лучилось?
     - Вот взгляните, - сказал он, махнув рукой  в  сторону  витрины,  где
лежал наперсник.
     Я взглянул - и не  смог  сдержать  возгласа  удивления.  Теперь  и  у
среднего ряда драгоценных камней была повреждена оправа точно так же,  как
у верхнего. Кто-то грубо приложил руку к восьми камням  из  двенадцати.  У
четырех нижних камней оправа была ровной и гладкой.  У  всех  остальных  -
неровной и зазубренной.
     - Камни не подменили? - спросил я.
     - Нет, я уверен, что эти четыре из верхнего ряда  -  те  же,  которые
признал подлинными эксперт. Вчера я  обратил  внимание  на  это  маленькое
светлое пятнышко сбоку у изумруда. Раз воры не подменили верхние камни, не
думаю, чтобы они подменили средние. Значит, вы ничего не слышали, Симпсон?
     - Нет, сэр, -  ответил  сторож.  -  Но  когда  я  делал  на  рассвете
очередной обход, я специально подошел посмотреть  на  эти  камни  и  сразу
увидел, что кто-то их трогал. Тогда я кликнул вас, сэр, и сообщил  вам  об
этом. Ночью я делал обходы и не видел ни души, не слыхал ни единого звука.
     - Пойдемте позавтракаем, - предложил Мортимер и проводил меня в  свои
личные апартаменты. - Ну, что вы об этом думаете, Джексон? - спросил он.
     - Это самая бессмысленная, пустая  и  дурацкая  затея,  о  которой  я
когда-либо слышал. На такое способен только маньяк.
     - Можете ли вы выдвинуть какую-нибудь гипотезу?
     - Мне пришла в голову  любопытная  мысль.  -  Послушайте,  ведь  этот
предмет - иудейская реликвия, очень  древняя  и  почитаемая  священной,  -
сказал я, - А что если это дело рук антисемитов? Предположим, какой-нибудь
антисемит-фанатик решил осквернить...
     - Нет, нет, нет! -  воскликнул  Мортимер.  -  Эта  версия  никуда  не
годится! Такой фанатик мог  бы  в  своем  безумии  не  остановиться  перед
уничтожением иудейской реликвии, но с какой стати стал бы он так тщательно
обцарапывать оправу вокруг этих камней, что ночи  ему  хватало  только  на
четыре камня? Нам нужна подлинная разгадка, и найти  ее  должны  мы  сами,
потому что наш инспектор, боюсь,  плохой  помощник  в  этом  деле.  Прежде
всего, что вы думаете о Симпсоне, нашем стороже?
     - У вас есть какие-нибудь основания подозревать его?
     - Никаких,  помимо  того,  что  это  единственный  человек,   который
остается ночью в музее.
     - Но зачем ему заниматься столь бессмысленной порчей? Ничего ведь  не
украдено. У него нет мотива.
     - Мания?
     - Нет, с головой у него все в порядке, готов поручиться.
     - Есть у вас еще кто-нибудь на примете?
     - Вот вы, например. Вы случайно не страдаете сомнамбулизмом?
     - Боже упаси!
     - Тогда я сдаюсь.
     - А я - нет, и у меня есть план, который поможет  нам  докопаться  до
истины.
     - Наведаться к профессору Андреасу?
     - Нет, мы найдем разгадку ближе, чем в Шотландии. Знаете,  что  мы  с
вами сделаем? Помните то окно в потолке центрального зала?  Мы  включим  в
зале все электрические лампочки, а сами  станем  наблюдать  из  чулана,  и
загадка разрешится. Если наш таинственный гость за один раз справляется  с
четырьмя камнями,  есть  все  основания  считать,  что  сегодня  ночью  он
вернется, чтобы завершить свою работу.
     - Превосходно! - воскликнул я.
     - Мы сохраним этот план  в  тайне  и  не  будем  ничего  говорить  ни
полицейским, ни Симпсону. Составите мне компанию?
     - С величайшим удовольствием, - сказал я. На том и порешили.
     В десять вечера я вернулся в музей на Белмор-стрит. Мортимер,  как  я
заметил, с трудом сдерживал нервное  возбуждение,  но  было  слишком  рано
начинать наше ночное дежурство, так что мы еще около часа пробыли у него в
квартире, обсуждая всевозможные версии объяснения странной истории,  тайну
которой  мы  собирались  разгадать.  Наконец  уличный  шум  -   громыхание
многочисленных фиакров и торопливое шарканье ног прохожих - стал  стихать:
расходились по домам последние запоздалые любители развлечений. Было около
полуночи, когда мы отправились - Мортимер впереди, а я следом  -  в  чулан
над центральным залом музея.
