о даже через сто лет, к
2100 году, Китай сможет обеспечить своему населению средний душевой доход на
уровне  70 процентов  японского,  если рассчитывать  его с  учетом  паритета
покупательной способности юаня, и  всего лишь 20 процентов  японского,  если
принимать   в   качестве   основы  для  расчетов   реальный  обменный   курс
[385]. Положительное  сальдо  Китая в торговле с США обеспечивает
КНР финансовую стабильность, но одновременно показывает, что  в то время как
США  переориентируются  на  производство   высокотехнологичной  продукции  и
информационных систем, а Корея, Сингапур и  другие страны Юго-Восточной Азии
страдают из-за высоких цен на такие товары, Китай сегодня даже не испытывает
в них  непреодолимой потребности; предполагать же, что находящаяся на стадии
примитивного индустриализма страна сможет шагнуть в  постиндустриальный мир,
--  значит  придерживаться  одной  из  тех  иллюзий,  которым  пора  бы  уже
рассеяться вместе с мифом о возможном доминировании азиатских экономик в XXI
веке. Как отмечает  К.Хендерсон, "существует множество предпосылок для того,
чтобы Китай вытеснил США  [как крупнейшую в экономическом  отношении державу
мира],  но  такая перспектива отнюдь не неизбежна. То, что сегодня находится
на  подъеме,  может  вступить  в  фазу  спада...  Мысль  о  том,  что  Китаю
предначертаны двухзначные показатели темпов роста, не более обоснованна, чем
предположение, согласно которому экономический подъем в странах АСЕАН обязан
был продолжаться до бесконечности" [386].
     Безусловно, в начале следующего столетия Китай станет одной из ключевых
держав Азиатско-Тихоокеанского региона, занимая в нем лидирующее место как в
сугубо экономическом, так и в военно-стратегическом аспекте. Несмотря на то,
что  его  военный  бюджет   оценивается  лишь  в  1/7  часть   американского
[387], Китай,

     [385] - См.: Koch R. The Third Revolution. P. 112.
     [386] - Henderson C. China on the Brink. P. 243-244.
     [387] - См.: Burstein D., KeijzerA., de. Big Dragon. P. 116.

     безусловно, является уже  сегодня  наиболее мощным в военном  отношении
государством Азии.  Вполне  разумными представляются  с  этой  точки  зрения
утверждения  Зб.Бжезинского  о  том,  что  американская политика  в  регионе
"должна быть основана  на тщательном стратегическом расчете:  как  направить
энергию  Японии  на  решение  международных проблем и ограничить  мощь Китая
региональными рамками" [388]. Однако следует иметь  в виду, что в
начале XXI столетия Китай будет доминировать  не в  демонстрирующем наиболее
быстрый  хозяйственный рост регионе мира, а  среди руин новых индустриальных
стран,  оставленных ими в их неудачном броске к  высотам постиндустриализма.
Более  того.  Судьбы  китайской  экономики  зависят от того,  смогут  ли  ее
руководители  осознать  уроки  двух попыток  достижения  постиндустриального
уровня  развития -- японской и азиатской -- и, если эти уроки будут усвоены,
какие  они  повлекут  за  собой   практические   действия.   Некоторые  шаги
правительства -- такие, как начало кампании по реорганизации государственных
предприятий, осторожная экспортно-импортная политика и попытки осуществления
ряда конкретных мер по  формированию внутреннего платежеспособного спроса --
внушают надежду. Однако общая  идеология китайской реформы в гораздо большей
степени включает  в себя,  на наш взгляд,  ориентированность  на  достижение
страной  лидирующей  роли в мировой  экономической  системе,  чем  это  было
заметно в политике других азиатских стран. Китай вряд ли вовремя остановится
на том  рубеже, где ему  суждено  остановиться, -- на этапе, когда он станет
стабильно  развивающейся страной с  относительно  высоким уровнем жизни; его
стремление  к конституированию  себя в качестве основной экономической  силы
современного мира  может свести  на нет  многие из  тех  достижений, которые
ожидают страну в ближайшие годы. Масштабный кризис может поразить КНР тогда,
когда  она  достигнет экономического  уровня,  соответствующего  сегодняшним
показателям  Таиланда, Малайзии или, возможно даже,  Южной  Кореи; именно на
этом уровне развития исчезнут  преимущества, определяемые дешевизной рабочей
силы, а  если к  тому времени так и не  возникнет механизм  самостоятельного
технологического  развития, то  снижающийся спрос  со стороны западных стран
остановит  победное  шествие  китайской  промышленности.  Возможен  и  такой
сценарий,  в соответствии с которым Китай превратится в ведущую промышленную
страну  Азии, когда основная  масса  производимых  товаров будет поглощаться
близкими  соседями  (включая отчасти  Японию)  и внутренним рынком.  В таком
случае кризис оказался

