▌ыхъЄЁюээр  сшсышюЄхър
┴шсышюЄхър .юЁу.єр
╧юшёъ яю ёрщЄє
╧Ёшъы■ўхэш 
   ╧Ёшъы■ўхэш 
      ─■ьр └ыхъёрэфЁ. ─тх ─шрэ√ -
╤ЄЁрэшЎ√: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  -
дарства и угрожают вашему величеству. - А! Так говорят? - спросил Франциск. - Кто же так говорит? - Я только что лично слыхал эти гнусные измышления из уст вот этих благочестивых флорентинских братьев, которые не стесняются говорить вслух то, что им другие нашептывают потихоньку! - Кого же вы обвиняете? - спросил король. - Тех, кто повторяет, или тех, кто нашептывает? - Тех и других, государь, но главным образом зачинщиков этой подлой клеветы, - ответил принц Конде, смотря прямо в лицо кардиналу Лотарингскому. Самообладание принца смутило кардинала, и он отступил за спину своего брата. - Ну что ж, брат мой, - произнес король, - мы разрешаем вам и опровергнуть клевету, и изобличить ваших обвинителей... Посмотрим!.. - Мне опровергать клевету? - переспросил принц Конде. - Разве мои поступки не говорят сами за себя? Разве я не явился по первому зову в этот замок, чтобы занять место среди защитников вашего величества? Разве так поступают виновные? Скажите вы сами, государь! Франциск не ответил на вопрос, а просто сказал: - Обличите ваших клеветников. - Я это сделаю, и не словами, государь, а делом! Если они по-настоящему честны, пусть обвинят меня открыто, пусть назовут себя здесь, всенародно... и я бросаю им перчатку! - И, выпалив эти слова, принц Конде бросил перчатку к своим ногам. Гордый взгляд, направленный на герцога де Гиза, пояснил, кого имел в виду принц, но герцог и бровью не повел. Настала тишина. Каждый дивился этой небывалой комедии лжи, в которой главную роль играл принц крови перед лицом всего двора, где каждый паж знал, что он трижды виновен в том, от чего отрекается с таким великолепно разыгранным негодованием! По правде говоря, только один молодой король по своей наивности удивился этой сцене, все же остальные - несмотря на явную ложь - признали храбрость и благородство принца. Политические принципы итальянских дворов, перенесенные Екатериной Медичи и ее флорентинцами на землю Франции, быстро получили признание. Скрывать свои мысли и кривить душой считалось величайшим искусством. Искренность приравнивалась к глупости. Поэтому и герцог де Гиз не только не испытал должного презрения к принцу Конде, но даже восхитился его поступком. Шагнув вперед, он медленно снял перчатку и бросил ее туда же, где лежала перчатка принца. Все застыли в изумлении, думая, что дерзкий вызов принца принят герцогом. Но герцог был более тонким политиком, чем это могло показаться. Он произнес четко и раздельно: - Я присоединяюсь и поддерживаю все сказанное господином принцем Конде и сам настолько ему предан, что согласен быть его секундантом и готов поднять свою шпагу ради защиты правого дела. - И герцог обвел испытующим взглядом всех находившихся в зале. Что же касается принца Конде, то ему оставалось только потупить взор. Лучше бы ему погибнуть в открытом, честном бою! Герцог де Гиз усмехнулся: - Итак, никому не угодно поднять перчатку либо принца Конде, либо мою? И в самом деле, никто даже и не пошевелился, да иначе и быть не могло. - Итак, брат мой, - печально улыбнулся Франциск II, - вот вы и очистились от всякого подозрения в вероломстве. - Да, государь, - нагло ответил "бессловесный начальник", - и я крайне благодарен вашему величеству за ваше содействие. Затем, чуть помедлив, обернулся к герцогу де Гизу и добавил: - Я благодарен также и господину де Гизу - он добрый союзник и мой родич. Я надеюсь в ночном сражении с мятежниками доказать ему и всем, что у него были полные основания ручаться за меня! После этого принц Конде и герцог де Гиз обменялись изысканными поклонами, и поскольку принц был окончательно обелен и делать