╤ЄЁрэшЎ√: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
оставалось
только три. Но, будучи опытным придворным, господин де Виейвиль промахнулся
три раза подряд - вот ведь незадача! - и приз достался королю.
Принимая перстень, он на миг заколебался, и глаза его с сожалением
остановились на Диане де Пуатье. Но это был дар королевы. Пришлось
преподнести его новой дофине, Марии Стюарт.
- Ну что, - спросил он в перерыве между состязаниями, - есть надежда
спасти господина д'Аваллона?
- Государь, - ответили ему, - он еще дышит, но почти безнадежен.
- Бедняга! - покачал головой король. - Приступим же к состязанию
гладиаторов.
После этой красивой борьбы, закончившейся громом рукоплесканий, стали
готовиться к скачкам со столбами.
В том конце ристалища, где находилась трибуна королевы, в землю врыли
на небольшом расстоянии друг от друга несколько столбов. Надо было вскачь
объехать все эти импровизированные деревья, не пропуская ни одного. Призом
был браслет чудесной работы.
Из восьми туров три принесли победу королю, другие три господину
генерал-полковнику де Бонниве. Решающим был девятый и последний тур. Но
господин де Бонниве был не менее ловок, чем господин де Виейвиль, и, как ни
выбивалась из сил его лошадь, прибыл он только третьим, и приз опять
достался Генриху.
Король уселся тогда рядом с Дианой де Пуатье и на глазах у всех надел
ей на руку только что выигранный им браслет.
Королева побледнела от ярости.
Стоявший за нею маршал Гаспар де Таван наклонился к уху Екатерины
Медичи.
- Ваше величество, - вполголоса сказал он, - следите, куда я пойду и
что я сделаю.
- Что ты хочешь сделать, славный мой Гаспар? - спросила королева.
- Отрежу нос госпоже де Валантинуа, - хладнокровно и серьезно ответил
де Таван.
И он уже двинулся с места, когда Екатерина, чуть испуганная и
восхищенная, удержала его:
- Гаспар, вы ведь погубили бы себя. Об этом вы подумали?
- Подумал, государыня, но я спасу государя и Францию.
- Спасибо, Гаспар, - поблагодарила Екатерина, - вы такой же доблестный
друг, как и грозный воин. Но я приказываю вам остаться. Нужно иметь
терпение!
Терпение! Именно таким девизом руководствовалась Екатерина Медичи в то
описываемое нами время. Она, которая впоследствии властвовала безраздельно,
казалось, вовсе не стремилась выйти из тени второго плана. Она выжидала.
Между тем в ту пору она была в расцвете красоты, избегала общества и этой
добродетелью, вероятно, обязана, была тем, что злословие хранило на ее счет
полное молчание, пока жив был ее супруг.
Как бы то ни было, в тот день, как и обычно, Екатерина вроде бы и не
замечала того внимания, которое король оказывал публично Диане де Пуатье.
Успокоив бурное негодование маршала, она заговорила с дамами о только что
состоявшихся состязаниях и о ловкости, какой блеснул государь...
Турниры назначены были только на последующие дни, но час был еще
ранний, и кое-кто из придворных попросил у короля разрешения преломить
несколько копий в честь дам.
- Пусть так, господа, - согласился король, - охотно разрешаю, хотя,
пожалуй, мы помешаем кардиналу Лотарингскому, которому, думается, никогда
еще не поступало столь объемистой почты: целых два письма, одно за другим!
Ну ничего, после мы узнаем, что в них содержится, а пока можете преломить
несколько копий... А вот и приз победителю, - добавил Генрих, снимая с шеи
золотую цепь. - Блесните своим искусством, господа, и знайте: если вы меня
раззадорите, то, возможно, и я вмешаюсь в игру и постараюсь отыграть эту
цепь, тем более что я в долгу у герцогини де Кастро. Помните также, что в
шесть часов бой закончится и победитель получит свой приз. Начинайте же, в
вашем распоряжении еще целый час. Однако будьте осторожны. Кстати, как
поживает господин д'Аваллон?
- Увы, государь, он только что скончался.