     [388] - Brwwski Zb. The Grand Chessboard. P. 185.

     бы  менее  вероятным, но подобный сценарий возможен только при  условии
отказа Китая от попыток стать одним  из главных действующих лиц во всемирной
экономической  игре, а это маловероятно.  Подводя  итог, отметим,  что  хотя
китайская  экономика вряд ли станет  следующей  жертвой  азиатского кризиса,
она,  так же,  как и другие воплощения  концепции "догоняющего" развития, не
сможет обеспечить реального приближения к уровню развития постиндустриальных
держав.
     * * *
     Подытоживая,  обобщим  приведенные  выше выводы в  некоторой логической
последовательности.
     Исходным  пунктом  в  этом обобщении  служит  тот факт,  что ускоренная
индустриализация   требует   политически   или  экономически  обеспечиваемой
мобилизации всех сил и всех хозяйственных ресурсов нации. Такая  мобилизация
предполагает  отсутствие  той политической  и  социальной  свободы,  которая
способствовала  формированию в  50-е  и  60-е годы основ  постиндустриальной
парадигмы  в  западных странах.  Именно  в  этом  коренятся причины  неудач,
постигших  в  последние  годы новые индустриальные  государства.  Следствием
этого  положения  является  вывод о  том, что успешное "догоняющее" развитие
ограничено  достижением  в  пределах  той  или   иной  страны  определенного
жизненного  уровня;  по  мере  приближения  к   нему  сугубо   экономическая
мотивация,  выступающая  движителем  ускоренной  индустриализации,  начинает
исчерпываться.  Следует  особо  отметить,  что  те  впечатляющие  прорывы, о
которых обычно говорят  как о достижениях азиатских стран (так, в частности,
уровень ВНП на душу  населения  в Китае вырос  вдвое  за  десять  лет,  хотя
Великобритании в XX веке для  достижения подобного  результата потребовалось
шестьдесят,  а   США   --  пятьдесят  лет),   имеют   и  обратную   сторону:
осуществленные  в  течение  столь короткого  срока,  они, с  одной  стороны,
несколько  снижают актуальность экономических мотивов, но, с другой стороны,
не оставляют  времени  для  того,  чтобы  сознание  человека, и, тем  более,
общественное сознание,  усвоило  новые, адекватные  цели, которые  могли  бы
стать ориентирами дальнейшего движения. Формирование постматериалистической,
неэкономической  мотивации  не  происходит  и  не может произойти  столь  же
стремительно,  сколь быстро  формируется материальное благосостояние в новых
индустриальных обществах. Поэтому следует еще раз подчеркнуть: развивающиеся
в рамках мобилизационной модели страны  должны либо сознательно стремиться к
ограничению темпов своего развития, либо  быть готовыми к кризисам, подобным
поразившему азиатский регион. Не стоит долго говорить о том, что  и в том, и
в  другом случае перспектива войти в ряды постиндустриальных держав остается
призрачной.
     На  более поверхностном уровне эта  дилемма формулируется  в категориях
зависимости от внешних инвестиций или же от внутреннего рынка, что позволяет
более  понятным  образом   объяснить  подобное  противоречие   на  известных
примерах. В первом случае страна  выступает активным реципиентом иностранных
капиталовложений и  экспортирует продукцию на внешние  рынки.  Это означает,
как  правило, что  научно-технический  прогресс ограничивается исключительно
обучением  навыкам  работы с приобретенной техникой и обеспечивает некоторые
минимальные  усовершенствования ранее произведенных  за рубежом  технологий.
Результатом  может  стать иллюзорная  приближенность  к  постиндустриальному
миру, рассеивающаяся либо в связи с изменением потребительских  предпочтений
в    самих   постиндустриальных    странах,   либо   по   причине   снижения
конкурентоспособности  национальных производителей  на международных рынках,
основой  чего могут стать рост стоимости рабочей  силы, отток инвестиций или
появление  конкурентов среди менее  развитых стран. Неразвитость внутреннего
рынка ведет в этих условиях к  коллапсу производства и глубокому кризису. Во
втором  случае  развитие  осуществляется  более  эволюционным  образом  и  в
значительной  мере  ориентируется  на внутренний  рынок.  В  такой  ситуации
зависимость  от  иностранных  технологий  становится меньшей,  а возможности
проникновения  на внешние рынки --  более широкими. Между тем сами  сектора,
которые  заполняют  экспортируемые товары,  представлены  низкотехнологичной
продукцией;  внутренний  рынок  также  не  требует  сложных  технологических
достижений,  в  силу  чего  развитие  становится  более  устойчивым  и менее
зависимым   от   колебаний   конъюнктуры,  однако   элемент   приобщения   к
постиндустриальному миру отсутствует в этом случае вовсе.
     Азиатский кризис  не  может быть  поставлен в один  ряд  с  финансовыми
потрясениями, подобными мексиканскому дефолту или последствиям неуправляемой
инфляции  в  латиноамериканских   странах;  он  не  является  ни  следствием
скоротечной паники, ни  предсказуемым циклическим спадом[389],  а
представляет  собой  сложное,  комплексное  явление,  порожденное  глубокими
внутренними пороками индустриальной системы. Таким образом, страны, начавшие
свое активное  индустриальное  развитие в то время, когда постиндустриальный
мир сло-