ему здесь было нечего, он откланялся королю и удалился в сопровождении своих прежних соглядатаев. В королевских покоях остались только четыре персонажа, которых эта нелепая комедия на время отвлекла от тревожного ожидания. Из этой же рыцарской комедии явствует, что такая политика была уже известна в шестнадцатом веке, а быть может, и раньше... XXVIII. АМБУАЗСКАЯ СМУТА После ухода принца Конде ни король, ни Мария Стюарт, ни оба брата Лотарингские не обменялись ни единым словом обо всем случившемся, словно по молчаливому уговору решив не касаться этой злополучной темы. Так в безмолвном и мрачном ожидании проходили минуты и часы. Франциск II часто вытирал рукой свой пылающий лоб. Мария, сидевшая в отдалении, печально глядела на бледное, осунувшееся лицо своего супруга, время от времени утирая набегавшую слезу. Кардинал чутко прислушивался к доносившимся снаружи звукам, ну, а герцог де Гиз, сан и положение которого обязывали находиться при особе короля, убийственно скучал от вынужденного безделья. Между тем часы на башне пробили шесть, потом половину седьмого. День угасал. Казалось, ничто не нарушало вечерней дремотной тишины. - Ну что ж, - вздохнул король, - сдается мне, что либо этот Линьер просто обманул вас, либо гугеноты раздумали. - Тем хуже, - отозвался Карл Лотарингский, - ибо у нас была бы полная возможность вырвать с корнем всю ересь! - Нет, тем лучше, - возразил король, - ибо это самое сражение покрыло бы королевскую власть позором... Но не успел он закончить фразу, как грохнули два сигнальных выстрела из аркебузы, и по всем укреплениям с поста на пост пронесся клич: - К оружию! К оружию! К оружию! - Это наверняка неприятель! - закричал побледневший кардинал Лотарингский. Герцог де Гиз встрепенулся, чуть ли не радуясь, и, поклонившись королю, бросил на ходу: - Государь, я иду, положитесь на меня! Через мгновение в передней загремел его зычный голос, отдававший приказания. Раздался новый залп. - Видите, государь, - бросил кардинал, пытаясь преодолеть свой страх, - видите, Линьер не подвел. Но король уже не слушал его. Гневно покусывая свои побелевшие губы, он прислушивался к нарастающему грохоту пушек и аркебуз. - Не могу поверить... такая дерзость... - бормотал он. - Такое посрамление короны... - Это кончится позором для презренных! - досказал за него кардинал. Но король возразил: - Судя по шуму, гугенотов там немало и они ничего не страшатся. - И все это потухнет мгновенно, как загоревшаяся солома! - Не думаю. Шум приближается, а огонь не только не утихает, а, наоборот, усиливается. - Господи! - ужаснулась Мария Стюарт. - Слышите, как цокают по стенам пули! - Но мне кажется, государыня... - пролепетал кардинал, - мне кажется, ваше величество... Я не замечаю, чтобы шум нарастал... Тут его слова были прерваны оглушительным взрывом. - Вот вам и ответ, - слегка усмехнулся король. - Впрочем, ваша бледность и страх говорят сами за себя. - Чувствуете запах пороха? - заговорила Мария. - И потом, эти страшные крики!.. - Все идет прекрасно! - сказал Франциск. - Господа гугеноты уже успели пройти городские ворота и собираются, как я полагаю, осаждать нас в самом замке по всем правилам. - Но в таком случае, государь, - взмолился дрожащий кардинал, - не лучше ли будет вам укрыться в башне замка? Туда они никак не смогут проникнуть! - Что? Мне скрываться от моих подданных? От еретиков? Пусть они придут сюда, я хочу сам убедиться, до чего может дойти их дерзость! Вот увидите, они еще предложат нам петь вместе с ними их псалмы! - Государь, помилуйте, будьте рассудительны! - бросилась к нему Мария. - Нет, я дойду до конца! Я буду ждать этих "верноподданных", и, клянусь, первый же непочтительный негодяй убедится в том, что я ношу шпагу отнюдь не для красоты! Мгновения бежали. Залпы повторялись все чаще и