╤ЄЁрэшЎ√: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
днако
уважали. Принц Конде был еще более ярый гугенот, нежели король Наварры, и
недаром его считали тайным главою мятежников. Он превосходно ездил верхом,
владел в совершенстве шпагой, был изящен и остроумен.
Вполне понятно, что короля Наваррского и принца Конде окружали лица,
тайно или явно сочувствовавшие Реформации: Колиньи, Ла Реноди, барон
Кастельно...
Общество, как видите, собралось достаточно многолюдное и оживленное. Но
на фоне общего веселья, шума и легкого возбуждения резко выделялись два
рассеянных, озабоченных, даже опечаленных угрюмца. То были король и
коннетабль де Монморанси.
Все мысли Генриха II вертелись вокруг Кале. Прошло три недели со дня
отъезда герцога де Гиза, и все эти три недели он только и думал об этой
смелой затее, которая может окончательно вышвырнуть англичан за пределы
королевства, но может и основательно подорвать престиж Франции.
Генрих не раз укорял себя за то, что позволил Гизу ввязаться в такое
опасное предприятие. А если оно лопнет? Какой стыд перед Европой! Как тогда
возместить такую потерю?
Король, уже три дня не получавший известий о ходе осады, весь ушел в
горькие мысли и почти не слушал кардинала Лотарингского, который, стоя у его
кресла, пытался поддержать в нем угасающую надежду.
Диана де Пуатье прекрасно видела, что ее августейший властелин
пребывает в дурном расположении духа. И, однако, заметив стоявшего в
сторонке мрачного Монморанси, все же направилась не к королю, а к нему.
Коннетабля тоже беспокоила осада Кале, но совершенно по иным причинам.
В самом деле, взятие Кале бесспорно выведет герцога де Гиза на первое
место, а коннетабля тут же отбросит на второй план. Итак, если Франция будет
спасена, то коннетабль погиб. А нужно сказать, что любовь его к собственной
персоне без труда брала верх над любовью к отечеству. Вот почему он столь
неприветливо встретил улыбающуюся Диану де Пуатье.
- Что случилось с моим старым воителем? - ласково спросила она его.
- Вот как! И вы тоже надо мной потешаетесь! - злобно буркнул
Монморанси.
- Друг мой, вы не отдаете отчета своим словам!
- Отдаю, черт побери! - прорычал коннетабль, - Вы величаете меня старым
воителем! Старый? Пожалуй, это так... Хм!.. Я не какой-нибудь двадцатилетний
свистопляс. Но воитель? Ну уж нет! Разве не видите, что меня считают
способным только на то, чтоб красоваться на приемах в Лувре!
- Не говорите так, - мягко возразила Диана. - Разве вы не коннетабль?
- Подумаешь, коннетабль!.. Теперь есть главнокомандующий всеми
вооруженными силами королевства!
- Но это же временная должность! А ваше звание, звание первого воина
королевства, - пожизненно!
- Все в прошлом! - горько усмехнулся коннетабль.
- Зачем вы так говорите, друг мой? Вы не утратили своей власти и
по-прежнему внушаете страх нашим общим врагам - и здесь, и по ту сторону
границы.
- Поговорим серьезно, Диана, не нам обманывать друг друга. Вот вы
говорите, будто внешние враги трепещут предо мной, но кого же посылают
против них? Полководца более молодого и несомненно более удачливого, чем я!
И этот голубчик использует свой успех для достижения личных целей!
- Но откуда видно, что де Гизу действительно повезет?
- Его поражение, - лицемерно изрек коннетабль, - нанесло бы Франции
величайший ущерб, и я бы горько оплакивал его... но боюсь, что победа его
принесет королю еще больше несчастий, чем поражение!
- Неужели вы полагаете, что честолюбие господина де Гиза...
- О, честолюбие его безмерно! - вздохнул завистливый царедворец. - И
если бы по непредвиденным обстоятельствам произошла смена власти, можете
сами себе представить, на что бы решился сей честолюбец! Гизы хотят быть
королями над королем.
