з стран-членов ЕС проживало лишь  в Германии (1,7 млн. чел.) и
Франции  (1,3   млн.  чел.)  [495];  при  этом  общее  количество
иностранных рабочих, прибывших  в Сообщество  из-за его пределов, составляло
более 10 млн. человек, или около 11 процентов рабочей  силы[496],
что в  целом  соответствовало  доле безработных в  населении  ведущих  стран
Европы. Следует  заметить,  что  в  европейских  странах  возникают  крупные
сообщества  выходцев из-за рубежа; не говоря о традиционно многонациональной
Великобритании,  сегодня в Германии проживают до 80 процентов всех живущих в
Европе  турок  и  76  процентов  выходцев из  Югославии,  во  Франции --  86
процентов    тунисцев,    61    процент    марокканцев    и    столько    же
алжирцев[497].   Список  может  быть   продолжен.   Как  правило,
иммигранты    в    европейских    странах     пополняют    низшие     классы
общества[498] и создают жесткую  конкуренцию местным  работникам;
согласно статистическим данным, на протяжении последних двадцати лет средние
заработки легальных  иммигрантов  в  Европе составляли от 55 до 70 процентов
доходов европейцев, выполнявших  аналогичные виды работ[499]. При
этом уровень безработицы  среди легальных иммигрантов во Франции в два,  а в
Нидерландах и Германии  -- в три раза  выше,  нежели среди родившихся в этих
странах   граждан[500].  Поэтому  понятно  напряженное  отношение
европейцев  к   выходцам   из  других  стран:  согласно   последним  опросам
общественного  мнения,  среди  европейской  молодежи, наиболее  подверженной
безработице, негативное отношение к иммигрантам  разделяют  от 27,3 процента
французов    до    до    39,6    процента    немцев    и     41     процента
бельгийцев[501]. На наш взгляд, ближайшие десятилетия  станут для
США и  ЕС  периодом жестких ограничений  использования  иностранной  рабочей
силы, , хотя, как отмечает П.Дракер, в условиях современной интернаци-
     ------------------------------
     [494]  -  См.  French  P., Crabbe  M.  One Billion Shoppers.
Accessing  Asia's Consuming Passions  and  Fast-Moving Markets --  After the
Meltdown. L., 1998. P. 109.
     [495] - CM. Jovanovic M.N. European Economic Integration. P.
338.
     [496] - См. Morgan G. Images of Organization. P. 313.
     [497] - См. Sassen S. Losing Control? P. 81.
     [498]  -  Подробнее  см.:  Galbraith  J.K.  The  Culture  of
Contentment. P. 34-37.
     [499] - См. Pierson Ch. Beyond the Welfare State? P. 87-88.
     [500] - См. The Economist. 1997. April 5. P. 30.
     [501]  -  См.  Newsweek.  Special  Issue.  November  1998  -
February 1999. P. 76.
     ------------------------------
     онализации   экономических    и    политических   процессов    "попытки
предотвратить иммиграцию весьма  похожи [по своей эффективности]  на попытки
отменить   закон   всемирного   тяготения"    [502].    Об   этом
свидетельствуют  тенденции,  вполне  отчетливо  наметившиеся  с начала  90-х
годов[503];  так,  в  Германии  в  1992 году  были  удовлетворены
ходатайства  лишь 4 процентов лиц,  просивших  политического убежища, хотя в
1985  году таковых было 29 процентов; общее же количество подобных заявлений
в первой половине 90-х сократилось в  некоторых европейских странах в четыре
раза[504].   Таким   образом,   противоположная    направленность
тенденций в  движении инвестиционных  и  людских потоков  между развитыми  и
развивающимися странами представляется фактом совершенно очевидным.
