тепени, чем мог ожидать.
   Долгие ночные часы я метался и ворочался на подушке. У
меня возникло странное предположение, вызванное сложной
аппаратурой, которую я видел. Могло ли быть, что этот
Хирург был занят какими-то секретными ужасными опытами,
которые он производил на своем товарище? Такое
предположение могло объяснить уединенность жизни, которую он
вел. Но как примирить это предположение с теплыми
дружескими чувствами между ними, свидетелем которых был я не
далее, как в это утро? Горе или безумие заставляли этого
человека рвать на себе волосы и ломать руки, когда он вышел
из хижины? А очаровательная Ева Камерон, неужели и она была
участницей этого темного дела? А загадочные ночные
хождения, которые она совершала, не имели ли они целью
встречаться с моими зловещими соседями? А если так, то
какие же страшные узы могли связывать всех троих? Как я ни
старался, я никак не мог найти удовлетворительного ответа на
все эти вопросы.
   Проснулся я на рассвете измученный и слабый.
   Мои сомнения, действительно ли я видел свою прежнюю
соседку в ту ночь, были наконец разрешены. Идя по тропинке,
ведущей к болотам, я увидел в том месте, где почва была
мягкой, отпечаток ботинка, маленького, изящного женского
ботинка. Этот крошечный каблук и высокий подъем могли
принадлежать только моей приятельнице из Киркби-Мальхауза.
Некоторое расстояние я шел по ее следу, пока он не затерялся
на жесткой, каменистой почве. И все же он указывал
направление к уединенной зловещей хижине. Какие силы могли
гнать эту хрупкую девушку сквозь ветер, дождь и мрак, через
страшные болота на это странное свидание?!
   Но я-то, зачем я позволяю своим мыслям заниматься такими
вещами? Разве я не гордился тем, что живу только своей
собственной жизнью вне сферы интересов других людей? Почему
же мои намерения и решения оказались поколебленными только
потону, что я посчитал непонятным поведение своих соседей?
Это было недостойно, это было просто ребячеством. Я
заставил себя не думать об этом и вернулся к прежнему
спокойствию. Это было не так просто. Прошло несколько
дней, в продолжение которых я не выходил из своей хижины,
как вдруг новое событие опять встревожило мои мысли.
   Я говорил, что ручей протекал по долине у самой моей
двери. Спустя примерно неделю после описанных мною событий
я сидел у окна, как вдруг заметил что-то белое, медленно
плывущее по течению. Первой моей мыслью было, что это тонет
овца. Схватив палку, я побежал на берег и выловил этот
предмет. Он оказался большим куском полотна, разорванным в
клочья. Но что придавало ему особо зловещее значение, так
это то обстоятельство, что по кромкам он был забрызган и
испачкан кровью. В тех местах, которые пропитались водой,
были заметны только следы крови; в других местах пятна были
четкие и совершенно недавнего происхождения. Я содрогнулся,
увидя это. Полотно могло быть принесено потоком только со
стороны хижины в лощине. Какие ужасные и преступные события
оставили этот страшный след? Я тешил себя мыслью, что дела
человеческие не имеют для меня никакого значения, и все же
все мое существо было отхвачено тревогой и желанием узнать,
что случилось. Мог ли я оставаться в стороне, когда такие
дела совершаются всего в какой-нибудь миле от меня? Я
чувствовал, что во мне еще живет прежний человек и что я
обязан разгадать эту тайну. Закрыв за собою дверь хижины, я
отправился в лощину по направлению к домику Хирурга. Но мне
не понадобилось далеко идти: я заметил его самого. Он
быстро шел по склону холма, бил палкой кусты дрока и рычал
как сумасшедший. При виде этого мои сомнения в нормальности
его рассудка значительно окрепли. Когда он приблизился, я
заметил, что его левая рука была на перевязи. Увидев меня,
он в нерешительности остановился, как будто не зная, подойти
ко мне или нет. Но у меня не было ни малейшего желания
говорить с ним, и поэтому я поспешил дальше, а он продолжал
свой путь, все еще крича и нанося удары, палкой вокруг себя.