- Но такое несчастье, слава богу, слишком невероятно и слишком далеко,
- возразила Диана, пораженная той легкостью, с какой шестидесятилетний
коннетабль пророчил гибель сорокалетнему королю.
- Нам грозят сейчас и другие опасности... они почище будущих, -
помрачнел коннетабль.
- Что за опасности, друг мой?
- У вас что, память отшибло? Разве вам неведомо, кто поехал в Кале
вместе с герцогом, кто навязал ему, по всей видимости, эту проклятую затею,
кто может вернуться победителем да еще ухитрится приписать себе всю честь
победы?!
- Вы говорите о виконте д'Эксмесе?
- А о ком же еще, сударыня? Вы, может, и забыли его сумасбродное
обещание, но он-то не забудет, нет! Тем более, такой исключительный случай!
Он способен выполнить свое обещание и нагло потребовать от короля исполнения
слова!
- Это невозможно! - вспыхнула Диана.
- Что невозможно? Что господин д'Эксмес сдержит свое слово? Или король
не исполнит свое?
- И первое и второе предположения просто абсурдны!
- Хм!.. Но если первое осуществится, то второе неминуемо последует за
ним. Король питает слабость к вопросам чести и вполне способен во имя
рыцарской верности выдать врагам нашу общую тайну.
- Нет, это немыслимо! - побледнела Диана.
- Пусть так, но если это немыслимое сбудется, что вы тогда скажете?
- Не знаю... Ничего не знаю... Нужно думать, искать, действовать! Нужно
идти на все! Если даже король не поддержит нас, мы обойдемся и без него! Мы
можем прибегнуть к своей власти и к своему личному влиянию.
- Вот этого-то я и ждал, - заметил коннетабль. - Наша власть, наше
личное влияние! Говорите уж о своем влиянии, сударыня! Что же касается
моего, то оно превратилось в пустой звук... Полюбуйтесь, какая пустота
вокруг моей особы... Кому интересно оказывать почет развенчанному вельможе!
И вы, сударыня, не ждите больше помощи от бывшего своего поклонника,
лишенного милостей, друзей, влияния, даже денег!..
- Даже денег? - недоверчиво переспросила Диана.
- Да, черт возьми, даже денег! - в бешенстве рявкнул коннетабль. - И
это в моем возрасте и после стольких услуг! Последняя война совсем меня
разорила, мне пришлось выкупить самого себя и кое-кого из своих, и это
истощило все мои сбережения. Скоро я буду ходить по улицам с протянутой
рукой.
- Но разве у вас нет друзей? - спросила Диана.
- У меня нет друзей, черт побери! - заявил коннетабль и выспренне
добавил: - У того, кто несчастен, друзей не бывает.
- Я берусь доказать вам обратное, - возразила Диана. - Теперь я понимаю
причину вашего дурного настроения. Почему же вы мне не сказали об этом
раньше? Или вы уже не доверяете мне? Нехорошо, нехорошо... И все-таки я вам
отомщу... по-дружески! Скажите, разве король не утвердил на прошлой неделе
новый налог?
- Утвердил, - кивнул головой сразу успокоившийся коннетабль. - Этот
налог рассчитан на возмещение военных издержек...
- Очень хорошо. А сейчас я покажу вам, как женщина может исправить
несправедливость судьбы по отношению к достойным людям. Генрих сегодня тоже
не в духе, но все равно! Я иду на штурм, и вам придется признать, что я -
ваш верный союзник и добрый друг.
- Ах, Диана, вы так добры, так прекрасны! Я готов заявить об этом во
всеуслышание! - галантно поклонился коннетабль.
- Но и вы, когда я верну вам милость короля, вы тоже не покинете меня в
нужде, не так ли?
- О, дорогая Диана, все, что я имею, принадлежит и вам!
- Ну хорошо, - отозвалась Диана с многообещающей улыбкой.
Она поднесла свою изящную белую руку к губам сановного поклонника и,
подбодрив его взглядом, направилась к королю.
Кардинал Лотарингский, не отходивший от Генриха, расточал все свое
красноречие, дабы предсказать королю удачное разрешение смелой затеи с Кале.