     * * *
     В  своей последней книге Зб.Бжезинский, касаясь современного  положения
США,  пишет: "Америка занимает  главенствующие  позиции  в  четырех основных
областях, в решающей степени определяющих мировое господство: ее вооруженные
силы  не  имеют себе равных, в  области экономики  она  по-прежнему является
движущей силой, которая тянет  за собой остальной мир..;  в  технологическом
плане  ей  принадлежит ведущая  роль на всех передовых направлениях развития
науки и техники;  ее культура, несмотря на некоторую примитивность, обладает
удивительной привлекательностью...  --  все  это наделяет Соединенные  Штаты
таким политическим влиянием, с которым не  может соперничать никакое  другое
государство. Именно благодаря  сочетанию  этих четырех  составляющих Америка
является   мировой   сверхдержавой    в   полном   смысле    этого    слова"
[505]. В  целом  с  ним соглашаясь, мы  хотели бы  отметить,  что
приведенные в цитате слова  с большим основанием могли  бы быть отнесены  ко
всему  постэкономическому миру,  который  в ближайшие  десятилетия  вынужден
будет  сплотиться и стать той  единственной  глобальной супермощью,  которой
суждено  определять характер общественных движений на  планете в  XXI  веке.
Процессы, развертывающиеся в  современной хозяйственной и социальной жизни и
традиционно называемые в последние годы
     ----------------------------
     [502]  - Drucker  P.F. Management  Challenges for  the  21st
Century. P. 47.
     [503] - См.: The Economist. 1998. September 26. P. 122.
     [504] - См.: The Economist. 1997. April 5. Р. 30.
     [505]  -  Brzezinski  Zb.  The  Grand  Chessboard.  American
Primacy and Its Geostrategic Imperatives. N.Y., 1997. P. 24.
     ----------------------------
     глобализацией,   являются   при   их   ближайшем  рассмотрении   весьма
противоречивыми и неоднозначными. Можно согласиться с тем, что все они в той
или  иной степени обусловлены  экспансией информации  как  основного ресурса
производства[506], однако именно это означает, что  их протекание
не может  иметь  одинаковых  последствий  для  различных  страт  общества  и
различных регионов планеты;  тем  самым  мы  оказываемся поставленными перед
необходимостью признать, что современная глобализация не является и не может
быть тем подлинно глобальным процессом, на статус которого она претендует.
     Постэкономическая трансформация  разрешила  на  пороге нового  столетия
многие из тех противоречий, которые были присущи  индустриальным  обществам.
Она заложила основы сбалансированного и самодостаточного  развития западного
мира, но в то же время уже сегодня  породила ряд новых противоречий, которые
пока еще не  слишком заметны, но уже в ближайшем будущем  могут стать весьма
серьезными.  С  одной  стороны,  внутри  развитых  постиндустриальных  стран
формируется   новое  квазиклассовое   социальное  деление,   основанное   на
возникновении барьеров  между работниками  интеллектуальной сферы и  другими
слоями  населения,  деление,  фактически  предполагающее  в  качестве своего
базиса  не  некие  приобретаемые  свойства   человека,   а  его  имманентные
способности усваивать информацию и превращать ее в знания. С другой стороны,
сами  постиндустриальные   страны  быстро   формируют   замкнутую  общность,
противостоя  как информационная цивилизация всему остальному  миру и обладая
сегодня всем набором инструментов для  управления им в рамках существующей в
конце XX века мировой системы.
     Следует  предположить,  что  и   относительная   лояльность   отдельных
социальных  страт  внутри  постэкономических  держав,  и  кажущийся  сегодня
привычным  мировой  порядок  не  являются  ни  вечными,  ни  неизменными.  В
ближайшие десятилетия  новые противоречия вполне  могут оказаться способными
радикально изменить ход исторического развития. Однако прежде чем перейти  к
рассмотрению  возможных  его  сценариев,  следует  несколько более  подробно
остановиться  на природе  и  структуре внутреннего  и  внешнего  конфликтов,
опосредующих становление постэкономического общества.
     --------------------------
     [506] - См.: Waters M. Globalization. P. 156.
     --------------------------

     Глава четвертая.