- Да упокой господь его душу! - отозвался Генрих. - Из капитанов моей
гвардии он был самый усердный и самый храбрый. Кто мне заменит его?.. Но
дамы ждут, господа, арена свободна. Посмотрим, кто получит цепь из рук
королевы.
Первым победителем оказался граф де Поммерив, затем ему пришлось
уступить первенство господину де Бюри, а того сменил маршал д'Амвиль. Маршал
был силен и ловок: он отстоял поле сражения в борьбе против пяти соперников
подряд, и король не выдержал.
- Интересно знать, господин д'Амвиль, - сказал он маршалу, - неужто вы
навеки приросли к этому месту?
Он взял копье и с первого же захода выбил господина д'Амвиля из седла,
а затем и господина д'Оссэна, после чего охотников помериться с ним силами
уже не нашлось.
- Что это значит, господа? - вопрошал Генрих. - Никто не желает
сражаться со мною? Уж не щадите ли вы меня? - продолжал он, хмурясь. - Не
дай мне бог увериться в этом! Здесь нет короля, кроме победителя, и нет
привилегий, кроме ловкости. Так атакуйте же меня, господа, смелее!
Но принять королевский вызов никто не решался - одержать победу
казалось не менее опасным, чем потерпеть поражение.
Все это раздражало короля. Быть может, он заподозрил, что и в
предыдущих состязаниях противники его не исчерпывали все свои возможности, и
подобная мысль, умалявшая его доблесть в собственных глазах, невольно
вызывала у него досаду.
Наконец на арену въехал новый рыцарь, принявший вызов. Генрих, даже не
поглядев, кто перед ним, взял разбег и ринулся вперед. Сломались оба копья,
но король, выронив обломок, зашатался в седле и вынужден был схватиться за
луку; противник же остался недвижим. В этот миг пробило шесть часов. Генрих
был побежден.
Он весело и легко соскочил с коня, бросил поводья конюшему и взял под
руку победителя, желая сам представить его королеве. К большому своему
изумлению, он увидел совершенно незнакомое ему лицо. Впрочем, перед ним
стоял кавалер видной и благородной наружности. Королева, надевая цепь на шею
молодому человеку, преклонившему пред нею колено, тоже невольно обратила на
него внимание и улыбнулась ему. Он же, низко поклонившись, встал, подошел к
трибуне королевского двора и, остановившись перед герцогиней де Кастро,
преподнес ей цепь, приз победителя.
Фанфары звучали с такой силой, что никто не услышал возгласов,
вырвавшихся одновременно:
- Габриэль!
- Диана!
Побледнев от радости и неожиданности, Диана взяла цепь дрожащей рукой.
Все решили, что незнакомец слышал, как Генрих обещал эту цепь герцогине де
Кастро, и не захотел лишить подарка такую красивую даму. Поступок его сочли
очень галантным, изобличающим в нем хорошо воспитанного дворянина. Сам
король взглянул на это именно так.
- Трогательная учтивость, - сказал он. - Но хотя и говорят, будто я
поименно знаю всех моих родовитейших дворян, должен признаться, сударь, что
никак не могу припомнить, где и когда уже видел вас, а между тем был бы рад
узнать, кто мне только что нанес лихой удар.
- Государь, - ответил Габриэль, - я впервые имею честь предстать перед
вашим величеством. До сих пор я не покидал армии и в настоящее время прибыл
из Италии. Мое имя виконт д'Эксмес.
- Виконт д'Эксмес! - повторил король. - Очень хорошо: теперь я буду
помнить имя своего победителя.
- Государь, - сказал Габриэль, - вас победить невозможно, и славное
доказательство вашей непобедимости я привез с собою.
Он махнул рукой. Мартен-Герр и двое солдат внесли на арену итальянские
знамена и сложили их к ногам короля.
- Государь, - продолжал Габриэль, - эти знамена, взятые вашей армией в
Италии, посылает вашему величеству герцог де Гиз. Его высокопреосвященство
господин кардинал Лотарингский уверил меня, что вы, ваше величество, на меня
не разгневаетесь, если я столь нежданно поднесу вам эти трофеи в присутствии
всего двора и французского народа. Имею также честь вручить вам, государь,
письма от господина герцога де Гиза.