Но Генрих прислушивался не столько к речам кардинала, сколько к своим
беспокойным мыслям.
В эту минуту к ним подошла Диана.
- Бьюсь об заклад, - смело обратилась она к кардиналу, - что ваше
преосвященство изволит чернить перед королем бедного Монморанси!
- О, сударыня, - воскликнул Карл Лотарингский, ошеломленный неожиданным
нападением, - я призываю в свидетели его величество, что самое имя господина
коннетабля ни разу не было произнесено во время нашей беседы!
- Совершенно верно, - вяло подтвердил король.
- Тот же вред, но другим способом, - уколола кардинала Диана.
- Если говорить о коннетабле не полагается, а забывать о нем тоже
нельзя, что же мне остается делать, сударыня?
- Как - что?.. Говорить о нем, и говорить только хорошее!
- Пусть так! - лукаво подхватил кардинал. - Повеление красоты - закон
для меня. В таком случае, я буду говорить о том, что господин де Монморанси
- выдающийся полководец, что он выиграл Сен-Лоранскую битву и укрепил
благосостояние Франции, а в настоящее время - для завершения своих подвигов
- затеял отчаянную схватку с неприятелем и проявляет неслыханную доблесть
под стенами Кале.
- Кале! Кале! Кто бы мне сказал, что там творится?.. - пробормотал
король. Изо всей этой словесной перепалки до него дошло только одно это
слово.
- О, ваши похвалы, господин кардинал, поистине пропитаны христианским
духом, - сказала Диана, - примите благодарность за столь язвительное
милосердие.
- По правде говоря, - отозвался кардинал, - я и сам не знаю, какую еще
хвалу воздать этому бедняге Монморанси.
- Вы плохо ищете, ваше преосвященство! Разве нельзя отдать должное тому
усердию, с которым коннетабль собирает последние средства для обороны и
приводит в боевую готовность сохранившиеся здесь остатки войска, тогда как
иные, рискуя, ведут главные наши силы на верную погибель в безумных походах?
- О! - проронил кардинал.
- К тому же можно добавить, - продолжала Диана, - что даже тогда, когда
неудачи ополчились на него, он ни в коей мере не проявил личного честолюбия
и помышлял только об отечестве, которому отдал все: жизнь, свободу, которой
так долго был лишен, и состояние, от которого сейчас ничего не осталось.
- Вот как! - якобы удивился кардинал.
- Именно так, ваше преосвященство, и примите к сведению - господин де
Монморанси разорен!
- Боже мой! Разорен? - переспросил кардинал. А беззастенчивая Диана не
унималась:
- Разорен, и поэтому я настоятельно прошу, ваше величество, помочь
верному слуге.
Король, занятый своими мыслями, ничего не ответил. Тогда она снова
принялась за свое:
- Да, государь, я вас убедительно прошу оказать помощь вашему верному
коннетаблю. Его выкуп и те военные издержки, которые он понес на службе
вашему величеству, исчерпали последние его средства... Государь, вы слушаете
меня?
- Простите, сударыня, - отозвался Генрих, - но сегодня вечером мне
трудно сосредоточиться. Я никак не могу отогнать от себя мысль о возможной
неудаче в Кале...
- Тем более вы должны помочь человеку, который заранее готовится
смягчить последствия будущего поражения.
- Однако у нас, как и у коннетабля, не хватает денег, - возразил
король.
- Но ведь новый налог уже утвержден? - спросила Диана.
- Эти средства предназначены на оплату и содержание войска, - заметил
кардинал.
- В таком случае, большая их часть должна быть выдана главе всего
войска.
- Глава всего войска находится в Кале! - заявил кардинал.
- Нет, он в Париже, в Лувре!
- Значит, вам угодно, сударыня, награждать поражение?
- Во всяком случае, это лучше, господин кардинал, нежели поощрять
безрассудство. Наконец король прервал их:
- Довольно! Разве вы не видите, что этот спор меня утомляет и
оскорбляет! Известно ли вам, сударыня, и вам, ваше преосвященство, какое
четверостишие я обнаружил недавно в моем часослове?