     Противоречия постэкономической цивилизации

     Процесс  становления постэкономической цивилизации жестко  ограничен  в
настоящее время рамками  развитых  стран,  вступивших  в  постиндустриальную
эпоху.  Выше мы  подчеркнули, что источники прогресса этого нового  общества
коренятся  в  глубинных  основах постэкономического порядка,  а  именно -- в
совершенствовании   и   развитии  личности.  Тем   самым  мы  признаем,  что
формирование постэкономического  строя на  современном  этапе  не продвигает
человечество  к тому единому  "открытому  обществу (open  society)", которое
мыслилось и  мыслится  большинством  современных  специалистов по глобальным
проблемам в качестве идеала социального прогресса [507].
     Нынешняя  эпоха  характеризуется  тем,  что   в  условиях  причудливого
сочетания экономических  и неэкономических  целей и  средств  их  достижения
возникают невиданные  ранее  возможности  роста неравенства при  фактическом
отсутствии адекватных  средств его  преодоления. Конфликты,  рождающиеся  на
этой основе,  определят  главные линии социального противостояния в XXI веке
и,   вполне   возможно,   не   только   затруднят   переход  к   глобальному
постэкономическому  обществу,  но  и  сделают  его  достижение  невозможным.
Поэтому,  формулируя  основные  проблемы,  которые  станут предметом  нашего
дальнейшего анализа, следует  остановиться на общей  оценке двух  комплексов
возникающих  сегодня  противоречий  --  нарастающей  разделенности  мира  на
способную  и  неспособную  достичь  постэкономического  состояния   части  и
зреющего в рамках постэкономических стран  нового социального конфликта,  --
проследить их взаимообусловленность и взаимозависимость.
     ----------------------------
     [507] - См., напр.: Soros G. The Crisis of Global Capitalism
[Open Society Endangered]. L., 1998. P.195-213.
     ----------------------------

     Разобщенность современного мира

     Последние  годы истекающего  столетия  поставили проблему разделенности
цивилизации особенно остро. Причины тому многочисленны и разнообразны.
     Во-первых,   в   течение   всей   предшествующей   истории   субъектами
противостояния  на международной  арене  становились блоки  и  союзы  стран,
которые,  с  одной  стороны,  были  объединены  сходными   экономическими  и
политическими характеристиками  и при  этом, с другой стороны,  находились в
оппозиции  союзам   и   блокам  государств,  имевшим   примерно   такой   же
политический,   военный   и  хозяйственный  потенциал.  Именно  поэтому   на
протяжении  долгих  столетий центры  соперничества  оставались  относительно
локализованными: на Западе это была Европа, на Ближнем Востоке таким центром
оставалось  Восточное Средиземноморье,  в  азиатских  странах  соперничали в
первую очередь Китай, Монгольская  империя  и государства Центральной  Азии.
Колонизация,  откуда  бы она  ни исходила  (и  примеры  тому дает  экспансия
монголов в Центральную Азию и Восточную Европу, испанцев и португальцев -- в
Латинскую  Америку, англичан и французов  -- в Африку и Индию, русских  -- в
Сибирь и Центральную  Азию), воспринималась  как присоединение к  метрополии
территорий, заведомо более слабых в военном и хозяйственном отношении, но не
как соперничество за  мировое господство. Впоследствии борьба великих держав
приняла мировой  масштаб, но  кардинальным  образом ситуация не  изменилась:
Священный союз и наполеоновская империя, США и Испания,  Тройственный союз и
Антанта, державы Оси и  союзники во  второй мировой войне,  наконец,  НАТО и
Организация  Варшавского  договора  --   во  всех  этих  случаях  союзничали
относительно равнопорядковые  по мощи  и влиянию государства.  Их объединяли
определенные  социальные  и  хозяйственные  модели, и  они могли  эффективно
соперничать   друг  с  другом,   имея   значительные  источники  внутреннего
саморазвития.   Поэтому   в  различные   исторические   эпохи   конфликты  и
противостояния,   в  наибольшей  мере  изменившие  лицо  цивилизации,   были
конфликтами равных; в иных  случаях они принимали  форму быстрых завоеваний,
на основе которых возникали империи, обреченные на нестабильность.