     [389] - См.: Godement F. The Downsizing of Asia. P. 35.

     жился как  некое целое, не  смогут  самостоятельно  войти в него ни при
каких  обстоятельствах.   Важнейшим  препятствием  для  этого  является  сам
"догоняющий" характер  их развития:  перепрыгивая через несколько ступеней в
чисто   экономической   области,  они  остаются   неспособными  сформировать
мотивационную   систему,   свойственную   постиндустриальному   обществу,  и
построить  тот комплекс  поддержки  развития  высокотехнологичных  отраслей,
который естественным  образом  сложился  в последние  десятилетия  в  США  и
Западной  Европе. Это не  означает, что  в современных  условиях отсутствуют
возможности  движения  по постепенному и  эволюционному  пути,  который  был
пройден развитыми державами в  середине нашего столетия. Гипотетически такой
вариант возможен, однако  он неосуществим на практике, поскольку в условиях,
когда  постиндустриальный мир существует  как заветный ориентир,  преодолеть
стремление  прийти   к  цели   кратчайшим  путем   оказывается  невозможным.
Мифическая  глобализация, показавшая  всем  народам мира идеал,  к  которому
необходимо стремиться, в то же  самое время создала и условия, принципиально
препятствующие  его достижению. Неравенство, порождаемое в мировом  масштабе
самоизоляцией постиндустриального сообщества, подтверждается наличием стран,
которые  не только  не  смогли  добиться  успехов  на  пути  индустриального
прогресса,  но и постепенно сдают ранее завоеванные ими позиции,  переходя в
категорию причисляемых, согласно современной весьма условной терминологии, к
"четвертому миру".