- Благодарствуйте, господин д'Эксмес, - сказал король. - Так вот какую
почту разбирал кардинал! Ну и триумфальные же у вас приемы являться ко
двору!.. Что я читаю! Что из числа этих знамен четыре взяты лично вами? Наш
родич де Гиз считает вас одним из храбрейших своих командиров? Господин
д'Эксмес, просите у меня все, что угодно. Клянусь богом, я немедленно
исполню ваше желание!
- Государь, вы слишком щедры. Я всецело полагаюсь на ваше великодушие!
- Вы были капитаном в армии герцога де Гиза, виконт. Не угодно ли вам
стать капитаном в нашей гвардии? Я не знал, кого назначить на место
господина д'Аваллона, погибшего сегодня при столь плачевных обстоятельствах,
но вижу, что у него будет достойный преемник.
- Ваше величество...
- Вы согласны? Это дело решенное. Завтра вы вступите в должность.
Теперь мы возвратимся в Лувр. Вы мне расскажете подробнее про войну в
Италии.
Габриэль поклонился.
Генрих подал знак к отъезду. Толпа рассеялась с криками: "Да
здравствует король!" Диана, словно чудом, на миг оказалась опять подле
Габриэля.
- Завтра у королевы, - прошептала она и исчезла под руку со своим
кавалером.
IX. КАК МОЖНО ПРОЙТИ МИМО СВОЕЙ СУДЬБЫ, НЕ УЗНАВ ЕЕ
Королева обычно принимала по вечерам, после ужина. Так сказали
Габриэлю, добавив, что по новой своей должности капитана гвардии он не
только имеет право, но даже обязан являться на такие приемы. Уклониться от
этой обязанности он и не помышлял, наоборот - терзался мыслью, что до
желанного этого мига осталось еще целых томительных двадцать четыре часа, и,
чтобы как-то убить проклятое время, отправился вместе с Мартен-Герром на
поиски подходящего помещения. Ему посчастливилось - в этот день ему вообще
везло: свободным оказался особняк, где жил когда-то его отец, граф
Монтгомери. Габриэль снял его, хотя дом не в меру был роскошен для простого
гвардейского капитана. Но ведь для этого достаточно было ему вытребовать
некоторую сумму из Монтгомери от верного Элио. Он также собирался вызвать в
Париж и Алоизу.
Итак, первая цель Габриэля была достигнута. Он был уже не ребенком, но
мужем, который сумел себя показать и с которым приходилось считаться. К
знаменитому имени, наследию предков, он сумел приобщить славу, добытую им
самим. Один, без всякой поддержки, без всякой рекомендации, с помощью своей
верной шпаги и личного мужества он в двадцать четыре года достиг завидного
положения в свете. Наконец-то он мог с гордостью предстать и перед любимой,
и перед теми, кого должен был ненавидеть. Врагов ему должна указать Алоиза,
любимая узнала его сама. Габриэль уснул со спокойной совестью и спал крепко.
Наутро он явился к господину де Буасси, обер-шталмейстеру, которому
обязан был представить данные о своей родословной. Господин де Буасси,
человек честный, был дружен когда-то с графом де Монтгомери. Он понял
мотивы, по которым Габриэль вынужден был скрывать свой подлинный титул, и
дал ему слово блюсти тайну. Затем маршал д'Амвиль представил капитану его
роту, после чего Габриэль начал свою службу с инспекционного объезда
парижских государственных тюрем, этой ежемесячной тягостной обязанности,
лежавшей на капитане гвардии.
Начал он с Бастилии, а кончил Шатле. И в каждой тюрьме комендант
показывал ему список своих узников, объявлял, кто из них скончался, болен,
переведен в другую тюрьму или освобожден, а потом обходил с ним камеры.
Прискорбный смотр, тяжкое зрелище! Габриэль думал, что обход уже
кончен, когда комендант Шатле показал ему в своей регистрационной книге
почти пустую страницу, содержавшую только следующую странную запись,
поразившую Габриэля:
"21. Х.., секретный узник. Если при обходе коменданта или капитана
гвардии сделает хотя бы попытку заговорить, подвергнуть более строгому
режиму, в более глубоком каземате".