     Во-вторых,  вплоть  до  начала  XX  века относительная  неравномерность
хозяйственного  развития  отдельных  государств  не   представлялась  чем-то
фатальным   и  непреодолимым.   В   условиях  политической  независимости  и
индустриального (а  тем  более  доиндустриального или  протоиндустриального)
производства фактически каждая  страна, не  находившаяся, впрочем, на  явной
периферии  мирового  прогресса,  могла  обеспечить  себе положение  державы,
лидирующей в мировом  масштабе. Достаточно вспомнить возвышение промышленной
мощи  Англии   в  условиях,   когда  финансовое  доминирование   Испании   и
мануфактурное  превосходство Северной Италии и  Голландии в Европе  казались
незыблемыми,  а  также военно-политические  успехи  наполеоновской  Франции,
создавшей  крупнейшую в истории европейскую империю. И  в  одном, и в другом
случае мы  видим сильную  волю  государства к  занятию лидирующего  места на
континенте, подкрепленную продуманной внешней  и внутренней политикой. В XIX
веке миру явились два новых  феномена --  с  одной стороны  океана несколько
десятков  мелких  и  разрозненных  германских  княжеств   за  пятьдесят  лет
превратились  в мощнейшую экономическую силу  с явно выраженными претензиями
на  мировое  господство; с  другой  его  стороны  --  США,  еще в  60-е годы
раздираемая  гражданской  войной сельскохозяйственная  страна,  стала первой
державой капиталистического мира.  В  этом  случае буржуазная  хозяйственная
система   продемонстрировала  огромные  возможности   ускоренного  развития,
основанного  на  достижениях  индустриализма;  "все  развитые  страны  стали
капиталистическими,  [и] равным образом,  все страны, принявшие  капитализм,
достигли высокой степени развития" [508].
     В-третьих,  что также  весьма  существенно,  определенную  роль в  этих
процессах играла и регионализация, проявлявшаяся в двух основных аспектах. С
одной стороны,  хозяйственные успехи  каждой из  названных  стран зависели в
гораздо большей  степени от умелой мобилизации собственных ресурсов,  нежели
от взаимодействия  с  другими  государствами и  блоками. С  другой  стороны,
относительная отсталость многих других  стран  не была  достаточно очевидной
для  них  самих; сложившиеся жизненные традиции и  весьма слабые  контакты с
внешним миром не вызывали стремления к экономическому  соперничеству. Лозунг
"догнать и  перегнать" был фактически неведом человечеству вплоть до  начала
первой мировой войны.
     Итак,  до  середины   XX  столетия  стратегии  хозяйственной  экспансии
основывались  на характере  организации внутренних  возможностей  нации; они
предполагали   возможность   успешного   догоняющего   развития  на   основе
индустриализации и были нацелены на относительно независимое от других стран
развитие,  не  претендующее на немедленное достижение того уровня прогресса,
который был обеспечен в основных  центрах экономической цивилизации. В таких
условиях хозяйственное неравенство, суще-
     ----------------------------
     [508] - Koch R. The Third Revolution. P. XX.
     ----------------------------
     ствовавшее в мировом  масштабе, воспринималось как нечто данное и  в то
же время казалось в принципе преодолимым.  В этих условиях естественным было
ожидать наступления эпохи процветания и ассоциировать ее начало с окончанием
второй   мировой   войны.   Однако   именно   послевоенные   десятилетия   и
продемонстрировали тщетность прежних иллюзий.
     В 50-е и 60-е годы внимание многих исследователей оказалось прикованным
к проблеме "догоняющего развития". Тому были три главные причины. Во-первых,
весьма  наглядные  уроки  ускоренной  индустриализации   и  мобилизационного
развития были продемонстрированы Германией  и СССР  -- основными соперниками
на европейском театре военных действий;  достижения советской промышленности
в 50-е  и 60-е годы также были более чем  впечатляющими. Во-вторых, проблемы
взаимоотношений  метрополий   с   их  бывшими   колониальными  владениями  и
перспективы хозяйственного роста  последних  стали  исключительно важными  в
условиях     развертывающегося     соперничества     капиталистической     и
коммунистической систем в "третьем мире". И наконец, в-третьих, впервые были
резко поставлены вопросы зависимости западной цивилизации от стран периферии
и  о  возможном  характере  взаимодействия с  ними  в условиях  глобализации
мирового хозяйства.