     Глава  десятая.  "четвертый  мир"   и   перспективы  постэкономического
общества

     Фактически   начавшаяся   рецессия   в   странах,  ориентированных   на
индустриальное  производство,  и   крах  надежд,  связанных   с   парадигмой
"догоняющего  развития",  ставят, как  мы показали, ряд  серьезных  вопросов
перед самими  постиндустриальными обществами;  и все  же  ни один  из них не
может  сравниться  по своей  актуальности и  значимости  с  теми проблемами,
которые порождаются экономическим положением государств, причисленных в 80-е
годы к  "четвертому" миру, -- стран, по объективным и  субъективным причинам
неспособных к восприятию современного типа хозяйственного прогресса.
     Нарастание   разрыва   в  экономических  показателях  будущих   центров
постиндустриального мира и хозяйственной периферии имеет долгую  историю. Их
не  разделяла   непреодолимая  пропасть   в  доиндустриальную  эпоху,  когда
хозяйственное благосостояние стран и народов в значительной мере зависело от
естественных  ресурсов,  климатических условий, плодородия почв и  плотности
населения. На начало XIX века  разрыв в общем хозяйственном их потенциале не
превышал трех  раз[390], а по размерам  среднего  дохода достигал
лишь 30-50 процентов[391]. Пропасть возникла и стала стремительно
увеличиваться в конце прошлого столетия,  когда  западные страны вступили  в
фазу  промышленной  революции.   Наиболее  скромно  оценивает  масштабы   ее
расширения Р.Хейльбронер, указывая, что с 1750 по  1990 год разрыв в среднем
уровне  жизни между гражданами стран  Европы  и развивающегося мира вырос  в
восемь раз[392]; подавляющее большинство дру-

     [390] - См.: Plender J. A Stake in the Future. P. 223.
     [391]  -  См.: Cohen  D.  The  Wealth of  the World and  the
Poverty of Nations. P. 17.
     [392] - См.: Heilbroner R. 21st Century Capitalism. N.Y.-L.,
1993. P. 55.

     гих исследователей приводит  гораздо более радикальные оценки --  от 17
до 24 раз,  что соответствует  сформировавшемуся экономическому отставанию в
50-72 раза[393].
     В 60-е годы статистический  инструментарий подобных  сопоставлений  был
усовершенствован,  и  в качестве основного  показателя  стали  рассматривать
разницу  в  среднедушевом  ВНП  тех  стран,  где сосредоточены 20  процентов
наиболее  обеспеченного  населения  планеты  и  20  процентов  самых  бедных
граждан.  Расчеты, проводимые на этой основе, показывают, что неравенство  в
условиях становления в западном мире постиндустриального  типа хозяйства  не
только не снизилось, но и, напротив, резко возросло. Если исходить из оценки
мирового ВНП в 1993 году в  23 триллиона долл., то 18 триллионов из них было
создано в развитых державах,  и только 5 триллионов долл.  приходится на все
развивающиеся страны, где живет более 80 процентов  населения Земли. Разница
в номинальных доходах между  гражданами постиндустриального мира и остальной
частью человечества  выросла с 5,7 тыс. долл. в год в I960 году до 15,4 тыс.
долл.  в  1993-м, и, таким образом, 1/5 часть  человечества на одном  полюсе
развития  присваивала   в   61   раз   больше   богатств,   нежели  1/5   на
другом[394]  (в 1960 году --  в 30  раз[395]).  Если в
1960  году  среднедушевой ВНП в  индустриально  развитых странах превосходил
аналогичный  показатель  для  стран со средним и  низким уровнем  развития в
16-18 раз,  то к  середине 80-х -- в 24[396]. За последние  сорок
лет, в течение которых активно прогрессировали  постиндустриальные тенденции
и развитый мир не уставал подтверждать свою приверженность сбалансированному
и поступательному  развитию  всех народов  и  государств, доля мирового ВНП,
оказывающегося в  распоряжении 20 процентов наиболее  состоятельных людей на
планете,  возросла  с  70 до  82,7  процента[397]  (на эту  часть
населения приходится также 84,2 процента мировой торговли  и  85,5  процента
накоплений[398]), тогда как доля беднейших 20 процентов снизилась
с 2,3 до 1,4 процента[399]. Харак-

     [393] - См.: Plender J. A Stake in the Future. P. 223; Cohen
D. The Wealth of the World and the Poverty of Nations. P. 17.
     [394] - См.: Brown L.R., Renner M., Flavin Ch., et al. Vital
Signs 1997-1998.  The Environmental Trends  That Are Shaping Our Future. L.,
1997. P. 116.
     [395] - См.:  Ayres R.U.  Turning  Point.  L., 1998. P. 125;
подробнее см.: Sandier T. Global Challenges. An Approach  to  Environmental,
Political and Economic Problems. Cambridge, 1997. P. 20.
     [396] - См.: Shutt H. The Trouble with Capitalism. P. 52.
     [397]  - См.:  Porter  G., Brown J. W.  Global Environmental
Politics, 2nd ed. Boulder (Co.), 1996. P.109-110.
     [398]  -  См.:  Martin  H.-P., Schumann H. The Global  Trap:
Globalization and  Assault on  Prosperity  and  Democracy.  Pretoria  (South
Africa)-!., 1997. P. 29.
     [399] - См.: Ayres R.U. Turning Point. P. 125.