чаще. Бедный кардинал уже не мог говорить от страха, король гневно стиснул кулаки. Мария Стюарт восклицала: - Но почему к нам никто не приходит с вестями? Неужели опасность так велика, что никому нельзя сойти с места? Король наконец потерял терпение. - Это подлое ожидание просто невыносимо! - закричал он. - Все что угодно, только не это! Нужно самому вступить в схватку, и тогда все разъяснится. Пусть главнокомандующий примет меня волонтером. Франциск двинулся к двери, Мария стала перед ним: - Государь, что вы делаете? Вы же совсем больны! - У меня ничего не болит. Меня душит негодование! - Но погодите, государь, - вмешался кардинал. - На этот раз шум действительно стихает. Да и стреляют реже... Вот идет паж, и, конечно, с новостями. - Государь, - доложил вошедший паж, - герцог де Гиз поручил мне сообщить вашему величеству, что протестанты постыдно дрогнули и обратились в бегство. - Наконец-то! Вот удача! - воскликнул король. Паж удалился. - Вот видите, государь, - возликовал кардинал, - разве я не говорил, что все это сущие пустяки и что мой доблестный брат живо разделается с этим сбродом? - Ох, милый дядюшка, - заметил король, - как это сразу к вам вернулось ваше мужество! В эту минуту раздался еще один оглушительный взрыв. - Что это такое? - спросил король. - В самом деле... Очень странно... - сказал кардинал. Его снова охватил озноб, но, к счастью, страх был непродолжителен, ибо тут же в залу вбежал капитан Ришелье. Лицо у него почернело от пороха, в руке - зазубренная шпага. - Государь, - обратился он к королю, - мятежники бегут. Они успели подорвать одну из дверей, но не причинили нам при этом никакого вреда! Уцелевшие мятежники перешли через мост и укрепились в одном из домов предместья Вандомуа, где мы их без труда и прикончим... Ваше величество, можете взглянуть из этого окна на расправу... Король подскочил к окну, кардинал стал рядом, королева поодаль. - Так и есть, - сказал король, - теперь осаждены уже они. Но что это?.. Дом-то горит!.. - Государь, его подожгли мы, - доложил капитан. - Прекрасно! Чудесно! - завопил в восторге кардинал. - Полюбуйтесь, государь, как они прыгают из окон!.. Другой!.. Третий!.. Четвертый!.. Еще и еще!.. Слышите, как они вопят! - Боже мой! Бедняги! - всплеснула руками Мария Стюарт. - Но мне кажется, - заметил король, - я различаю в наших рядах султан и перевязь нашего брата Конде. Неужели это он, капитан? - Да, ваше величество, - подтвердил Ришелье. - Он все время со шпагой в руке был вместе с нами, точнее, рядом с герцогом де Гизом. - Вот видите, кардинал, - усмехнулся король, - его не нужно было уговаривать! - Ему ничего другого и не оставалось, - ответил кардинал, - господин принц слишком многим рисковал. - Посмотрите! - вдруг закричала Мария Стюарт. - Пламя охватило весь дом! Он сейчас обрушится на головы несчастных! - Обрушился! - оповестил король. А кардинал заключил: - Ура! Конец! - Уйдемте отсюда, государь, вам будет нехорошо! - забеспокоилась Мария, увлекая короля в сторону. - Да, - задумчиво проговорил Франциск, - мне все-таки их жаль... И он отошел от окна, где кардинал в одиночестве все еще упивался страшной картиной. Послышался голос герцога де Гиза, и в ту же минуту он сам, спокойный и гордый, вошел в залу. За ним плелся принц Конде, пытаясь всеми силами не выказать своего уныния и унижения. - Государь, все кончено, - обратился герцог де Гиз к королю, - мятежники понесли кару за свои преступления. Я воздаю хвалу господу за то, что он оберег ваше величество от опасности. После того что я видел, мне стало ясно, что опасность эта была больше, чем мне казалось. Среди нас нашлись и предатели. - Не может быть! - воскликнул кардинал. - Да, - подтвердил герцог. - При первой же атаке гугенотов их поддержали солдаты, которых привел Ла Мотт. Они ударили