     Это  был  период,  когда  западный  мир рассматривал  себя  в  качестве
естественной части мирового индустриального порядка,  у которой с остальными
его   элементами  намного  больше  сходства,  нежели   различий.  Достаточно
вспомнить слова Р.Арона о  том, что  "Европа состоит  не  из  двух  коренным
образом  отличных  миров:  советского и  западного  --  а представляет собой
единую  реальность -- индустриальную цивилизацию" [509].  Об этом
же свидетельствовали и попытки,  исходившие в первую очередь от США, привить
индустриальную  модель в  других  регионах мира, и  прежде  всего в  Японии.
Весьма  характерно,  что  в  социально-экономических  работах  того  времени
хозяйственный  прогресс фактически  отождествлялся  с примитивно  понимаемым
промышленным   ростом;   источник   этого  роста  виделся  в  дополнительных
внутренних инвестициях, а результат -- в  приближении к западным  стандартам
потребления.  Так, Г.Лейбенштайн  в конце  50-х полагал, что исходной точкой
индустриализации является "впрыск" инвестиций в объеме не менее 15 процентов
национального дохода  [510];  Э.Хиршман  отмечал, что  отсутствие
необходимых  инвестиционных ресурсов в  развивающихся странах  обусловливает
исключительную роль Запада в
     --------------------------
     [509] - Aron R. 28 Lectures on Industrial Society. L., 1968.
P. 42.
     [510]  -  См.:  Leibenstein  H.  Economic  Backwardness  and
Economic Growth. N.Y., 1957. P. 132.
     --------------------------
     обеспечении их ускоренной индустриализации [511], а У.Ростоу
однозначно называл норму инвестиций, превосходящую 12-15  процентов валового
национального    продукта,    необходимым   условием   самоподдерживающегося
индустриального развития [512].
     На протяжении  60-х и  70-х годов  индустриализация  в  Азии, Латинской
Америке  и Африке  поддерживалась как  западным,  так  и восточным  блоками,
поскольку каждый из них видел в успехах своих сателлитов символ собственного
экономического  доминирования  в  той  или  иной части  мира. Индустриальная
цивилизация, принявшая  к  этому  времени в развитых странах  зрелые  формы,
стремилась  воспроизводить  свою  модель  во  все  более  широком  масштабе.
Массовое  производство,  первичными   элементами  и  результатами   которого
являлись  воспроизводимые  блага,  унифицированные  общественные  отношения,
вполне очевидная мотивационная система участников хозяйственной деятельности
делали  такую  модель  не  только  самовоспроизводящейся,  но  также   легко
копируемой   и   управляемой.   Поэтому   программа  ускоренного  построения
индустриального  типа общества выглядела вполне реальной;  она  приводила  к
впечатляющим   результатам,  порой  заставлявшим  развитые  общества  Запада
усомниться в  собственном  превосходстве над  остальным миром.  Здесь  важно
отметить, что индустриализация  "третьего  мира"  началась  в  исключительно
удачный с точки зрения  мировой конъюнктуры момент:  Запад, расширявший свою
технологическую  экспансию,  был  заинтересован  в максимально широком сбыте
технологий;  чтобы не  вызвать отказа  от их использования в других странах,
цены на  эти  технологии не  устанавливались монопольно  высокими;  при этом
сырьевые ресурсы также оставались доступными, а цены на готовые промышленные
товары  традиционно  поддерживались  на  высоком  уровне.   Для  эффективной
конкуренции  необходимы  были  только дешевые трудовые  ресурсы,  которые  в
избытке имелись в развивающихся  странах, что  и  способствовало  их успеху.
Между   1970   и  1990  годами  относительная  несбалансированность  цен  на
промышле