     терно также, что на долю трех пятых человечества, получавших наименьшие
по  размерам  доходы, в  1992 году приходилось  лишь 5,6  процента  мирового
валового   продукта[400].   Поляризация   по   признаку   доходов
происходила  на  протяжении   последних  десятилетий  столь  стремительно  и
необратимо,  что  даже  впечатляющий   экономический  прогресс   в   странах
Юго-Восточной Азии не смог создать существенного противовеса этой тенденции.
     Еще более впечатляющим, нежели снижение доли беднейших стран в  мировом
валовом  продукте,  является  резкое  ухудшение  их  позиций как  участников
международного  разделения  труда.  Производя  1,4  процента  мирового  ВНП,
беднейшая часть  мира  обеспечивала в  начале 1993 года лишь  0,98  процента
мировых сбережений  и  0,95  процента мирового торгового  оборота.  Следует,
кроме  того,  отметить  и  еще  одно  обстоятельство,  на которое  указывают
довольно   редко.  Если   сравнить  показатели  экономического  развития  20
процентов наиболее богатых и 40 процентов наиболее бедных  стран,  окажется,
что для  первых  доля  в сбережениях  (80,51  процента) и инвестициях (80,56
процента) окажется ниже их доли в мировом ВНП (82,7 процента), тогда как для
второй группы эти показатели (соответственно 3,51 и 3,87 процента) превышают
их долю  в  мировом валовом  продукте  (3,3 процента)  [401]. Это
свидетельствует о  низкой эффективности хозяйствования в  беднейших регионах
планеты  и,  таким образом,  дает  основания  полагать, что  неравномерность
хозяйственного прогресса будет нарастать и впредь.
     Об  этом свидетельствуют  и  события последних  лет.  Непродолжительный
период, в течение которого развивающиеся  страны, казалось, смогли  ускорить
темпы своего развития за счет монопольно высоких цен  на  природные ресурсы,
остался  в прошлом. В Латинской  Америке,  где  в 70-е годы норма сбережений
достигала 23,5 процента, она снизилась до 18,7 процента в 80-е; в результате
инфляция возросла с 36 до 123 процентов в год, а темпы роста экономики в 3,1
процента   сменились   сокращением   ВНП   на   0,8   процента   в   годовом
исчислении[402].  В  Африке, где  мимолетно поднявшиеся  цены  на
нефть  и другие природные ресурсы помогли  улучшить ситуацию в середине 70-х
годов,  все  позитивные  результаты   быстро  свелись  на  нет  в  следующем
десятилетии. Примечателен пример Нигерии, где с 1970 по 1980 год ВНП на душу
населения возрос с немногим более 200 почти до 800 долл., а к 1985 году

     [400] - См.: Korten B.C. When Corporations Rule  the  World.
L., 1995. P. 106-107.
     [401]  - Рассчитано  по:  Sandier  T. Global  Challenges. An
Approach to Environmental, Political and Economic Problems. P. 183.
     [402] - См.: Kuttner R. The End of Laissez-Faire. P. 253.

     вернулся к своему первоначальному значению, не превосходя 300 долл.  на
человека  в год[403].  В целом же с начала 80-х годов африканские
страны, на чем мы остановимся ниже более подробно, постоянно деградировали в
мировой  экономической  иерархии,  а   уровень  их  среднедушевого  валового
национального продукта опустился  сегодня существенно  ниже показателей 1960
(!) года[404]. В результате к середине  90-х  суммарный  ВНП этих
государств (с населением более 400 миллионов  человек),  за исключением ЮАР,
оказался  существенно  ниже,  чем   ВНП  Бельгии[405].  Не  более
оптимистично  выглядели хозяйственные показатели в беднейших странах Азии --