     Мортимер уже побывал тут днем и постелил на пол мешковину, поэтому мы
могли удобно расположиться и следить  за  тем,  что  будет  происходить  в
музее. Стекло в окне не было матовым, но на нем накопилось  столько  пыли,
что человек, который посмотрел бы вверх из зала, ни за что бы не  заметил,
что за ним наблюдают. Мы очистили стекло от пыли по  углам,  и  через  эти
глазки хорошо просматривался весь зал, что находился под нами. В  холодном
белом свете электрических ламп все предметы в зале обрели особую  четкость
и резкость очертаний, и я мог разглядеть  содержимое  различных  витрин  в
мельчайших подробностях.
     Подобное ночное бдение весьма поучительно в познавательном отношении,
так как тут уж волей-неволей внимательно разглядишь и  те  предметы,  мимо
которых  обычно  проходишь  без  особого  интереса.  Прильнув   к   своему
маленькому глазку, я подолгу изучал каждый экспонат, начиная от  огромного
футляра для мумии, прислоненного  к  стене,  и  кончая  теми  драгоценными
камнями,  из-за  которых  мы  очутились  здесь  и   которые   сверкали   и
переливались  сейчас  в  своей  стеклянной  витрине  прямо  под  нами.   В
многочисленных витринах этого зала блестело там и сям  немало  драгоценных
камней в золотой оправе, но ни один из них не  горел  так  ярко,  как  эта
великолепная дюжина, составлявшая  вместе  урим  и  туммим.  Я  поочередно
рассматривал надгробные изображения из Сикары, фризы из Карнака, статуи из
Мемфиса и надписи из Фив, но  мой  взгляд  постоянно  возвращался  к  этой
восхитительной иудейской реликвии, а мысли -  к  окутывающей  ее  странной
тайне. Я как раз размышлял о ней, когда мой товарищ вдруг глубоко вздохнул
и судорожно сжал мне руку. В тот же миг я увидел, что привело его в  такое
возбуждение.
     Как я уже сказал, у стены, справа от входа (справа, глядя от  нас,  а
для входящего слева), стоял большой футляр для  мумии.  И  вот,  к  нашему
невыразимому изумлению, он  начал  медленно-медленно  открываться.  Крышка
постепенно, едва заметно отодвигалась, и появившаяся с  краю  черная  щель
становилась все шире и шире.  Делалось  это  с  величайшей  осторожностью,
почти незаметно для глаз. Мы, затаив  дыхание,  наблюдали,  как  в  проеме
появилась белая рука, отодвигающая раскрашенную крышку, потом -  другая  и
наконец показалось лицо - лицо, знакомое  нам  обоим!  Это  был  профессор
Андреас. Крадучись выскользнул он из футляра для мумии, как лиса из  своей
норы; беспрерывно озираясь, он сделал один шаг, замер, сделал другой, само
воплощение хитрости и осторожности. Вот опять какой-то звук, донесшийся  с
улицы заставил его  застыть  в  неподвижности,  и  он  долго  стоял,  весь
превратясь в слух,  готовый  метнуться  обратно  в  укрытие.  Затем  снова
двинулся  вперед  -  на  цыпочках,  очень,  очень  осторожно  и  медленно.
Добравшись до витрины в центре зала, он достал из кармана  связку  ключей,
отпер витрину, вынул иудейский наперсник и, положив его  на  стекло  перед
собой, принялся ковырять его каким-то  маленьким  блестящим  инструментом.
Поскольку стоял он прямо под нами, его склоненная голова закрывала от  нас
наперсник, но по движению его руки мы могли догадаться, что  он  завершает
начатое: странным образом повреждает оправу камней нижнего ряда.