- Кто этот важный преступник? Можно мне знать? - спросил Габриэль
господина де Сальвуазона, коменданта Шатле.
- Этого никто не знает, - ответил комендант. - Он перешел ко мне от
моего предшественника, тот же получил его от своего. Вы видите, что данные о
времени его ареста пропущены в книге. Надо думать, он доставлен сюда еще в
царствование Франциска Первого. Я слышал, что он два или три раза пытался
заговорить. Но едва он проронит слово, комендант обязан под страхом
тягчайшей кары захлопнуть дверь каземата и перевести его в худший. Здесь
остается еще только один каземат ужаснее того, в котором теперь заключен
преступник, и он был бы для него смертелен. Нет сомнений, что с ним хотели
покончить именно вот таким способом, но узник теперь молчит. Это, конечно,
страшный преступник. С него никогда не снимают цепей, и его тюремщик
ежечасно входит в каземат для предотвращения всякой возможности побега.
- А если он заговорит с тюремщиком? - спросил Габриэль.
- О, к нему приставлен глухонемой, в Шатле родившийся и никогда отсюда
не выходивший.
Габриэль вздрогнул. Этот человек, совершенно отрезанный от мира живых и
все же живший, мысливший, внушил ему чувство острого сострадания и какого-то
смутного ужаса. Какое воспоминание или угрызение совести, какая боязнь перед
муками ада или блаженством рая удерживали это несчастное существо от решения
разбить себе череп о стену своего каземата? Что еще привязывало его к жизни:
жажда мести, надежда?
Габриэля охватило вдруг какое-то странное, лихорадочное желание увидеть
этого человека. Сердце у него бешено забилось! Сотню заключенных навестил
он, испытывая обыкновенное сострадание, но этот узник будто притягивал его к
себе, волновал его больше, чем все другие... И тревога сжимала ему грудь,
когда он представлял себе эту жизнь в могиле.
- Пойдемте в камеру двадцать один, - сказал он коменданту дрогнувшим
голосом.
Они спустились по нескольким лестницам, грязным и сырым, прошли под
глубокими сводами, похожими на страшные круги Дантова ада [Данте Алигьери
(1265-1321) - великий итальянский поэт в "Божественной комедии" изобразил ад
в виде грандиозной воронки с суживающимися кругами в каждом круге ада - своя
категория грешников и особые мучения]. Наконец комендант остановился перед
железной дверью.
- Здесь, - сказал он. - Я не вижу сторожа, должно быть, он внутри. Но у
меня второй ключ. Войдем.
Он отпер дверь, и они вошли.
Габриэлю представилась немая и страшная картина, одна из тех, какие
можно увидеть только в горячечном бреду.
Стены сплошь из камня, черного, замшелого, зловонного, ибо мрачный этот
каземат находился ниже русла Сены и при больших паводках наполовину
затоплялся. По стенам склепа ползали мокрицы В ледяном воздухе - ни звука,
кроме равномерного, глухого падения водяных капель с осклизлого потолка.
Глуше, чем эти глухие капли, недвижнее, чем эти почти недвижные
мокрицы, жили здесь два человекообразных создания, одно из которых сторожило
другое. Оба угрюмые, оба безмолвные
Тюремщик, великан с бессмысленным взглядом и мертвенным цветом лица,
стоял в тени, тупо уставившись на белобородого, белоголового старика. Это и
был узник. Он лежал в углу на соломе, руки его и ноги были скованы цепью,
вделанной в стену. Когда они вошли, он, казалось, спал и не шевелился. Его
можно было принять за труп или каменное изваяние.
Но вдруг он сел, открыл глаза и вперил свой взор в Габриэля.
Говорить ему было запрещено, но этот пугающий и притягивающий к себе
взор говорил. Он завораживал Габриэля. Комендант с надзирателем заглянули во
все углы каземата. А он, Габриэль, замер на месте, застыл, оцепенел,
подавленный огнем этих пылающих глаз; он не мог от них оторваться, и в то же
время в нем бурлил целый поток каких-то странных, не поддающихся выражению
мыслей.