на нас с тыла и на какое-то время овладели городом. Но могло быть и того хуже, если бы мятежников поддержал еще капитан Шодье, брат министра. Однако он опоздал и явился к шапочному разбору. - Благодарю вас, друг мой, - сказал король герцогу. - Я вижу, что господне благоволение особенно ярко проявилось в этой стычке... Так поспешим в часовню, вознесем ему благодарность! - А затем, - заметил кардинал, - надо будет распорядиться о казни уцелевших преступников. Государь, вы, надеюсь, будете присутствовать при казни вместе с государыней и со своей матушкой? - А разве это... необходимо? - с неохотой промолвил король, направляясь к выходу. - Да, это необходимо, - настаивал кардинал, следуя за ним. - Я считаю своим долгом предупредить ваше величество, что нунций [Нунций - папский посол] его святейшества считает ваше присутствие на первом аутодафе вашего царствования совершенно необходимым. Там будут все, в том числе и принц Конде. Разве вы можете не быть при этом, ваше величество! - Но господи боже, не опережаем ли мы события? Ведь виновные еще не осуждены. - Они уже осуждены, ваше величество! - Пусть так, - заключил король. - У вас еще будет время и место, чтобы убедить меня в этой ужасной необходимости. А сейчас пойдемте, господин кардинал, преклоним колени перед алтарем и возблагодарим господа за то, что он отвратил от нас опасность такого заговора. - Государь, - заметил, в свою очередь, герцог де Гиз, - все же не следует преувеличивать значение событий и придавать им больше важности, чем они заслуживают. Ведь это была простая смута, только и всего. XXIX. АУТОДАФЕ В манифесте, обнародованном судебными крючкотворами, было сказано, что повстанцы "не посягают ни на венценосную особу короля, ни на принцев крови, ни на государственный строй", и все-таки их обвинили в открытом мятеже, а посему их ждала обычная участь побежденных в гражданской войне. В те времена у гугенотов было мало шансов на помилование даже в тех случаях, если они были просто мирными и покорными верноподданными. И действительно, кардинал Лотарингский проявил себя в судопроизводстве как истинный церковник и неважный христианин. Он поручил ведение дел замешанных в мятеже вельмож судебной палате города Парижа и канцлеру Оливье. И судебная машина завертелась с завидной быстротой: допросы снимали мгновенно, приговоры выносили еще быстрее. Ну, а для рядовых участников восстания даже и формальности признавались излишними; их попросту вешали и колесовали тут же, в Амбуазе, не утруждая этим судебную палату. Наконец усердием благочестивого Карла Лотарингского все было завершено меньше чем в трехнедельный срок. На 15 апреля была назначена в Амбуазе казнь руководителей гугенотов: двадцати семи баронов, одиннадцати графов, семи маркизов и пятидесяти дворян. Этому сомнительному религиозному торжеству постарались придать должный блеск и размах. Приготовления были грандиозны. От Парижа до Нанта внимание населения привлекалось всеми доступными в те времена способами: о казни объявляли во всеуслышание и глашатаи и священники. В назначенный час на площадке перед замком, у подножия которого предстояло разыграться кровавой драме, возникли три изящные трибуны; средняя из них, самая нарядная, предназначалась для королевского семейства. Вокруг были установлены дощатые скамейки, на которых разместились "верноподданные" из окрестностей, коих удалось пригнать сюда волей или неволей. Кроме того, многие прибыли просто из любопытства или же из фанатизма. Вот все эти причины и привели в Амбуаз столь великое стечение народа, что накануне рокового дня больше десяти тысячам "гостей" пришлось ночевать в поле. Утром 15 апреля все городские крыши были усеяны народом, а за прокат окна, выходившего на площадь, платили по десяти экю - громадные деньги по тому времени. Посреди