две партии: одна защищала дом, другая штурмовала его снежками.
Граф д'Ангиен, сеньор де Серизоль, был как-то убит в такой игре. А на этот
раз граф Жак чуть было не убил короля. После игры решили согреться. Огонь в
камине погас, и все молодые эти сорванцы, толкаясь и крича, хотели сами его
разжечь. Жак первый подскочил к камину с горящей головешкой в руках и,
столкнувшись с замешкавшимся Франциском, нечаянно сильно ударил его
раскаленной головешкой по лицу. Король отделался, по счастью, только раной,
впрочем довольно тяжелой, и некрасивый рубец, оставшийся от нее, послужил
основанием для новой моды, введенной тогда Франциском I: длинных бород и
коротких волос.
Так как граф де Монтгомери искупил затем свою злополучную неловкость
целым рядом блестящих подвигов, то король на него не гневался и дал ему
возможность подняться до высших ступеней в придворной и военной иерархии. В
1530 году граф Жак женился на Клодине де Лабуасьер. Это был чисто светский
брак, в основе которого не было взаимного влечения. Однако муж долго
оплакивал жену, когда она умерла в 1533 году, родив Габриэля. Впрочем, в
основе его характера лежала грусть, присущая людям, которых коснулся злой
рок. Сделавшись одиноким вдовцом, он увлекался только военным делом,
бросаясь в пекло огня. Но в 1538 году, после перемирия, заключенного в
Ницце, когда этот деятельный, боевой офицер вынужден был превратиться в
придворного и прогуливаться по галереям Турнелля и Лувра с парадной шпагой
на боку, он чуть было не умер от тоски.
Его спасла и погубила новая страсть.
Этого старого ребенка, крепкого и простодушного, очаровала царственная
Цирцея: он влюбился в Диану де Пуатье.
Три месяца он вертелся около нее, хмурый и мрачный, не произнося ни
слова, но глядя на нее глазами, которые говорили все. Этого ей было вполне
достаточно, чтобы понять полную победу над ним, и она записала ее, как бы на
всякий случай, в уголке своей памяти.
И случай представился. Франциск I стал небрежно обращаться со своей
прекрасной фавориткой, предпочитая ей госпожу д'Этамп.
Когда признаки охлаждения сделались явными, Диана впервые в жизни
заговорила с Жаком де Монтгомери.
Произошло это в Турнелле, на празднике, который устроил король в честь
новой фаворитки.
- Господин де Монтгомери! - подозвала Диана графа.
Взволнованный и растерянный, он подошел к ней и неловко поклонился.
- Как вы грустны! - сказала она.
- Смертельно грустен, сударыня.
- О господи, отчего же?
- Оттого, что хотел бы пойти на смерть.
- Ради кого-нибудь, надо думать?
- Ради кого-нибудь - это было бы очень приятно, но и просто так, ни
ради чего, было бы тоже не худо.
- Что за страшная меланхолия! Откуда она взялась у вас?
- Откуда мне это знать, сударыня?
- А я знаю это, сударь! Вы любите меня.
Жак побледнел. Затем, набравшись мужества, которого здесь понадобилось
больше, чем ринуться одному на целый неприятельский батальон, он ответил
хриплым и дрожащим голосом:
- Да, сударыня, я люблю вас. Тем хуже!
- Тем лучше, - засмеялась Диана.
- Как вас понять? - воскликнул ошеломленный Монтгомери. - Ах,
осторожнее, герцогиня! Это не игра. Это любовь, пусть даже безнадежная, но
искренняя и глубокая...
- Почему же безнадежная? - спросила Диана.
- Герцогиня, простите за откровенность, но не в моих правилах
приукрашивать вещи словами. Разве вас не любит король?
- Это верно, - вздохнула Диана, - он любит меня.
- Стало быть, вы видите, что мне нельзя - если даже я смею вас любить,
- нельзя говорить вам об этой неподобающей любви.
- Неподобающей вам, вы правы.
- О нет, не мне! - воскликнул граф. - И если бы когда-нибудь оказалось
возможным...
Но Диана остановила его, сказав с величавой грустью и с хорошо
разыгранным достоинством:
- Довольно, господин де Монтгомери. Прошу вас, прекратим этот разговор.
Холодно ему поклонившись, она удалилась, предоставив бедному графу
колебаться между самыми противоречивыми чувствами: ревностью, любовью,
ненавистью, страданием и радостью. Итак, Диана знает, что он ее боготворит!
Но он ее, может, оскорбил! Он мог показаться ей несправедливым,
неблагодарным, жестоким!
На другой день Диана де Пуатье сказала королю Франциску:
- Знаете, государь, господин де Монтгомери влюблен в меня.
- Вот как? - засмеялся король. - Ну что же, Монтгомери старинный род, и
знатны они почти так же, как я. А сверх того они почти так же храбры и, как
я вижу, почти так же любят женщин.
- И это все, что вы можете мне сказать? - спросила Диана.
- А что ж мне, по-вашему, сказать вам, дорогая? - прищурился король. -
Неужели же я должен сердиться на графа Монтгомери только за то, что у него,
как и у меня, хороший вкус?
- Если бы вопрос касался госпожи д'Этамп, вы бы этого не сказали, -
пробормотала оскорбленная Диана.