- Четверостишие? - вырвалось у обоих его собеседников.
- У меня хорошая память, - сказал Генрих. - Вот оно:
В правленье вашем, сир, смешались два начала:
И то, что женская велит вам красота,
И то, что шепчут вам советы кардинала.
Вы никакой не сир, вы просто сир-о-та!
Диана и тут не растерялась:
- Довольно милая игра слов, она мне приписывает то влияние на ваше
величество, которым я, увы, не обладаю!
- Ах, сударыня, - возразил король, - у вас достаточно влияния,
старайтесь только не злоупотреблять им.
- Если так, ваше величество, сделайте то, о чем я вас прошу!
- Ну хорошо, хорошо... - с раздражением бросил король. - А теперь
оставьте меня в покое...
При виде подобной бесхарактерности кардинал только возвел очи горе, а
Диана метнула в него торжествующий взгляд.
- Благодарю вас, ваше величество, - сказала она, - я повинуюсь вам и
удаляюсь, но отгоните от себя смятение и беспокойство. Государь, победа
любит отважных, вы победите, я так предчувствую!..
- Дай-то бог! - вздохнул Генрих... - Но как же ограничена власть
королей! Не иметь никакой возможности дознаться, что происходит в Кале! Вы,
кардинал, очень хорошо говорите, а вот то, что брат ваш молчит, - это просто
ужасно! Что делается в Кале? Как бы об этом узнать?
В это мгновение в залу вошел дежурный привратник и, поклонившись
королю, громовым голосом известил:
- Посланец от господина де Гиза, прибывший из Кале, просит разрешения
предстать перед вашим величеством.
- Посланец из Кале? - едва сдерживая себя, подскочил в кресле король.
- Наконец-то! - радостно воскликнул кардинал.
- Впустить вестника господина де Гиза, впустить немедленно! - приказал
король.
Все разговоры смолкли, сердца замерли, взгляды устремились на дверь. В
гробовой тишине в залу вошел Габриэль.
XXVII. ВИКОНТ ДЕ МОНТГОМЕРИ
Так же как и при возвращении из Италии, Габриэль появился в
сопровождении четырех своих людей. Амброзио, Лактанций, Ивонне и Пильтрусс
внесли за ним английские знамена и остановились у порога.
Молодой человек держал в руках бархатную подушку, на которой лежали два
письма и ключи от города.
На лице Генриха застыла гримаса радости и ужаса. Он радовался
счастливой вести, но его страшила суровость вестника.
- Виконт д'Эксмес! - прошептал он, видя, как Габриэль медленно подходит
к нему.
Госпожа де Пуатье обменялась с коннетаблем тревожным взглядом.
Тем временем Габриэль, торжественно преклонив колено перед королем,
громко произнес:
- Государь, вот ключи от города Кале, которые после семидневной осады и
трех ожесточенных штурмов англичане вручили герцогу де Гизу и которые герцог
де Гиз препровождает вашему величеству.
- Значит, Кале наш? - переспросил король, словно не веря этому.
- Кале ваш, государь, - повторил Габриэль.
- Да здравствует король! - загремело в зале.
Генрих II, забыв обо всех своих страхах и помня только о том, что
войско его одержало блестящую победу, с сияющим лицом раскланивался с
взволнованными придворными.
- Благодарю вас, господа, благодарю! От имени Франции принимаю ваши
изъявления восторга, однако будет справедливо, если большую их часть мы
воздадим доблестному руководителю похода, господину де Гизу!
Шепот одобрения пронесся по залу.
- Но поскольку его нет среди нас, - продолжал Генрих, - мы с радостью
адресуем наши поздравления вам, ваше преосвященство, славному представителю
рода Гизов, и вам, виконт д'Эксмес, доставившему нам такую счастливую весть.
- Государь, - твердо произнес Габриэль, почтительно склоняясь перед
королем, - простите, государь, но отныне я больше не виконт д'Эксмес.
- Как так? - вскинул бровь Генрих II.