     По неровному, тяжелому дыханию  моего  спутника  и  подергиванию  его
руки,  по-прежнему  сжимавшей  мое  запястье,  я  понял,  каким   яростным
негодованием пылает его сердце  при  виде  акта  вандализма,  совершаемого
человеком, от которого он меньше всего этого ожидал. Тот, кто каких-то две
недели назад благоговейно склонялся над этой уникальной реликвией и внушал
нам,  какая  это  древняя  и  неприкосновенная   святыня,   теперь   самым
возмутительным образом  сам  же  и  осквернял  ее.  Это  было  невозможно,
немыслимо - и тем не менее там, внизу, в ярком свете электричества, стояла
знакомая  темная  фигура  с  сосредоточенно  опущенной  седой  головой   и
дергающимся локтем! Какая же бездна  нечеловеческого  лицемерия,  злобы  и
ненависти к своему преемнику должна скрываться за этими зловещими  ночными
трудами! Думать об этом было мучительно, а  уж  видеть  своими  глазами  -
просто ужасно. Даже я, не наделенный остротой чувств  ценителя  и  знатока
древностей, не мог без боли смотреть  на  это  преднамеренное  повреждение
столь древней реликвии. Поэтому я испытал большое  облегчение,  когда  мой
друг потянул меня за рукав, давая знак следовать  за  ним.  Мы  потихоньку
выбрались из чулана и проскользнули в его квартиру. Пока он не оказался  у
себя, Мортимер не проронил ни слова, но по его возбужденному лицу я понял,
в каком он ужасе.
     - Гнусный вандал! - воскликнул он. - Кто бы мог поверить?
     - Поразительно!
     - Это злодей или сумасшедший - одно из двух. И очень скоро мы увидим,
кто именно. Идемте, Джексон, и узнаем подоплеку этой темной истории.
     Из его квартиры вела в музей дверь, расположенная в  конце  коридора.
Он бесшумно  отпер  эту  дверь  ключом,  предварительно  сняв  ботинки  (я
последовал его примеру). Крадясь из зала в зал, мы  добрались  наконец  до
просторного главного зала, над центральной витриной  которого  по-прежнему
склонялась фигура профессора, занятого своим черным делом. Ступая  так  же
осторожно, как недавно ступал он сам, мы приблизились к нему, но как  тихо
мы ни подкрадывались, застать его совсем врасплох нам не удалось. Когда до
него оставалось еще ярдов десять, он резко обернулся и,  хрипло  вскрикнув
от ужаса, бросился прочь.
     - Симпсон! Симпсон! - возвопил Мортимер, и вдалеке, в конце  анфилады
залов с горящими электрическими лампочками над  дверьми,  вдруг  появилась
крепкая фигура старого солдата. Профессор Андреас  тоже  увидел  его  и  с
жестом отчаяния остановился. В тот же миг мы с Мортимером схватили его под
руки.
     - Да, да, джентльмены, - проговорил он, часто  и  тяжело  дыша.  -  Я
пойду с вами. К вам, мистер Уорд Мортимер, если позволите.  Мне,  наверное
следует объясниться.
     Негодование моего товарища было так велико, что он, как я заметил, не
стал отвечать, боясь сорваться. Мы двинулись вперед; Мортимер и я с  обеих
сторон конвоировали профессора, а удивленный сторож замыкал шествие. Когда
мы проходили мимо разоренной  витрины,  Мортимер  остановился  и  осмотрел
наперсник. У одного из драгоценных камней нижнего  ряда  оправа  уже  была
отогнута, как у камней двух верхних рядов. Мой друг с яростью уставился на
своего пленника.
     - Как вы могли! - воскликнул он. - Как вы могли!
     - Это ужасно, ужасно! - вымолвил профессор. - Я понимаю ваши чувства.
Отведите меня к себе.
     - Нельзя оставить это валяться на поверхности! - проговорил Мортимер.
Он взял наперсник со стекла витрины и осторожно понес  его  в  руке,  а  я
пошел сбоку от профессора - так полицейский сопровождает  преступника.  Мы
проследовали в квартиру Мортимера, оставив ошеломленного  старого  солдата
на  свой  лад  осмысливать  происшедшее.  Профессор  опустился  в   кресло
Мортимера, и лицо его стало таким мертвенно-бледным, что в ту  минуту  все
наше негодование уступило  место  тревоге.  Бокал  крепкого  бренди  помог
вернуть его к жизни.
     - Ну вот, теперь мне лучше! - выговорил  он.  -  Испытания  последних
нескольких дней совсем подорвали меня. Уверен, дольше бы  я  не  выдержал.
Это кошмар, чудовищный кошмар - чтобы меня задержали как ночного грабителя
в музее, который так долго был собственным моим детищем! И вместе с тем  я
не могу винить вас. Вы не могли поступить иначе. Я все время надеялся, что
успею довести дело до конца, прежде чем меня  выследят.  Сегодняшняя  ночь
была бы последней.
     - Как вы попали внутрь?
