зумлению и радости двое беседующих молодых людей стояли  к  нему  спиной  и
разглядывали одного из смотрителей Лувра, который полировал какую-то  медную
вещицу в дальнем конце зала.
     - Картер уже наверное ждет нас в Пале-Рояле, - заметил один из  молодых
людей, взглянув на часы, и они двинулись к выходу, наполнив залы гулким эхом
своих шагов, а наш ученый остался наедине с папирусами.
     "Интересно, почему эти бездельники решили, что  у  него  лицо  древнего
египтянина", - подумал Джон  Ванситтарт  Смит  и  слегка  повернулся,  чтобы
смотритель попал в поле его зрения. Когда он увидел его лицо, то  вздрогнул.
Действительно, это было одно из тех лиц, которые он  так  хорошо  изучил  по
древним изображениям. Правильные скульптурные черты, широкий  лоб,  округлый
подбородок, смуглая кожа - казалось, это ожила одна из бесчисленных  статуй,
стоящих в зале, или поднялась из саркофага мумия в маске, или сошел со стены
один из украшающих ее рельефов. О случайном сходстве не могло быть  и  речи.
Конечно же, этот смотритель - египтянин. Достаточно увидеть эти  характерные
острые плечи и узкие бедра, других доказательств не нужно.
     Джон Ванситтарт Смит неуверенно двинулся к смотрителю, надеясь, что ему
как-нибудь удастся заговорить с  ним.  Он  не  обладал  искусством  легко  и
непринужденно вступать в беседу,  был  то  слишком  резок,  будто  отчитывал
подчиненного, то слишком сердечен, точно встретил друга, - золотая  середина
ему никак не давалась. Ученый подошел ближе, и смотритель повернулся к  нему
профилем, по-прежнему не  отрывая  глаз  от  работы.  Ванситтарт  Смит  стал
всматриваться в его кожу, и у него вдруг возникло ощущение, что перед ним не
человек: что-то сверхъестественное было во  внешности  смотрителя.  Висок  и
скула гладкие и блестящие, точно покрытый  лаком  пергамент.  Ни  намека  на
поры. Невозможно представить, чтобы на этой иссохшей колее  выступила  капля
пота. Однако лоб, щеки и подбородок покрыты густой сетью тончайших морщинок,
которые пересекали друг друга, образуя столь  сложный  и  прихотливый  узор,
будто Природа решила перещеголять татуировщиков Полинезии.
     - Ou est la collection de Memphis {- Где экспонаты из Мемфиса? (фр.)} -
смущенно обратился к нему ученый, на лице которого было ясно  написано,  что
он придумал этот пустой вопрос лишь для того, чтобы вступить в разговор.
     - C'est la {- Вон  там  (фр.)},  -  резко  ответил  смотритель,  указав
головой на противоположный конец зала.
     - Vous etes un Egyptien, n'est-ce pas? {- Вы египтянин,  да?  (фр.)}  -
брякнул англичанин.
     Смотритель поднял голову и  устремил  на  докучливого  посетителя  свои
странные темные глаза.  Они  были  словно  стеклянные,  наполненные  изнутри
холодным туманным блеском; Смит никогда не видел  у  людей  таких  глаз.  Он
смотрел в них и видел, как в глубине возникло  какое-то  сильное  чувство  -
гнев или волнение? - как оно стало разгораться, устремилось наружу и наконец
обрело выражение во взгляде, где смешались ужас и ненависть.
     - Non, monsieur, je suis francais. {- Нет, месье, я француз (фр.)}
     Смотритель резко отвернулся и, низко  опустив  голову,  снова  принялся
начищать фигурку. Ученый в изумлении уставился на него; потом пошел к креслу
в укромном уголке за дверью, сел и стал делать выписки из папирусов.  Однако
мысли отказывались сосредоточиться на  работе.  Они  упорно  возвращались  к
загадочному смотрителю с лицом сфинкса и пергаментной кожей.
     "Где я видел такие глаза? - мучился Ванситтарт Смит. -  Они  похожи  на
глаза ящерицы, на  глаза  змеи.  В  глазах  змеи  есть  membrana  nictitans,
{Мигательная перепонка (лат.)} - размышлял он,  вспоминая  о  своем  прежнем
увлечении зоологией. "От ее движений глаз как бы мерцает. Да, все так, но не
это главное. В его глазах живет сознание власти, мудрость -  так  во  всяком
случае я это расшифровал, - усталость, неизбывная усталость и  беспредельное
отчаяние. Может быть, это  воображение  играет  со  мной  такие  шутки,  но,
клянусь,  я  потрясен,  такого  странного  чувства  я  никогда  в  жизни  не
испытывал! Нужно еще раз посмотреть ему в глаза." Он встал со своего  кресла
и пошел обходить египетские залы, однако смотритель, который вызвал  у  него
такой интерес, исчез.