Когда он скрылся в вереске, я снова пошел к его хижине,
решив найти какое-нибудь объяснение случившемуся. Достигнув
жилища Хирурга, я с удивлением заметил, что обитая железом
дверь раскрыта настежь. Почва около самой двери носила
следы борьбы, химическая аппаратура и горн были разбиты и
разбросаны. Но самое подозрительное было то, что мрачная
деревянная клетка была испачкана кровью, а ее несчастный
обитатель исчез. У меня упало сердце: я был убежден, что
никогда не увижу его больше на этом свете. По долине было
разбросано несколько пирамид, сложенных из серого камня. И
я почему-то невольно подумал, что под какой-то из этих
пирамид скрываются следы последнего акта, завершившего эту
длинную трагедию.
   В хижине не было ничего, что могло бы пролить свет на
личность моих соседей. Комната была заполнена химикалиями и
различной аппаратурой. В одном углу был небольшой книжный
шкаф с ценными научными трудами, в другом - груда
геологических образцов, собранных на известняках. Мой взор
быстро охватил все эти подробности, но мне было не до
тщательного осмотра: я боялся, что хозяин дома может
вернуться и застать меня здесь. Покинув хижину, я поспешил
домой. Тяжесть лежала у меня на сердце. Над уединенным
ущельем нависла жуткая тень нераскрытого преступления,
делавшая мрачные болота еще более мрачными, а дикую
местность еще более тоскливой и страшной. Я подумал, не
сообщить ли о том, что я видел, в полицию Ланкастера, но
меня пугала перспектива сделаться свидетелем в "громком
деле", страшили докучливые репортеры, которые будут влезать
в мою жизнь. Разве для этого я удалился от всего,
человеческого и поселился в этих диких краях? Мысль о
гласности была мне невыносима. Может быть, лучше подождать,
понаблюдать, не предпринимая решительных шагов, пока не
приду к более определенному заключению о том, что я слышал и
видел.
   На обратном пути я не встретил Хирурга, но, когда вошел в
свою хижину, был поражен и возмущен, увидя, что кто-то
побывал здесь за время моего отсутствия. Из-под кровати
были выдвинуты ящики, стулья отодвинуты от стены. Даже мой
рабочий кабинет не избежал грубого вторжения, потому что на
ковре были ясно видны отпечатки тяжелых ботинок. Я не
отличался выдержкой даже в лучшие времена, а это вторжение и
копание в моих вещах привели меня в бешенство. Посылая
проклятья, я схватил с гвоздя свою старую кавалерийскую
саблю и провел пальцем по лезвию. Там посредине была
большая зазубрина, где сабля ударила по ключице баварского
артиллериста в те дни, когда мы отбивали атаки фон-дер Танна
под Орлеаном. Сабля была еще достаточно остра и могла
сослужить мне службу. Я положил ее у изголовья постели так,
чтобы можно было легко ее достать. Я был готов дать
достойный отпор незваному гостю, как только он появится.
Глава IV. О ЧЕЛОВЕКЕ, ПРИШЕДШЕМ В НОЧИ
   Настала бурная грозная ночь, луна была затемнена клочьями
облаков, ветер дул меланхоличными порывами, рыдая и вздыхая
над болотами и заставляя стонать кустарник. По временам
брызги дождя ударяли по оконному стеклу. Я почти до
полуночи просматривал статью Иамбликуса, александрийского
ученого, о бессмертии. Император Юлиан сказал как-то об
Иамбликуса, что он был последователем Платона по времени, но
не по гениальности. Наконец, захлопнув книгу, я открыл
дверь и бросил последний взгляд на, мрачные болота и еще
более мрачное небо. И в это мгновение между облаками ярко
блеснула- луна, и я, увидел человека, называвшего себя
Хирургом с Гастеровских болот. Он сидел на корточках на
склоне холма среди вереска менее чем в двухстах ярдах от
моей двери, неподвижный как изваяние. Пристальный взгляд
Хирурга был устремлен на дверь моего жилища.
   При виде этого стража меня пронзил трепет ужаса:
мрачный, загадочный облик, его создавал вокруг этого
человека какие-то странные чары: время, и место его
появления, казалось, предвещали что-то страшное. Но
возмущение, охватившее меня, вернуло мне самообладание, и я,
сбросив с себя чувство растерянности, направился в сторону
пришельца. Увидев меня. Хирург поднялся, повернулся ко
мне. Луна освещала его серьезное; заросшее бородой лицо и
сверкающие глаза.
