у меня оказался опий и, наливая  бренди,  я  щедро  подмешал  туда
порошка. Каулз выпил и снова уткнулся головой в подушку.
     - Что угодно, только не это... - простонал он. - Смерть и  то  лучше...
Какой-то замкнутый круг: жестокость, преступление, снова жестокость...  Все,
что угодно, только не это, - повторял он  монотонно.  Наконец,  слова  стали
неразличимы, веки его сомкнулись,  и  Каулз  погрузился  в  тяжелый  сон.  Я
бережно перенес его в спальню и, соорудив себе лежанку  из  стульев,  провел
возле него всю ночь.
     Проснулся Баррингтон Каулз в сильнейшем жару. Многие недели был он меле
жизнью и смертью. Его лечили все медицинские светила Эдинбурга,  и  сильный,
крепкий организм Каулза одолел болезнь. Все это время я не  отходил  от  его
постели, но далее в самом бессвязном бреду с его губ не  слетело  ни  слова,
приоткрывшего бы мне тайну мисс Норткот. Иногда он произносил ее имя - нежно
и благоговейно. Иногда же опять  восклицал:  "Чудовище!"  и  отталкивал  ее,
невидимую, точно спасаясь от цепких  рук.  Несколько  раз  говорил,  что  не
продаст душу за красоту. Чаще же всего он жалобно повторял: "Но я люблю  ее,
люблю... Я не смогу разлюбить"...
     Мой друг выздоровел, но это был уже не прежний Каулз, а совершенно иной
человек.  Лишь  глаза  на  изможденном   долгой   болезнью   лице   блестели
по-прежнему, пылали из-под темных густых бровей.  Каулз  стал  эксцентричен,
непредсказуем: то раздражался  беспричинно,  то  невпопад  хохотал.  Прежней
естественности не было и в помине. Порой он. испуганно озирался, но, похоже,
и сам не сказал бы определенно, чего он все-таки боится.  Имя  мисс  Норткот
больше не упоминалось - ни разу до того рокового вечера.
     Я  же  все  пытался  отвлечь  друга  от   печальных   мыслей,   пытался
разнообразить его впечатления: мы облазили все  живописные  уголки  в  горах
Шотландии и все восточное побережье. Однажды нас занесло на остров Мей,  что
отделяет Ферт-оф-Форт от моря. Туристский сезон еще не начался, на  острове,
голом и пустынном, оставались лишь  смотритель  маяка  да  несколько  бедных
рыбацких семей; рыбаки пробавлялись жалким уловом, который приносили сети, и
ловили на мясо бакланов и прочих морских птиц.
     Это унылое место буквально заворожило Каулза, и мы недели на две  сняли
комнатенку в  рыбацкой  хижине.  Я  сразу  заскучал,  зато  на  моего  друга
одиночество явно оказывало благотворное действие. Отступила постоянная  ныне
настороженность, он ожил, стал слегка  походить  на  себя  прежнего.  Целыми
днями бродил по острову, взбирался на вершины громадных прибрежных утесов  и
смотрел на зеленые валы: как накатываются с ревом, как разбиваются на тысячи
брызг у его ног.
     Однажды вечером, на третий или  четвертый  день  нашего  пребывания  на
острове, мы с Барринггоном Каулзом вышли перед сном подышать - комната  наша
была мала, к тому же чадила лампа, и духота стояла одуряющая. Тот вечер  мне
запомнился до мельчайших подробностей.  Надвигался  шторм,  с  северо-запада
гнало черные тучи, они то  скрывали  луну,  то  расступались,  и  она  снова
струила бледный свет на изрытую непогодой землю и беспокойное море.
     Мы беседовали в трех шагах от дома;  казалось,  к  Каулзу  возвращается
прежняя жизнерадостность. Но не успел  я  подумать,  что  друг  мой  наконец
оправился от болезни, как вдруг он вскрикнул испуганно и резко,  и  на  лице
его, освещенном луной, отразился неизъяснимый ужас. Глаза неотрывно  глядели
на что-то невидимое, оно явно приближалось, и Каулз указал длинным  дрожащим
пальцем:
     - Смотри! Это она! Она! Видишь, там, на склоне?!
     Он ухватил меня за запястье.
     - Видишь? Вон же она, идет прямо к нам!
     - Кто?! - Я отчаянно вглядывался в темноту.
     - Она... Кейт? Кейт Норткот? - выкрикнул он. - Она  пришла,  пришла  за
мной! Не отпускай меня, друг! Держи меня крепче!