Больше она не возвращалась к этому разговору, но решила продолжить
испытание. Снова встретившись через несколько дней с графом Жаком, она опять
окликнула его:
- Господин де Монтгомери! Вы стали еще печальнее?
- Это естественно, герцогиня! - смиренно ответил граф. - Ведь я трепещу
при мысли, что, быть может, обидел вас.
- Не обидели, сударь, а только огорчили, - вздохнула герцогиня.
- О, сударыня, как же я мог причинить вам хоть малейшую боль, если за
одну вашу слезинку готов пролить всю свою кровь!
- Но ведь вы дали мне понять, что фаворитка короля не вправе мечтать о
любви дворянина.
- Ах, я хотел сказать, герцогиня, лишь то, что вы не можете меня
любить, потому что вас любит король и вы любите его.
- Король меня не любит, и я не люблю его, - ответила Диана.
- Отец небесный! Но, значит, вы могли бы полюбить меня? - воскликнул
Монтгомери.
- Любить вас я могу, - ответила спокойно Диана, - но никогда не могла
бы вам в этом признаться.
- Отчего же?
- Для спасения жизни моего отца я могла еще стать фавориткой короля, но
для поддержания своей чести я не стану возлюбленной графа де Монтгомери.
Свой отказ она сопроводила таким страстным и томным взглядом, что граф
не выдержал.
- О, герцогиня, - сказал он кокетке герцогине, - если бы вы любили, как
я...
- Что тогда?
- Тогда - какое мне дело до всех этих светских предрассудков, до чести?
Для меня вся Вселенная - это вы. Я люблю вас всем пылом первой любви. И если
ваша любовь равна моей, станьте графиней Монтгомери, станьте моей женой!
- Благодарствуйте, граф, - ответила, торжествуя, Диана. - Я не забуду
этих благородных и великолепных слов. А пока знайте, что мои цвета - зеленый
и белый!
Жак пылко поцеловал белую руку Дианы, испытывая такое счастье, будто
стяжал корону мира.
И когда на другой день Франциск I, беседуя с Дианой, заметил, что ее
новый поклонник стал носить ее цвета, она ответила, зорко наблюдая за
реакцией короля:
- Он имеет право на эти цвета, ваше величество. Как же мне не позволить
ему носить их, если он предлагает мне носить его имя?
- Неужели? - удивился король.
- Я не шучу, государь, - уверенно заявила герцогиня.
На миг ей показалось, будто ее затея удалась и от ревности в душе
неверного проснется любовь.
Но король, помолчав, встал и, чтобы положить конец этой беседе, весело
сказал:
- Если это так, то пост великого сенешаля, вакантный со времени смерти
господина де Брезе, вашего первого мужа, будет нашим свадебным подарком
господину де Монтгомери.
- И господин де Монтгомери сможет его принять, - выпрямилась Диана.
Король с улыбкой поклонился и, не ответив, отошел от нее.
Сомнений не было: госпожа д'Этамп одержала верх. Раздосадованная
честолюбивая Диана сказала в тот же день ликующему Жаку:
- Мой доблестный граф, мой благородный Монтгомери, я люблю тебя.
XIX. КАК ГЕНРИХ II ЕЩЕ ПРИ ЖИЗНИ ОТЦА НАЧАЛ ПРИНИМАТЬ ЕГО НАСЛЕДСТВО
Свадьба Дианы и графа де Монтгомери должна была состояться через три
месяца. Однако прошло три месяца, граф Монтгомери сгорал от любви, а Диана
со дня на день откладывала исполнение своего обещания.
Объяснялось это тем, что вскоре после помолвки она заметила, как на нее
стал заглядываться молодой дофин Генрих. Новая честолюбивая мечта зародилась
тогда в сердце властной Дианы. Титулом графини де Монтгомери можно было
только прикрыть свое поражение, титул же дамы сердца дофина был бы почти
триумфом! Ибо Генриху предстояло рано или поздно стать королем, а неувядаемо
прекрасной Диане - снова стать королевой. Это была бы и вправду настоящая
победа. И, судя по характеру Генриха, она казалась совсем близка. Ему
исполнилось всего лишь девятнадцать лет, но он уже проделал не одну
кампанию. Четыре года был он уже мужем Екатерины Медичи, однако оставался
по-прежнему ребенком, диким и застенчивым. Насколько в верховой езде,
стрельбе, состязаниях, требовавших гибкости и ловкости, он обнаруживал
стойкость и смелость, настолько же был неуклюж и робок в женском обществе.
Неповоротливый тугодум, он легко подпадал под любое влияние. Анн де
Монморанси, будучи в весьма натянутых отношениях с королем, уцепился за
дофина и стал без труда внушать юноше свои взгляды и вкусы, как человек уже
зрелый. Он вертел им как хотел и в конце концов так утвердил свою
несокрушимую власть над этой робкой и слабой душой, так подчинил себе
Генриха, что только женские чары могли бы ослабить его влияние.
И вскоре, к ужасу своему, он заметил, что его ученик действительно
влюбился. Генрих начал пренебрегать друзьями, которыми Монморанси
благоразумно его окружил. Из пугливого ребенка Генрих превратился чуть ли не
в печального мечтателя. Приглядевшись попристальнее, Монморанси заметил, что
предмет этих мечтаний - Диана де Пуатье. "Лучше уж Диана, чем какая-нибудь
другая", - решил этот грубы
╧Ёшъы■ўхэш 