   - Что это значит? - воскликнул я, подходя к нему. - Как
высмеете следить за мной?
   Я увидел, как вспышка гнева озарила его лицо.
   - Жизнь в деревне заставила вас позабыть приличия, -
сказал он, - по болоту разрешается ходить всем.
   - А в мой дом, по-вашему, тоже можно всем заходить?! -
воскликнул я. - Вы имели наглость обыскать его сегодня
вечером в мое отсутствие.
   Он вздрогнул, и на лице его появилось крайнее волнение.
   - Клянусь вам, что я тут ни при чем, - воскликнул он. -
Я никогда в жизни не переступал порога вашего дома. О, сэр,
поверьте мне, вам грозит опасность, вам следует
остерегаться.
   - Ну вас к черту, - сказал я, - Я видел, как вы ударили
старика, думая, что вас никто не заметит. Я был около вашей
хижины и знаю все. Если только в Англии существуют законы,
вас повесят за ваше преступление. А что касается меня, то я
старый солдат, я вооружен и запирать дверь не буду. Но если
вы или какой-нибудь другой негодяй попробует перешагнуть мой
порог, вы поплатитесь своей шкурой.
   С этими словами я повернулся и направился в свою хижину.
Когда я оглянулся, он еще глядел мне вслед - мрачная фигура
с низко опущенной головой. Я беспокойно спал всю эту ночь,
но больше ничего не слышал о загадочном страже; его не было
и утром, когда я выглянул из-за двери.
   В течение двух дней ветер свежел и усиливался, налетали
шквалы дождя. Наконец на третью ночь разразилась самая
яростная буря, какую я когда-либо наблюдал в Англии. Гром
ревел и грохотал над головой, непрерывное сверкание молний
озаряло небо. Ветер дул порывами, то уносясь с рыданием
вдаль, то вдруг хохоча и воя у моего окна и заставляя
дребезжать стекла в рамах. Я чувствовал, что уснуть не
смогу. Не мог и читать. Я наполовину приглушил свет лампы
и, откинувшись на спинку стула, предался мечтам. По всей
вероятности, я потерял всякое представление о времени,
потому что не помню, как долго сидел так, на - грани между
размышлением и дремотой. Наконец около трех или, может
быть, четырех часов я, вздрогнув, пришел в себя - не только
пришел в себя: все чувства, все нервы мои были напряжены.
Оглядевшись в тусклом свете, я не обнаружил ничего, что
могло бы оправдать мой внезапный трепет. Знакомая комната,
окно, затуманенное дождем, и крепкая деревянная дверь - все
было по-прежнему. Я стал убеждать себя, что какие-нибудь
бесформенные грезы вызвали эту непонятную дрожь, как вдруг в
одно мгновение понял, в чем дело. Это был звук шагов
человека около моей хижины. В паузах между ударами грома, в
шуме дождя и ветра я мог различить крадущиеся шаги. Я
сидел, затаив, дыхание, вслушиваясь в эти жуткие звуки.
Шаги остановились у самой моей двери. Теперь я слышал
затрудненное дыхание и одышку, как будто этот человек шел
издалека и очень торопился. Сейчас одна только дверь
отделяла меня от ночного бродяги, который с трудом переводил
дыхание. Я не трус, но ночная буря и смутные
предостережения, которые мне делали, а также близость этого
странного посетителя в такой степени лишили меня присутствия
духа, что я не мог вымолвить ни слова. И все же я протянул
рук и схватил свою саблю, устремив пристальный взгляд на
дверь. Я от всего сердца хотел одного, чтобы все скорее
кончилось. Любая явная опасность была лучше этого страшного
безмолвия, нарушаемого только тяжелым дыханием.
   В мерцающем свете угасающей лампы я увидел, что щеколда
моей двери пришла в движение, как будто на нее производилось
легкое давление снаружи. Она медленно поднялась, пока не
освободилась от скобы, затем последовала пауза примерно на
десять секунд, в продолжение которых я сидел с широко
раскрытыми глазами и обнаженной саблей. Потом очень
медленно дверь стала поворачиваться на петлях, и свежий
ночной воздух со свистом проник через щель. Кто-то
действовал очень осторожно: ржавые петли не издали ни
звука. Когда дверь приоткрылась, я разглядел на пороге
темную призрачную фигуру и бледное лицо, обращенное ко мне.