     - Да будет тебе, старина, - сказал я бодро, хлопнув Каулза по плечу.  -
Очнись! Бояться нечего, тебе померещилось.
     - Ушла... - Он с облегчением вздохнул. - Ах нет, вон же она, все ближе,
ближе!.. Грозилась ведь, что придет за мной. Она сдержала слово.
     - Пойдем-ка в дом, - сказал я, взяв его за холодную как лед руку.
     - Я так и знал! - закричал он. - Вот она, совсем близко,  машет,  зовет
меня... Это знак. Я должен идти. Я иду, Кейт! Иду...
     Я вцепился в него обеими руками, но Каулз стряхнул меня, точно букашку,
и ринулся в темноту. Я поспешил следом, умоляя Каулза  остановиться,  но  он
бежал все быстрее. Меж туч проглянула луна, и я увидел  его  темный  силуэт:
мой друг бежал прямо, никуда не сворачивая, точно стремясь к невидимой цели.
А вдали - если это только не игра воображения - я различил в неверном  свете
призрачное нечто, оно ускользало от Каулза и манило его за собой все  вперед
и вперед. Вот силуэт Каулза явственно отпечатался на фоне неба: он застыл на
миг на вершине холма и - сгинул. Больше Баррингтона Каулза не видели на этом
свете.
     Мы с рыбаками прочесывали остров ночь напролет, облазили  все  гроты  и
бухточки, но мой бедный друг  как  сквозь  землю  провалился.  Убежал  он  в
сторону острых прибрежных утесов, круто обрывающихся к морю.  Земля  тут  на
самом краю осыпалась, сбитая, похоже, ногой человека. Мы подползли к  обрыву
и, свесив фонари, заглянули вниз, в двухсотфутовую пропасть  с  бурлящей  на
дне пеной. И оттуда вдруг, сквозь рев шторма и вой  ветра,  до  нас  донесся
дикий, безумный звук. Рыбаки, народ суеверный,  божились,  что  это  женский
смех. Сам я думаю, что кричала  какая-нибудь  морская  птица,  вспугнутая  с
гнезда светом фонарей. Так или иначе, звук  был  ужасен  -  не  приведи  Бог
услышать такое снова.
     Моя печальная повесть подошла к концу.  Говорить  о  смерти  Барингтона
Каулза мне безмерно тяжело, но я,  тем  не  менее,  постарался  описать  эту
смерть и  все,  что  ей  предшествовало,  с  максимальной  достоверностью  и
точностью.
     Уверен, что многие не найдут в  моей  истории  ничего  примечательного;
Вот,  скажем,  вполне  прозаическая   заметка,   опубликованная   в   газете
"Шотландец" через день после трагедии:
     "Печальное происшествие на острове  Мей.  Остров  Мей  стал  свидетелем
весьма печального происшествия. В этом отдаленном уголке поправлял  здоровье
мистер Джон Баррингтон Каулз.  Он  был  широко  известен  в  университетских
кругах как один из наиболее талантливых  студентов,  обладатель  приза  Нила
Арнота  за  успехи  на  поприще  физики.  Позапрошлой  ночью  мистер   Каулз
неожиданно оставил своего друга, мистера Роберта Армитейжа, и скрылся. С тех
пор о нем ничего не  известно.  Предполагают,  что  он  сорвался  в  море  с
прибрежных скал. Сомнений в этом, увы, почти нет. В последнее  время  мистер
Каулз  не  отличался  крепким  здоровьем,  здесь   сыграли   свою   роль   и
переутомление, и семейные волнения. Ранняя смерть  унесла  одного  из  самых
многообещающих студентов нашего университета".
     Мне же добавить больше нечего. Камень с души сброшен: теперь вы  знаете
все, что прежде знал только я. И вряд ли кто  -  по  зрелому  размышлению  -
отважится обвинить мисс Норткот в смерти Баррингтона Каулза. Если человек от
природы впечатлителен, если  он,  жестко  разочаровавшись,  в  конце  концов
кончает жизнь самоубийством, нет никаких оснований  обвинять  в  его  смерти
любимую им девушку. Так скажут многие, и переубеждать их я не  стану.  Но  я
эту женщину обвиняю. Именно она убила Уильяма Прескотта, Арчибальда Ривза  и
Джона Баррингтона Каулза. Я в этом уверен абсолютно - как если бы видел, что
она всаживает каждому острый кинжал прямо в сердце.