огороженного пространства был установлен широкий помост, крытый черным сукном. На помосте высилась плаха. Сбоку стояло кресло секретаря суда, которому надлежало вызывать осужденных поименно и каждому оглашать приговор. Площадь охраняли рота шотландских стрелков и личная стража короля. После торжественной мессы в часовне святого Флорентина осужденных подвели к подножию эшафота. Рядом с ними шли монахи, убеждая их раскаяться, отказаться от своего вероисповедания. Но ни один из них не пожелал изменить своей вере. Они даже не отвечали монахам. Между тем трибуны успели заполниться, за исключением средней трибуны. Король и королева, у которых чуть ли не силой вырвали согласие присутствовать при казни, заранее оговорили, что прибудут только к самому концу, к моменту казни главных зачинщиков мятежа. В полдень началось аутодафе. Когда первый из осужденных поднялся на эшафот, все остальные, дабы дать последнее утешение идущему на смерть и в то же время показать свою стойкость перед лицом врага и смерти, запели хором псалом: Будь господь благоприятен, Величье нам свое яви, Твой образ, строг и благодатен, Пусть светит нам лучом любви! И после каждого песнопения слетала с плеч голова следующего осужденного. И так - раз за разом. Наконец через час уцелело лишь двенадцать человек - главных руководителей заговора. Устроили перерыв: два палача слишком устали, к тому же к трибуне приближался король. Лицо Франциска II было не просто бледно, но приобрело какой-то землистый оттенок. Мария Стюарт села по правую, Екатерина Медичи - по левую руку от него. Кардинал Лотарингский уселся рядом с Екатериной, принц Конде занял место рядом с молодой королевой. Когда принц Конде, такой же бледный, как и король, показался на трибуне, все двенадцать осужденных низко поклонились ему. Он им ответил тем же. - Я всегда уважал смерть... - громко произнес он. Королю подобного внимания не оказали: не раздалось ни единого выкрика в его честь. Он сразу же это заметил и нахмурился: - Ах, кардинал, и зачем вы только притащили нас сюда! Карл Лотарингский поднял руку, как бы подавая сигнал, и в толпе раздалось несколько разрозненных криков: - Да здравствует король! - Слышите, государь? - спросил кардинал. Король только покачал головой: - Я слышу, как несколько дураков всячески пытаются подчеркнуть всеобщее молчание. Тем временем королевская трибуна заполнилась: один за другим появились братья короля, папский нунций, герцогиня де Гиз... Вслед за ними поднялся на трибуну и герцог Немур. Он был хмур и явно озабочен. Наконец в самой глубине трибуны расположились два человека, присутствие которых было так же странно, как и присутствие принца Конде. То были Амбруаз Парэ и Габриэль де Монтгомери. Разные причины привели их сюда. Амбруаза Парэ вызвал в Амбуаз герцог де Гиз, которого крайне беспокоило здоровье его венценосного племянника. Мария Стюарт, видевшая, как угнетает Франциска самая мысль об аутодафе, попросила хирурга быть на месте на тот случай, если королю станет худо. Габриэль же пришел сюда с вполне определенным намерением: попытаться еще раз спасти того, кого топор палача должен был поразить последним, а именно юного отважного Кастельно де Шалосса. Габриэль винил себя в том, что своими советами невольно привел его к гибели. Кастельно, как мы помним, сдался после того, как герцог Немур своею подписью обещал сохранить ему жизнь и свободу. А ныне... ныне ему предстояло быть обезглавленным. Нужно отдать сп

╤ЄЁрэшЎ√: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  -


┬ёх ъэшуш эр фрээюь ёрщЄх,  ты ■Єё  ёюсёЄтхээюёЄ№■ хую єтрцрхь√ї ртЄюЁют ш яЁхфэрчэрўхэ√ шёъы■ўшЄхы№эю фы  ючэръюьшЄхы№э√ї Ўхыхщ. ╧ЁюёьрЄЁштр  шыш ёърўштр  ъэшує, ┬√ юс чєхЄхё№ т Єхўхэшш ёєЄюъ єфрышЄ№ хх. ┼ёыш т√ цхырхЄх ўЄюс яЁюшчтхфхэшх с√ыю єфрыхэю яш°шЄх рфьшэшЄЁрЄюЁє