Лицо было человеческое, но в глазах не было ничего похожего
на человеческий взгляд. Они, казалось, горели в темноте
зеленоватым блеском. Вскочив со стула, я поднял было
обнаженную саблю, как вдруг какая-то вторая фигура с диким
криком бросилась к двери. При виде ее мой призрачный
посетитель испустил пронзительный вопль и побежал через
болота, визжа, как побитая собака.
   Дрожа от недавнего страха, я стоял в дверях, вглядываясь
в ночную мглу. В моих ушах все еще звенели резкие крики
беглецов. В этот момент яркая вспышка молнии осветила как
днем всю местность. При этом свете я разглядел далеко на
склоне холма две неясные фигуры, бегущие друг за другом с
невероятной быстротой по заросшей вереском местности. Даже
на таком расстоянии различие между ними не давало
возможности ошибиться: первый - это был маленький
человечек, которого я считал мертвым, второй - мой сосед,
Хирург. Короткое мгновение я видел их четко и ясно в
неземном свете молнии, затем тьма сомкнулась, над ними и они
исчезли.
   Когда я повернулся, чтобы войти в свое жилище, моя нога
наступила на что-то лежащее на пороге. Наклонившись, я
поднял этот предмет. Это был прямой нож, сделанный целиком
из свинца, и такой мягкий и хрупкий, что казалось странным,
что его могли применить в качестве оружия. Чтобы сделать
его более безопасным, конец ножа был срезан. Острие,
однако, было все же старательно отточено на камне, что было
видно по царапинам, и, следовательно, оно все же было
опасным оружием в руках решительного человека. Нож,
очевидно, выпал из руки старика в момент, когда неожиданное
появление Хирурга обратило его в бегство. Не могло быть ни
малейшего сомнения о цели появления моего ночного
посетителя.
   "Но что же произошло?" - спросите вы. В моей бродячей
жизни я не раз встречался с такими же странными,
удивительными происшествиями, как описанные мною события.
Они также нуждались в исчерпывающих объяснениях. Жизнь -
великий творец удивительных историй, но она, как правило,
заканчивает их, не считаясь ни с какими законами
художественного вымысла.
   Сейчас, когда я это пишу, передо мною лежит письмо,
которое я могу привести без всяких пояснений. Оно сделает
понятным все, что могло показаться таинственным.
                    "Лечебница для душевнобольных в Киркби
                                      4 сентября 1885 года
   Сэр! Я понимаю, что обязан принести вам свои извинения и
объяснить весьма необычные и, с вашей точки зрения, даже
загадочные события, которые недавно имели место и вторглись
в вашу уединенную жизнь. Я должен был бы прийти к вам в то
утро, когда мне удалось разыскать своего отца. Но, зная
ваше нерасположение к посетителям, а также - надеюсь, что вы
мне простите это выражение - зная ваш весьма вспыльчивый
характер, я решил, что лучше обратиться к вам с этим
письмом. Во время нашего последнего разговора мне следовало
сказать вам то, что я говорю сейчас. Но ваш намек на
какое-то преступление, в котором вы считали виновным меня, а
также ваш неожиданный уход не позволили мне сделать это.
   Мой бедный отец был трудолюбивым практикующим врачом в
Бирмингеме, где до сих пор помнят и уважают его. Десять лет
тому назад у него начали проявляться признаки душевного
расстройства, которое мы приписывали переутомлению и
солнечному удару. Чувствуя себя некомпетентным в этом деле,
имеющем столь большое значение, я сразу обратился к весьма
авторитетным лицам в Бирмингеме и Лондоне. В числе прочих
мы консультировались с выдающимся психиатром мистером
Фрейзером Брауном, который дал заключение о заболевании
моего отца. Его болезнь по своей природе спорадична, но
опасна во время пароксизмов. "Она может привести к
одержимости манией убийства или к религиозной мании, -
сказал он, - а может быть, одновременно к тому и другому.