     Вы, разумеется, попросите объяснений. У меня их нет.  Лишь  смутно,  на
ощупь, могу я искать разгадку. Очевидно, мисс Норткот  обладала  необычайной
способностью порабощать людей, подчиняя себе их волю и тело. Очевидно также,
что - сообразно своей натуре - она использовала  свою  власть  над  ближними
ради низких и жестоких целей.  Полагаю,  что  за  всем  этим  кроется  некая
чудовищная, ужасная  тайна,  та  самая  тайна,  которую  она  обязана  была,
согласно непреложному правилу, открыть перед свадьбой. Тайна  была  воистину
ужасна: всех троих женихов вызвала мисс Норткот на роковой разговор,  и  все
трое, влюбленные без памяти,  отвратились  от  невесты,  узнав  ее  страшный
секрет. К трагедиям же, на мой взгляд, привела месть. Девушка  предательства
не прощала и сразу предупреждала, что будет мстить - это  явствует  из  слов
Ривза и Каулза. Вот и все. Факты изложены строго по порядку. Мисс Норткот  я
с тех пор не встречал, да мне, откровенно говоря, и не  хочется  ее  видеть.
Бели же печальная повесть о смерти  моего  бедного  друга  послужит  кому-то
уроком, если хоть одну человеческую жизнь удастся  уберечь  от  блеска  глаз
этой женщины, от ее магической красоты, я откладываю перо со спокойной душой
- я потрудился не зря.



   Артур Конан Дойл
   Ад в небесах(повесть, включающая так называемый дневник Джойса-Армстронга)


----------------------------------------------------------------------------
     Перевод Ю. Жуковой
     Артур Конан Дойл известный и неизвестный
     Перстень Тота. Сборник рассказов. М., СП "Квадрат", 1992.
     OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------

     Все,  кто  углубленно  размышлял   над   дневником   Джойса-Армстронга,
решительно отвергают утверждение, будто рассказ о  необыкновенных  явлениях,
которые описываются там, - злостная изощренная мистификация некоего любителя
мрачных и  жестоких  розыгрышей.  Самый  коварный  интриган  с  необузданным
воображением  задумается,  прежде  чем  связать  леденящие  кровь   фантазии
Джойса-Армстронга с бесспорными трагическими  фактами,  которые  доказывают,
что его фантазии - реальность. Хотя автор повествует о явлениях невероятных,
даже чудовищных, наиболее образованная часть общества  склоняется  к  мысли,
что это отнюдь не вымысел и что мы должны  пересмотреть  свои  представления
после сделанных Джойсом-Армстронгом  открытий.  Лишь  хрупкая  и  ненадежная
преграда отделяет нас от грозных обитателей неведомого мира, которые в любую
минуту могут вторгнуться к нам. Я попытаюсь изложить в своем  повествовании,
куда включу записки Джойса-Армстронга, в том, увы, неполном  виде,  как  они
были найдены, все известные на настоящее  время  сведения  о  том,  что  так
волновало этого  исследователя,  однако  я  с  самого  начала  хочу  заявить
читателям: быть может, кто-то усомнится в правдивости Джойса-Армстронга,  но
все, что касается пилота морской  авиации  флота  Ее  Величества  лейтенанта
Миртла и мистера Хея Коннора, не должно вызывать сомнений, их постигла та же
смерть, что и автора записок.
     Записки - или дневник - Джойса-Армстронга были найдены в поле,  которое
называется Лоуэр Хейкок, в миле к запалу  от  деревни  Уизихем,  стоящей  на
границе между графствами Кент и Суссекс.  Пятнадцатого  сентября  сего  года
Джеймс Флинн, работающий у Мэтью Додда на его  ферме  "Чантри"  в  Уизихеме,
увидел на краю тропинки, идущей вдоль  живой  изгороди  луга  Лоуэр  Хейкок,
трубку из корня верескового дерева. Через несколько шагов он поднял разбитый
бинокль. И наконец в канаве, среди зарослей крапивы, увидел раскрытую  книгу
в полотняном переплете,  которая  оказалась  вовсе  не  книгой,  а  отрывным
блокнотом, причем несколько листков ветер прибил к кустам изгороди и  трепал
возле нижних веток. Работник подобрал листки,  однако  еще  три  или  четыре
листка, включая первый, так и не удалось отыскать, и в  этом  повествовании,
где так важно каждое слово,  к  несчастью,  зияют  пробелы.  Работник  отнес
блокнот  своему  хозяину,  тот  показал  его  доктору  Дж.Г.   Атертону   из
Хартфилъда. Этот джентльмен тотчас же понял, что рукопись  следует  передать
специалистам для изучения, и она была отправлена в Лондон, в Клуб авиаторов,
где сейчас и находится.