     Ученый вернулся в свой укромный уголок и снова взялся за  папирусы.  Он
нашел в них то, что искал, оставалось только  записать,  пока  все  свежо  в
памяти. Карандаш его быстро бегал  по  бумаге,  но  немного  погодя  строчки
поползли в разные стороны, буквы потеряли четкость, и кончилось все тем, что
карандаш упал на пол, а голова ученого склонилась на грудь.  Его  совершенно
вымотало путешествие, и он заснул так крепко в  своем  одиноком  убежище  за
дверью,  что  его  не  разбудили  ни  звякающие  ключами  сторожа,  ни  шаги
посетителей,  ни  даже  громкий  сиплый  звонок,  возвестивший,  что   музей
закрывается.
     Наступили сумерки, потом совсем  стемнело,  Рю  де  Риволи  наполнилась
вечерним шумом, но вот шум стал стихать, издали, с собора Нотр Дам раздалось
двенадцать ударов - полночь, а темная одинокая фигура все так же  неподвижно
сидела в тени двери в углу. Миновал еще час, и только тогда Ванситтарт  Смит
судорожно вздохнул и проснулся. Сначала он подумал,  что  заснул  у  себя  в
кабинете за столом. Однако в незакрытое ставнями окно ярко светила луна,  и,
увидев ряды мумий и строй  витрин  с  тускло  поблескивающими  стеклами,  он
мгновенно сообразил, где находится, и вспомнил, как  сюда  попал.  У  нашего
героя были крепкие нервы. К тому же его, как и все  племя  ученых,  страстно
влекла любая новизна. Он потянулся, потому что  все  тело  у  него  затекло,
посмотрел на часы и рассмеялся - ну и ну! Он опишет этот забавный  случай  в
следующей статье и слегка развлечет читателя,  которому  готовит  серьезное,
глубокое исследование. Он слегка поежился  от  холода,  но  чувствовал,  что
отлично выспался и отдохнул. Не удивительно, что сторожа  его  не  заметили,
ведь от двери на него падала густая черная тень.
     Ничем не нарушаемая тишина казалась торжественной. Ни с  улицы,  ни  из
залов музея не доносилось ни шороха, ни шелеста. Он был наедине  с  мертвыми
мертвой цивилизации. Да, за стенами слепит мишурный девятнадцатый век, ну  и
что же! Здесь, в этом зале, нет ни  одного  предмета,  будь  то  окаменевший
колос пшеницы или коробка, где древний художник держал  краски,  который  не
выдержал бы с достоинством натиск четырех тысячелетий. Здесь собраны обломки
великого древнего царства, которые выбросил нам могучий океан  времени.  Эти
реликвии были найдены в  величественных  Фивах,  в  царственном  Луксоре,  в
прославленных храмах Гелиополя, в сотнях ограбленных гробниц.  Ученый  обвел
взглядом смутно вырисовывающиеся во мраке мумии, которые столько тысячелетий
хранят молчание, эти останки великих тружеников, покоящиеся сейчас  в  такой
неподвижности, и его охватило глубокое благоговение. Он вдруг  почувствовал,
как сам он молод  и  ничтожен,  -  такое  с  ним  случилось  в  первый  раз.
Откинувшись на спинку кресла, он задумчиво глядел на длинную  анфиладу  зал,
наполненных серебряным лунным светом по  всему  крылу  огромного  дворца.  И
вдруг увидел вдали желтый свет лампы.
     Джон Ванситтарт Смит выпрямился,  сердце  застучало,  как  молот.  Свет
медленно приближался к нему, порой замирал на месте, потом резко устремлялся
вперед. Тот, кто его  нес,  двигался  бесшумно,  как  дух.  Нога  словно  не
касалась пола, и ничто не нарушало мертвую тишину.  "Грабители",  -  подумал
англичанин. Он еще глубже забился в угол. Теперь между  ним  и  светом  было
всего два зала. Вот он уже в соседнем, все такой же беззвучный.  Замирая  от
жгучего любопытства, которое пересиливало  страх,  ученый  вперил  взгляд  в
лицо, словно бы плывущее в воздухе над светом лампы. Туловище было  в  тени,
но странное сосредоточенное лицо ярко освещено. Невозможно  было  не  узнать
эти поблескивающие металлом глаза, эту мертвенную кожу.  Перед  Ванситтартом
Смитом был смотритель, с которым он днем пытался завязать беседу.