     - Через дверь вашей квартиры, простите за  бесцеремонность.  Но  цель
оправдывала это. Цель оправдывала и все остальное. Когда  вы  узнаете  всю
правду, вы не будете сердиться - во всяком случае, не будете сердиться  на
меня. У меня был ключ от вашего черного хода и ключ от двери,  ведущей  от
вас в музей. Я забыл отдать их при отъезде. Так что сами  видите,  мне  не
составляло труда проникать в музей. Я приходил пораньше, пока на улице  не
схлынула толпа пешеходов. Забирался в футляр для  мумии  и  прятался  туда
всякий раз, когда Симпсон совершал обход. Мне было издалека слышно, как он
приближается. Уходил я тем же путем, каким являлся.
     - Вы рисковали.
     - Мне ничего не оставалось.
     - Но почему? Что все-таки вами двигало? Чтобы вы - вы!  -  занимались
подобными вещами! - Мортимер укоризненно показал на лежавший перед ним  на
столе наперсник.
     - Я не мог придумать ничего другого. Сколько я  ни  ломал  голову,  у
меня не было иного выбора. В противном случае  пришлось  бы  пройти  через
ужасный  публичный  скандал  и  омрачить  горем  нашу  частную  жизнь.   Я
действовал, исходя из лучших побуждений, сколь невероятными  ни  покажутся
вам мои слова; единственное, о чем я вас прошу, -  внимательно  выслушайте
меня, чтобы я мог доказать это.
     - Я выслушаю все, что вы можете  сказать,  прежде  чем  предпринимать
какие-либо дальнейшие шаги, - сурово проговорил Мортимер.
     - Я не намерен ничего скрывать и поведую вам все свои тайны.  Всецело
полагаюсь на ваше великодушие, как бы не решили вы распорядиться  фактами,
которые я вам сообщу.
     - Основные факты мы уже знаем.
     - И притом ничего не  понимаете.  Позвольте  мне  начать  с  событий,
происшедших несколько недель тому назад, и я все  вам  объясню.  Поверьте,
мой рассказ - чистая и неприкрашенная правда.
     Вы знакомы с человеком, который называет себя капитаном  Уилсоном.  Я
говорю "называет себя", поскольку теперь у меня  есть  основания  считать,
что это не настоящее его имя. Я отнял бы у вас слишком много времени, если
бы стал описывать все уловки и ухищрения, при помощи которых он вкрался ко
мне в доверие, снискал мое дружеское расположение и вскружил  голову  моей
дочери. Он явился с рекомендательными письмами от моих иностранных коллег,
что обязывало меня отнестись к нему с вниманием. А затем, благодаря  своим
собственным достоинствам - весьма значительным, - он сумел стать  желанным
гостем у меня дома. Когда я узнал, что  он  покорил  сердце  моей  дочери,
меня, может быть, покоробила быстрота, с которой  это  произошло,  но  сам
факт ничуть не удивил: со своей обаятельной манерой держать себя  и  вести
беседу он обратил бы на себя внимание в любом обществе.
     Он очень интересовался древностями Востока,  и  его  знание  предмета
вполне оправдывало такой  интерес.  Бывая  вечером  у  нас  в  гостях,  он
частенько просил  позволения  пройти  в  музей,  чтобы  иметь  возможность
одному, без публики, осмотреть  те  или  иные  экспонаты.  Как  вы  можете
представить себе, я, сам энтузиаст, с  сочувствием  относился  к  подобным
просьбам и не удивлялся постоянству его визитов. После же помолвки с  Элиз
он стал бывать у нас практически  каждый  вечер,  и  обычно  час  или  два
посвящал музею. Теперь он пользовался  им  свободно,  и,  если  вечером  я
отлучался из дома, музей  оставался  в  полном  его  распоряжении.  И  так
продолжалось вплоть до моего ухода с поста хранителя и отъезда  в  Норвуд,
где я рассчитывал засесть на досуге за серьезный  труд,  замысел  которого
давно вынашивал.
     Вскоре после этого - может  быть,  через  неделю  -  у  меня  впервые
открылись глаза на подлинный характер и моральный облик человека, которого
я столь неблагоразумно ввел в свою семью. Случилось это благодаря  письмам
моих заграничных ученых друзей, их которых я понял,  что  рекомендательные
письма от них - подделка. В ужасе от этого открытия я спросил себя:  каким
мотивом мог первоначально руководствоваться этот человек, прибегая к столь
изощренному обману? Я слишком беден, чтобы вызывать  интерес  охотника  за
богатыми невестами. Зачем же тогда он явился? Тут я  вспомнил,  что  моему
попечению были поручены некоторые из самых драгоценных  камней  в  Европе.