     Две первые страницы отсутствуют. Нет также одной в конце, но это  ни  в
коей мере не мешает пониманию того, что произошло. Естественно предположить,
что в отсутствующих начальных страницах  мистер  Джой-Армстронг  перечисляет
свои рекорды в воздухе, о которых можно узнать из разных других источников и
которые, как всем известно, не превзошел ни один авиатор Англии.  Много  лет
он считался одним из самых  отважных  и  образованных  воздухоплавателей,  и
сочетание этих качеств дало ему возможность изобрести и  испытать  несколько
новых  авиационных  приборов,  в  том  числе  и  известное   гироскопическое
устройство,  которое  назвали  его  именем.  Весь  дневник   написан   очень
аккуратно, чернилами, но последние строки  нацарапаны  карандашом,  их  едва
можно  разобрать  -  именно  так  и  должно  выглядеть  послание,  торопливо
набросанное авиатором в летящем  аэроплане.  Могу  также  сообщить,  что  на
последней странице и на обложке блокнота есть несколько пятен, и специалисты
из министерства внутренних дел установили, что это  кровь  -  без  сомнения,
кровь млекопитающего, возможно,  человека.  То  обстоятельство,  что  в  ней
обнаружены тельца, имеющие большое  сходство  с  малярийным  микробом,  а  у
Джойса-Армстронга  была,   как   известно,   перемежающаяся   лихорадка,   -
удивительная демонстрация могущества современной  науки,  которая  вооружает
своими знаниями наших исследователей.
     А теперь немного об авторе этого эпохального  документа.  Те  несколько
друзей, которые действительно знали его близко, говорят, что это  был  поэт,
мечтатель и при  этом  талантливейший  инженер  и  изобретатель.  Человек  с
большим   состоянием,   он   очень   много   тратил   на   свое    увлечение
воздухоплаванием. В  его  ангарах  близ  Девайза  стояло  четыре  аэроплана,
которые принадлежали лично ему, и, как рассказывают,  он  за  последний  год
поднимался в воздух более ста семидесяти раз. Характер у него был замкнутый,
он нередко впадал в мрачное расположение духа и тогда избегал общества своих
коллег-авиаторов. Капитан Дейнджерфилд, знавший его лучше, чем кто бы то  ни
был, утверждает, что по временам его  эксцентричность  грозила  развиться  в
нечто   более   серьезное.   Одним   из   симптомов   он   считал   привычку
Джойса-Армстронга брать с собой в полет дробовик.
     Очень  настораживало  также  Дейнджерфилда   болезненное   впечатление,
которое произвела на его  друга  гибель  лейтенанта  Миртла.  Миртл  пытался
поставить рекорд высоты и упал с тридцати тысяч футов. Как ни жутко об  этом
рассказывать, но головы у  него  не  было,  хотя  изуродованное  туловище  и
конечности  были   найдены.   На   всех   встречах   с   друзьями-авиаторами
Джойс-Армстронг,  как  утверждает  Дейнджерфилд,   неизменно   спрашивал   с
загадочной усмешкой: "А где же все-таки голова Миртла, кто мне объяснит?"
     Однажды после обеда в Школе авиаторов, которая находится под  Солсбери,
он завел разговор о том, что следует  считать  самой  неотвратимой  из  всех
опасностей, которые подстерегают авиатора. Выслушав  своих  коллег,  которые
называли кто воздушные ямы, кто дефекты в конструкции аэроплана, кто слишком
большой крен при вираже, он лишь пожал плечами и  отказался  высказать  свое
мнение, а оно, судя по" его выражению, не совпадало с мнением коллег.
     Следует особо отметить, что после его необъяснимого  исчезновения  было
обнаружено, что он привел все свои дела в  идеальный  порядок,  и  это  дает
основания предположить, что он заранее предчувствовал беду. А теперь,  после
этого вступления, которое я счел необходимым дать,  повествование  продолжит
сам Джойс-Армстронг, дневник которого начинается с третьей страницы залитого
кровью блокнота:

     "...Однако, когда я обедал в Реймсе с Козелли и Густавом  Рэймондом,  в
разговоре выяснилось, что ни тот, ни другой  и  не  догадываются  о  грозной
опасности, которую таят верхние слои атмосферы. Я не стал рассказывать,  что
именно я думаю, но намеки мои были столь прозрачны, что, будь у них в мыслях
нечто схожее, они бы непременно высказали свои предположения. Впрочем,  чего
от них ждать: оба они тщеславные глупцы, у них одно на уме -  увидеть  свои,
никому не интересные имена, в газете. Замечу, что поднимались они чуть  выше
двадцати тысяч футов. А между  тем  даже  многие  стратонавты  и  альпинисты
достигали куда более значительных высот, это  всем  известно.  Опасная  зона
находится в верхних слоях атмосферы, если, конечно, мои предчувствия меня не
обманывают.