     Первый порыв ученого был выйти из-за  двери  и  заговорить  с  ним.  Он
объяснит, какой с ним получился казус; смотритель, конечно же, выпустит  его
через один из боковых входов, и  он  вернется  к  себе  в  отель.  Но  когда
смотритель вступил в зал, англичанин раздумал: уж слишком таинственно крался
ночной гость и слишком загадочное у него было лицо. Без сомнения, это не был
один из  проверочных  обходов,  которые  совершаются  в  предписанные  часы.
Смотритель был в домашних туфлях на  войлочной  подошве,  грудь  его  высоко
вздымалась, он то и дело озирался по сторонам, пламя лампы трепетало от  его
взволнованного прерывистого дыхания. Ванситтарт Смит вжался как можно глубже
в свой угол, стараясь не скрипнуть креслом, и  стал  внимательно  наблюдать,
уверенный, что смотритель пришел совершить какое-то тайное дело, может быть,
далее преступление.
     Смотритель двигался уверенно. Быстрым легким шагом он подошел  к  одной
из больших витрин и, вынув из кармана ключ, отпер ее. С верхней  полки  снял
мумию, отнес ее на свободное место и бережно, точно  она  была  хрустальная,
положил  на  пол.  Поставил  возле  нее  свою  лампу,  сел,  скрестив   ноги
по-турецки, и принялся разматывать своими длинными дрожащими пальцами  бинты
и пелены, в которые она была завернута. С треском отрывались друг  от  друга
слои пропитанного ароматическими маслами льна, по залу поплыла густая  волна
благовоний, на  мраморный  пол  сыпались  кусочки  ароматической  древесины,
цветы, пахучие травы.
     Джон Ванситтарт Смит понимал, что с этой мумии снимают пелены в  первый
раз. Процедура вызывала у него такой интерес, что он  позабыл  обо  всем  на
свете. Сгорая от волнения, он высовывал из-за  двери  голову  все  дальше  и
дальше, как птица. Когда  же  наконец  голова,  пролежавшая  в  погребальных
пеленах четыре тысячи лет, освободилась от последнего слоя  льна,  ему  едва
удалось удержать  возглас  изумления.  На  руки  смотрителя  хлынул  водопад
длинных черных блестящих волос. Следующий слой бинта освободил низкий  белый
лоб и слегка изогнутые брови. Потом он  увидел  блестящие  глаза,  осененные
длинными пушистыми ресницами, и маленький точеный нос, и вот  наконец  взору
открылись неясные пухлые губы и прелестно очерченный подбородок.  Лицо  было
редкой  красоты,  в  нем  был  единственный  изъян  -  коричневое   пятнышко
неправильной формы в самой середине лба. Эта мумия была апофеозом  искусства
бальзамирования. Ванситтарт Смит глядел на красавицу, не веря своим  глазам,
и от восхищения даже издал горлом как бы воркующий звук.
     Если  наш  египтолог  был  потрясен,  то  что  говорить  о   загадочном
смотрителе. Воздев руки к небу, он разразился  гневными,  горькими  словами,
потом бросился на пол рядом с мумией, обнял ее и стал целовать лоб  и  губы.
"Ma petite!" {Моя девочка (фр.)} - рыдал он.  "-  Ma  pauvre  petite!"  {Моя
бедняжка (фр.)} Голос его прервался от горя, мелкие бесчисленные морщины  на
лице дрожали, меняя очертания, но в блестящих глазах - ученый ясно  видел  в
свете лампы - не было слез, казалось, это блестят не человеческие  глаза,  а
сталь. Несколько минут смотритель  лежал,  глядя  на  прекрасную  египтянку,
шептал  что-то  скорбно  и  нежно,  и  по  его   лицу   пробегала   судорога
непереносимого  страдания.  Но  вдруг  он  улыбнулся,   сказал   что-то   на
неизвестном Смиту  языке  и  легко  вскочил  на  ноги  с  решительным  видом
человека, который отважился на дерзостный поступок.
     В  центре  зала  находилась  большая  круглая  витрина,  где  размещена
великолепная коллекция древнеегипетских перстней периода  Среднего  царства,
наш ученый много о нем писал. Именно к этой витрине  и  подошел  смотритель,
отпер ее и открыл. Поставил лампу на выступ сбоку и возле лампы -  маленький
фаянсовый флакон, который вынул из кармана.  Потом  сгреб  с  полки  витрины
пригоршню перстней и с чрезвычайно  серьезным  углубленным  выражением  стал
протирать их один за другим жидкостью, которая  была  во  флаконе,  и  потом
подносил близко к огню лампы. Первая партия его  явно  разочаровала,  потому
что он с отвращением швырнул перстни обратно на полку и взял порцию  других.