Вспомнил я и то, под какими хитроумными предлогами знакомился этот человек
с запорами витрин, в которых они хранились. Это же  мошенник,  замысливший
грандиозное ограбление!  Что  мог  бы  я  сделать;  чтобы,  не  раня  свою
собственную дочь, до безумия влюбленную  в  него,  помешать  осуществлению
любых его преступных намерений? Мой план не отличался тонкостью, но ничего
лучшего я придумать не мог.  Если  бы  я  написал  вам  письмо  от  своего
собственного  имени,  вы,  естественно,   попросили   бы   меня   сообщить
подробности, чего я делать  не  хотел.  Поэтому  я  послал  вам  анонимное
письмо, в котором предупреждал вас, чтобы вы были начеку.
     Надо вам сказать, что мой переезд с Белмор-стрит в Норвуд не сказался
на частоте визитов этого человека, полюбившего, как мне кажется, мою  дочь
любовью искренней и беззаветной. Что до нее, то я бы поверить не мог,  что
женщина может до такой степени подпасть под влияние мужчины.  Похоже,  она
всецело подчинилась его более сильной воле. Я не подозревал, как крепка их
любовь и велико доверие друг к другу, вплоть до  того  вечера,  когда  мне
впервые открылось его истинное лицо. Я распорядился, чтобы его  проводили,
когда он придет, не в гостиную, а прямо ко мне в кабинет. Там я  в  резкой
форме сказал ему, что мне все о нем известно, что я принял  меры  к  тому,
чтобы сорвать его планы, и что ни я, ни моя  дочь  не  желаем  его  больше
видеть. Слава Богу, добавил я, что я разоблачил его, прежде чем  он  успел
причинить вред той драгоценной коллекции, сохранение  которой  было  делом
моей жизни.
     Это человек поистине железной выдержки. Не выказав ни тени  удивления
или обиды, он с серьезным и внимательным видом  выслушал  меня  до  конца.
Затем, ни слова не говоря, он подошел к двери и позвонил.
     - Попросите мисс Андреас не отказать  в  любезности  прийти  сюда,  -
сказал он слуге.
     Вошла моя дочь, и этот человек закрыл за ней дверь. Потом он взял  ее
руку в свою.
     - Элиз, - заговорил он, -  ваш  отец  только  что  обнаружил,  что  я
негодяй. Теперь он знает то, что вы знали раньше.
     Она молча слушала.
     - Он говорит, что мы должны навеки расстаться, - продолжал он.
     Она не отняла руки.
     - Останетесь вы верны мне или откажете мне в своем добром  влиянии  -
последнем, которое еще способно изменить мою жизнь?
     - Джон, - с жаром  воскликнула  она,  -  я  никогда  не  покину  вас!
Никогда, никогда, пусть даже против вас ополчится целый свет!
     Тщетно я уговаривал и умолял ее. Мои уговоры и мольбы были совершенно
напрасны. Вся ее жизнь была отдана этому мужчине, стоявшему  передо  мной.
Моя дочь, джентльмены, - это единственное любимое существо,  оставшееся  у
меня, и мне стало мучительно больно, когда я увидел, что  бессилен  спасти
ее от гибели. Моя  беспомощность,  по-видимому,  тронула  этого  человека,
который был причиной моего несчастья.
     - Может быть, дела не так уж плохи, сэр, как вам кажется, - сказал он
спокойным и ровным голосом. - Моя любовь к Элиз достаточно  сильна,  чтобы
спасти даже человека с таким прошлым, как у меня. Не  позже  как  вчера  я
обещал ей, что больше никогда в жизни не  совершу  поступка,  которого  ей
пришлось бы стыдиться. Я решился на это, и не было еще случая, чтобы я  не
выполнил своего решения.
     В том, как  он  говорил,  чувствовалась  убежденность.  Закончив,  он
опустил руку в карман и вынул небольшую картонную коробочку.
     - Сейчас  я  представлю  доказательство  своей  решимости,  -   снова
заговорил он. - Вот, Элиз, первые плоды вашего  спасительного  влияния  на
меня. Вы не ошиблись, сэр, предположив, что я вынашивал замыслы  похищения
драгоценных камней, порученных вашим заботам. Подобные авантюры привлекали
меня не только ценностью трофея, но и своей рискованностью. Эти знаменитые
древние драгоценные камни иудейского  первосвящ