     Воздухоплавание развивается уже больше двадцати лет, и  вполне  резонно
задать вопрос: почему же  эти  грозные  явления  начали  проявляться  только
сейчас? Ответ напрашивается сам собой. В прежние  времена,  когда  двигатели
аэропланов были слабые и какой-нибудь "Гном" или "Грин" с его ста лошадиными
силами использовался для любой цели, возможности  полетов  были  чрезвычайно
ограничены. Теперь же почти на  всех  машинах  устанавливают  трехсотсильные
двигатели, и авиаторы легко достигают больших высот, причем  это  никого  не
поражает. Многие из нас помнят, как в дни нашей юности весь  мир  восхищался
Гарро, когда он поднялся до девятнадцати тысяч футов, а перелет через  Альпы
стал величайшей из сенсаций. Сейчас возможности  воздухоплавания  неизмеримо
возросли, и многие авиаторы поднимаются на огромные высоты.  Авиаторы  легко
достигают тридцати тысяч футов, не испытывая неприятных  ощущений,  если  не
считать холода и недостатка кислорода. Что же это  доказывает?  Пришелец  из
других миров может тысячу раз опуститься  на  нашу  планету  и  ни  разу  не
увидеть тигра. И тем не менее тигры существуют, и если ему случится сесть на
землю в джунглях, его могут сожрать. В верхних  слоях  атмосферы  есть  свои
джунгли, и их населяют существа пострашнее тигров. Я  уверен,  что  настанет
время, когда эти места будут тщательнейшим образом нанесены на карту. Даже и
сейчас я знаю два таких места  в  небе.  Одно  находится  над  департаментом
Атлантические Пиренеи во Франции, между Биаррицем и По. Другое - в Уилтшире,
прямо над моим домом, где я сижу и пишу свой дневник. У меня есть  основания
предполагать,  что  есть  и  третье,  оно  расположено  между  Гамбургом   и
Висбаденом. Я впервые задумался об этом, когда стали исчезать авиаторы. Все,
конечно, твердили, что они упали в море, но меня такое объяснение  никак  не
удовлетворяло. Вспомним хотя бы французского авиатора Веррье  -  его  машину
нашли неподалеку от Байонны, а бот сам он исчез без  следа.  Исчез  также  и
Бакстер, хотя в Лестершире, в лесу, был  обнаружен  мотор  его  аэроплана  и
несколько  металлических  деталей.  Доктор  Миддлтон  из  Эймсбери,  который
наблюдал полет Бакстера в телескоп, рассказывает, что прежде, чем  исчезнуть
в облаках, машина, набравшая  огромную  высоту,  вдруг  несколькими  рывками
вздернулась вертикально вверх - доктор никогда  бы  не  поверил,  что  такое
возможно. Больше Бакстера никто никогда не видел.  Газеты  много  писали  об
этом трагическом эпизоде, но ничего  узнать  так  и  не  удалось.  Было  еще
несколько сходных случаев, потом  погиб  Хей  Коннор.  Как  потешалось  наше
общество над "неразрешимой загадкой небес", как изощрялась в издевательствах
желтая пресса, но никто и пальцем о палец не ударил, чтобы добраться до сути
дела. Хей спланировал на землю с огромной высоты. Из аэроплана он так  и  не
вышел, умер прямо на сиденье. От чего он умер? У него было  больное  сердце,
объявили врачи. Чушь! У Хея Коннора сердце было крепче  моего.  Знаете,  что
тогда сказал Венаблз? Венаблз - единственный, кто был с ним рядом, когда  он
умирал. Так вот, он рассказывает, что Хей дрожал и на лице у него был  ужас.
Он умер от страха, утверждает Венаблз, но не представляет, что  же  его  так
напугало.  Хей  произнес  одно-единственное   слово:   "чудовищно...",   так
послышалось Венаблзу. Следствие не поняло, что это означает. Зато  я