Увидев массивный перстень с большим кристаллом  горного  хрусталя,  он,  как
коршун, схватил его и в страшном волнении мазнул жидкостью из флакона. С его
уст сорвался крик  радости,  он  возбужденно  взмахнул  руками  и  опрокинул
флакон,  жидкость  вылилась  на  пол,  и  струйка  побежала  прямо  к  ногам
англичанина. Смотритель выхватил из-за  пазухи  красный  носовой  платок  и,
вытирая пол, двинулся за струйкой в угол, где и  оказался  лицом  к  лицу  с
наблюдавшим за ним англичанином.
     - Ради Бога простите меня, - проговорил Джон Ванситтарт Смит  со  своей
мыслимой и немыслимой любезностью,  -  я  попал  в  абсурднейшее  положение:
заснул в кресле за этой дверью.
     -  Это  что  же,  вы  подсматривали  за  мной?  -  спросил   смотритель
по-английски, и его мертвенное лицо исказилось от ненависти.
     Ученый был человек правдивый.
     - Не буду  скрывать,  -  сказал  он,  -  я  оказался  свидетелем  ваших
действий, и они чрезвычайно меня заинтересовали.
     Смотритель вынул  из-за  пазухи  кинжал  с  длинным  лезвием  и  богато
украшенной рукояткой.
     - Ваша жизнь висела на волоске, - сказал он, - если  бы  я  увидел  вас
десять минут назад, он пронзил бы ваше сердце. Но я убью вас и сейчас,  если
вы попытаетесь меня схватить или каким-нибудь способом помешать мне.
     - У меня нет ни малейшего желания мешать вам, -  ответил  ученый.  -  Я
оказался здесь по чистой случайности. И прошу вас только об одном: выпустите
меня через какой-нибудь боковой выход, я буду бесконечно благодарен  вам  за
вашу любезность. - Он говорил  чрезвычайно  учтиво,  потому  что  смотритель
по-прежнему прижимал кончик лезвия к ладони левой  руки,  как  бы  проверяя,
достаточно ли кинжал  острый,  и  лицо  его  сохраняло  все  то  же  грозное
выражение.
     - Если бы я знал... - проговорил он. - Впрочем, не все  ли  равно?  Кто
вы?
     Англичанин назвал свое имя.
     - Ванситтарт Смит, - повторил  смотритель.  -  Вы  что  же,  тот  самый
Ванситтарт Смит, который сделал в Лондоне сообщение о текстах  Эль  Каба?  Я
его пролистал. То, что вы написали об этом предмете, свидетельствует о вашем
глубочайшем невежестве.
     - Как вы смеете, сэр! - вскричал египтолог.
     - Однако вы еще приличнее прочих,  те  и  вовсе  профаны  с  непомерным
самомнением. Разгадка нашей жизни в Древнем Египте  не  в  текстах  и  не  в
памятниках, которым вы придаете такое огромное значение, а в нашей тщательно
хранимой от всех других народов философии и в наших мистических  знаниях,  о
которых вы, по сути, ничего не пишете.
     - Наша жизнь в Древнем Египте! -  изумленно  повторил  ученый  и  вдруг
воскликнул: - Боже мой, что с мумией? Что с ее лицом?
     Таинственный  смотритель  быстро  повернул  лампу  в  сторону  женщины,
умершей четыре тысячи  лет  назад,  и  скорбно  застонал.  Действие  воздуха
погубило весь труд искусного бальзамировщика. Кожа обратилась в прах,  глаза
провалились, губы обесцветились  и  истлели,  обнажив  желтые  зубы,  только
коричневое пятно на лбу осталось -  единственное  подтверждение,  что  всего
несколько минут назад здесь лежала голова прекраснейшей юной женщины.
     Смотритель заломил руки от ужаса и горя.  Потом  усилием  воли  овладел
собой и снова устремил тяжелый взгляд на англичанина.
     - Что ж, пусть, теперь мне все равно, - сказал он срывающимся  голосом.
- Теперь ничто не имеет значения. Я пришел сюда любой  ценой  выполнить  то,
что задумал. И выполню. Все остальное для меня просто не существует. Я искал
- и нашел. Древнее проклятие разрушено. Наконец-то я могу соединиться с ней.