- Государь, со дня взятия Кале я считаю себя вправе носить свое
настоящее имя и свой настоящий титул. Я виконт де Монтгомери!
При упоминании этого имени, которое долгие годы произносилось не иначе,
как шепотом, по залу прокатился гул удивления.
- Этот молодой человек назвался виконтом де Монтгомери! Значит, граф де
Монтгомери, его отец, еще жив! Что бы это могло значить? Почему вновь
заговорили об этом древнем, некогда знатном роде?
Король, конечно, мог не слышать эти безмолвные реплики, но догадаться о
них было совсем не трудно. Он побледнел и гневно закусил дрожащие губы.
Госпожа де Пуатье тоже встрепенулась, а забившийся в угол коннетабль вышел
из своей мрачной неподвижности, и мутный его взор загорелся ненавистью.
- Что это значит, сударь? - спросил король вдруг осипшим голосом. - Чье
имя вы дерзнули присвоить? Откуда у вас такая смелость?
- Так меня зовут, государь, - спокойно ответил Габриэль, - а то, что вы
почитаете смелостью, есть не что иное, как уверенность.
Было ясно, что Габриэль решил одним смелым ударом сразу же открыть игру
и пошел ва-банк, лишая тем самым возможности отступления не только короля,
но и самого себя.
Генрих моментально разгадал эту уловку, но, желая хоть немного отдалить
страшную развязку, заметил:
- Вашими личными делами, сударь, мы займемся позже, а сейчас не
забывайте: вы - гонец герцога де Гиза, и, если я не ошибаюсь, ваше поручение
еще не выполнено.
- Вы правы, государь, - низко поклонился ему Габриэль. - Теперь мне
надлежит вручить вашему величеству знамена, отбитые у англичан. Вот они.
Кроме того, господин герцог де Гиз собственноручно написал вам вот это
послание.
И он поднес на подушке письмо герцога. Король взял его, сломал печать,
вскрыл конверт и протянул письмо кардиналу со словами:
- Вам, кардинал, выпадет счастье огласить послание вашего брата. Оно
обращено не ко мне, а к Франции.
- Вашему величеству угодно...
- Да, господин кардинал, так мне угодно. Вы заслужили такую честь.
Карл Лотарингский с почтительным поклоном принял письмо из рук короля,
развернул его и в воцарившейся тишине прочел нижеследующее:
- "Государь! Кале в нашей власти. Мы за неделю отняли у англичан то,
что они получили двести лет назад ценою годичной осады. Города Гин и Гам -
последние пункты, которыми они владеют сейчас во Франции, - теперь уж долго
не продержатся. Я беру на себя смелость обещать вашему величеству, что не
пройдет и двух недель, как наши враги будут окончательно изгнаны из пределов
страны. Я счел нужным проявить великодушие к побежденным: по условиям
капитуляции жителям Кале предоставляется право вернуться в Англию со всем
своим имуществом. Число погибших и раненых у нас весьма невелико. В
настоящее время я не имею ни времени, ни возможности посвятить ваше
величество во все детали; сам я был серьезно ранен... "
В этом месте кардинал побледнел и прервал чтение.
- Как, герцог ранен? - вскричал король, прикинувшись встревоженным.
- Ваше величество, не беспокойтесь, - вмешался Габриэль. - Рана
герцога, слава богу, теперь уже не опасна. От нее останется лишь благородный
шрам на лице и славное прозвище "Меченый".
Кардинал, пробежав глазами несколько последующих строк, убедился, что
Габриэль не солгал, и, успокоившись, продолжал:
- "Сам я был серьезно ранен в первый же день вступления в Кале, но меня
спасло своевременное вмешательство и выдающийся талант молодого хирурга
метра Амбруаза Парэ; в данное время я еще слаб и посему лишен радости
личного общения с вашим величеством.
Но вы сможете узнать все подробности от подателя сего письма, который
вам вручит его вместе с ключами от города и английскими знаменами; кстати, о
нем мне должно особо рассказать вашему величеству, ибо честь молниеносного
взятия Кале принадлежит не мне, государь. Я всеми силами старался
содействовать успеху наших доблестных войс