Месяцами он может быть совершенно здоровым, как мы все, и
внезапно его болезнь может проявиться. Вы возьмете на себя
большую ответственность, - добавил психиатр, - если оставите
его без присмотра".
   Последующие события показали справедливость этого
диагноза. Болезнь отца быстро приняла характер соединения
мании убийства и религиозной мании. Приступы наступали
неожиданно вслед за месяцами здоровья. Было бы излишним
утомлять вас описанием ужасных переживаний, которые пришлось
испытать нашей семьей. Достаточно сказать, что мы
благодарим бога, что смогли удержать его руки от убийства.
Свою сестру Еву я послал в Брюссель и посвятил себя всецело
отцу. Он невероятно боялся домов для умалишенным и в
периоды нормального состояния так жалобно умолял не помещать
его туда, что у меня не хватило духа не послушать его.
Наконец его приступы стали столь острыми и опасными, что я
решил ради безопасности окружающих увезти его из города в
уединенное место. Таким местом оказались Гастеровские
болота, и здесь мы оба и поселились.
   Я обладаю средствами для безбедного существования и
увлекаюсь химией. Вот почему я мог проводить время с
достаточным комфортом и пользой. А он, бедняга, в здравом
уме был послушен как дитя; лучшего и более сердечного
сотоварища нельзя и пожелать. Мы вместе с ним соорудили
деревянную перегородку, куда он мог удаляться, когда на него
находил приступ, и я устроил окно и дверь таким образом,
чтобы держать его в доме при приближении безумия. Вспоминая
прошлое, могу честно сказать, что я не упустил ни одной
предосторожности, даже необходимые кухонные принадлежности
были сделаны из свинца и затуплены на концах, чтобы помешать
ему причинить вред в периоды безумия.
   Спустя несколько месяцев после нашего переселения ему
казалось, стало лучше. Было ли это результатом целительного
воздуха или отсутствия каких-либо внешних побудительных
мотивов, но за все время он ни разу не проявлял признаков
своего ужасного расстройства. Ваше прибытие впервые
нарушило его душевное равновесие. Один только взгляд на вас
даже издалека пробудил в нем все болезненные порывы, которые
пребывали в скрытом состоянии. В тот же вечер он крадучись
подошел ко мне камнем в руке и убил бы меня, если бы я не
опрокинул его на землю и не запер в клетку, чтобы он смог
прийти в себя. Этот внезапный рецидив, конечно, погрузил
меня в глубокое отчаяние. Два дня я делал все возможное,
чтобы успокоить его. На третий день он, казалось, стал
спокойнее, но, увы, это была только хитрость безумца. Ему
удалось вынуть два прутка клетки, и, когда я позабыл об
осторожности, а был погружен в химические исследования, он
неожиданно набросился на меня с ножом в руке. В борьбе он
порезал мне предплечье и скрылся из хижины прежде, чем я
опомнился и смог определить, в каком направлении он бежал.
Моя рана была пустяковая, и несколько дней я блуждал по
болотам, продираясь сквозь кустарники, в бесплодных поисках.
Я был уверен, что он сделает покушение на вашу жизнь, и это
убеждение усилилось, когда вы сказали, что кто-то в ваше
отсутствие заходил к вам в хижину. Поэтому-то я и наблюдал
за вами в ту ночь. Мертвая, страшно изрезанная овца,
которую я нашел на болотах, доказала мне, что у отца есть
запас продовольствия и что его мания убийства еще не прошла.
Наконец, как я ожидал, он совершил на вас покушение,
которое, если бы я не вмешался, закончилось смертью одного
из вас. Он пытался скрыться, боролся как дикий зверь, но я
был в таком же возбуждении, что и он. Мне удалось сбить его
с ног и отвести в хижину. Последние события убедили меня,
что все надежды на его полное выздоровление тщетны, и я на
следующее утро доставил его в эту больницу. Сейчас он
начинает приходить в себя.
   Разрешите мне, сэр, еще раз выразить свое сожаление по
поводу того, что вы подверглись такому испытанию, и заверить
вас в моем совершенном почтении.
                                          Джон Лайт Камерон.
   Моя сестра Ева просит передать вам сердечный привет. Она
рассказала мне, как вы позн