Разве важно, как выглядит ее мертвая оболочка, важно то, что по  ту  сторону
завесы меня ждет ее живая душа!
     - Что такое вы говорите? Это  же  Бог  весть  какая  несообразность,  -
возразил Ванситтарт Смит. Он уже  почти  не  сомневался,  что  перед  ним  -
сумасшедший.
     - Время не ждет, мне пора, - продолжал тот. - Настал  миг,  которого  я
ждал столько нескончаемых лет. Но сначала я должен выпустить вас. Идемте.
     Взяв лампу, он двинулся прочь из зала с разоренной  витриной  и  быстро
повел ученого по  длинной  анфиладе  египетских,  ассирийских  и  персидских
залов. В конце последнего он толкнул маленькую дверь в стене,  и  они  стали
спускаться по каменной винтовой лестнице. В лицо  Ванситтарту  Смиту  дохнул
холодный ночной воздух.  Против  него  оказалась  дверь,  которая,  по  всей
видимости, выходила на улицу. Справа от него была еще одна  дверь,  неплотно
закрытая, и сквозь щель пробивалась полоска желтого света.
     - Сюда! - властно бросил смотритель.
     Ванситтарт Смит стоял в нерешительности.  Он-то  надеялся,  что  ночное
приключение кончилось. Но любопытство пересилило.  Разве  мог  он  уйти,  не
узнав, что означает эта белее чем странная история, и потому  последовал  за
своим загадочным спутником в освещенное помещение.
     Это оказалась маленькая комнатка, какие отводят консьержкам.  В  камине
жарко пылали дрова. У стены стояла раскладная  кровать,  по  другую  сторону
камина - простое деревянное кресло, в середине комнаты круглый  стол,  и  на
нем остатки еды. Гость оглядел комнату и увидел, что все предметы  здесь  до
последней мелочи поражают необычностью формы, и все старинные.  Это  привело
его в величайшее волнение и восторг. Подсвечники, вазы  на  каминной  полке,
каминные щипцы,  украшения  на  стенах  -  все  вызывало  мысль  о  глубокой
древности. Суровый его спутник с тяжелым взглядом сел  на  край  кровати,  а
гостю указал на кресло.
     - Может быть, это Судьба так распорядилась, - заговорил он все  так  же
по-английски, и нужно сказать, что владел он этим языком безупречно. - Может
быть, ей угодно, чтобы я открыл мою тайну и предостерег дерзостных смертных,
которые восстают против мудрости Природы. Я открою  эту  тайну  вам.  Можете
делать с ней все, что хотите. С вами говорит  человек,  готовый  перешагнуть
порог другого мира.
     -  Я,  как  вы  догадались,  -  египтянин,  но  принадлежу  не  к  тому
презренному племени рабов, которые сейчас прозябают в Дельте Нила, - нет,  в
моих жилах течет древняя кровь  мужественного  могучего  народа,  изгнавшего
семитов, оттеснившего эфиопов в  пустыни  Юга,  построившего  величественные
пирамиды, дворцы и  храмы,  которым  люди  дивятся  по  сей  день,  не  умея
создавать ничего подобного. Я появился на свет во время царствования Тутмоса
Первого, за шестнадцать веков до рождения  Христа.  Вы  отпрянули  от  меня.
Подождите, скоро вы поймете,  что  бояться  меня  не  надо,  ибо  я  достоин
жалости.
     Зовут меня Сосра. Отец мой был  верховным  жрецом  в  знаменитом  храме
Осириса в Аварисе, который стоял на  берегу  Бубастийского  рукава  Нила.  Я
воспитывался  в  храме  и  постигал  там  мистические  знания,   о   которых
рассказывается в вашей Библии. А ученик я был способный. Мне не  исполнилось
и шестнадцати лет, а я уже овладел всеми глубинами наук, в которые меня  мог
посвятить мудрейший из жрецов. После этого я стал изучать тайны Природы  сам
и ни с кем своими открытиями не делился.
     Многое интересовало меня, но больше всего меня волновала загадка жизни,
ей я отдавал все свое время, весь свой труд. Я глубоко заглянул в  жизненное
начало. Цель медицины состояла в том,  чтобы  излечить  болезнь,  когда  она
развилась. Я же считал, что можно найти средство, которое настолько  укрепит
организм, что он не поддастся никакой болезни, даже смерть  будет  бессильна
против него. Не стану рассказывать вам о моих  исследованиях  -  в  том  нет
нужды. Да вы вряд ли и поймете. Я проводил опыты на животных, на