Узник тоже, казалось, не безучастно созерцал посетителя, и даже было
мгновение, когда он сделал движение и разжал губы, словно собираясь
заговорить... Но комендант обернулся, и узник вовремя вспомнил предписанный
ему закон: он ничего не сказал, только уста его покривились горькой
усмешкой. Потом он опять смежил веки и впал в свою каменную неподвижность.
- Ах, выйдем отсюда! - сказал Габриэль коменданту. - Бога ради выйдем,
мне надо глотнуть воздуха и увидеть солнце.
В самом деле, спокойствие и, можно сказать, жизнь вернулись к нему лишь
на улице, среди людей и шума. Но все же в его душу намертво врезалось
мрачное видение и преследовало его весь день, когда он в задумчивости
прогуливался по Гревской площади.
Какой-то голос шептал ему, что судьба несчастного узника имела прямое
отношение к его судьбе и главным событиям в его жизни. Наконец, утомленный
этими роковыми предчувствиями, он направился под вечер на ристалище в
Турнелль. Турниры этого дня, в которых он не пожелал участвовать, подходили
к концу. Габриэлю удалось разглядеть в толпе Диану, она его тоже заметила, и
этот мгновенный обмен взглядами рассеял мрак в его сердце, как солнце
рассеивает тучи. Забыв на время о таинственном узнике, Габриэль думал уже о
любимой девушке, с которой предстояло ему встретиться вечером.
X. ЭЛЕГИЯ ВО ВРЕМЯ КОМЕДИИ
Так уж повелось со времен Франциска I: не меньше трех раз в неделю
король, вельможи и все придворные дамы собирались в покоях у королевы. Там
они свободно, а подчас даже весьма вольно обсуждали события дня. Затем среди
общего разговора завязывались и частные беседы. "Находясь среди сонма
смертных богинь, - говорит Брантом, - каждый вельможа или дворянин беседовал
с тою, кто ему была всех милее". Часто также устраивались там балы или
спектакли.
На такого рода прием должен был в тот вечер отправиться и Габриэль.
Впрочем, к радости его примешивалось и некоторое беспокойство. Неясные
шепотки, двусмысленные намеки на предстоявшую свадьбу Дианы, естественно,
тревожили его. Когда он увидел Диану вновь, когда ему показалось, что в
глазах ее светится все та же неясность, волна счастья охватила его. Но эти
упорные слухи, в которых переплетались имена Дианы де Кастро и Франциска де
Монморанси, так настойчиво звучали в его ушах, что он невольно
призадумывался. Неужели Диана согласится на этот ужасный брак? Неужели она
любит этого Франциска? Неужели эти мучительные сомнения не рассеет даже
свидание?
Поэтому Габриэль решил порасспросить Мартен-Герра, который свел уже
немало знакомств и должен был в качестве оруженосца знать больше своего
господина. Подобное решение виконта д'Эксмеса было кстати на руку и
Мартен-Герру, который, заметив озабоченность хозяина и считая, что тому
грешно в чем-то таиться от верного своего слуги после пяти лет совместной
жизни, дал себе слово расспросить его обо всем случившемся.
Состоявшаяся беседа выявила следующее: Габриэль уверился, что Диана де
Кастро не любит Франциска де Монморанси, а Мартен-Герр понял, что Габриэль
любит Диану де Кастро.
Этот двоякий вывод так обрадовал обоих, что Габриэль явился в Лувр за
час до того, как распахнулись двери королевских покоев, а Мартен-Герр, дабы
почтить августейшую возлюбленную виконта, немедленно отправился к
придворному портному и купил себе камзол темного сукна и штаны из желтого
трико. Заплатив за них наличными, он тут же надел этот костюм, чтобы вечером
щегольнуть в передней Лувра, где ему предстояло дожидаться своего господина.
Но портной был просто ошарашен, снова увидев через полчаса Мартен-Герра
уже
╧Ёшъы■ўхэш 