омко  тикавших  на  столике  в
углу, уже почти сошлись на  двенадцати,  когда  до  слуха  Смита  внезапно
донесся резкий, пронзительный звук, словно кто-то в  величайшем  волнении,
задохнувшись, со свистом втянул  в  себя  воздух.  Смит  отложил  книгу  и
прислушался. По сторонам и над ним никого не было,  а  значит,  помешавший
ему звук мог раздаться только у нижнего соседа - у того самого, о  котором
так нелестно  отзывался  Хасти.  Для  Смита  этот  сосед  был  всего  лишь
обрюзгшим, молчаливым человеком с бледным лицом; правда,  очень  усердным:
когда сам он уже гасил лампу, от лампы соседа  продолжал  падать  из  окма
старой башни золотистый луч света. Эта общность поздних  занятий  походила
на какую-то  безмолвную  связь.  И  глубокой  ночью,  когда  уже  близился
рассвет, Смиту было отрадно сознавать, что где-то рядом  кто-то  столь  же
мало дорожит сном, как и он. И даже сейчас, обратившись мыслями к  соседу,
Смит испытывал  к  нему  добрые  чувства.  Хасти  -  человек  хороший,  но
грубоватый, толстокожий, не наделенный чуткостью  и  воображением.  Всякое
отклонение  от  того,  что  казалось  ему  образцом  мужественности,   его
раздражало. Для Хасти не существовали люди, к которым не подходили  мерки,
принятые в закрытых учебных заведениях. Как и многие здоровые люди, он был
склонен видеть в телосложении человека признаки его  характера  и  считать
проявлением  дурных  наклонностей  то,  что  на  самом  деле  было  просто
недостаточно хорошим кровообращением. Смит, наделенный более острым  умом,
знал эту особенность своего друга и помнил о ней, когда обратился  мыслями
к человеку, проживавшему внизу.
     Странный звук больше не повторялся, и Смит уже принялся было снова за
работу, когда в ночной тишине раздался хриплый крик, вернее, вопль  -  зов
до смерти испуганного, не владеющего собой человека. Смит вскочил на  ноги
и уронил книгу. Он был не робкого десятка, но в этом внезапном крике ужаса
прозвучало такое, что кровь у него застыла в жилах  и  по  спине  побежали
мурашки. Крик прозвучал в таком месте и в такой час, что на ум ему  пришли
тысячи самых невероятных предположений. Броситься вниз или  же  подождать?
Как истый англичанин, Смит терпеть не мог оказываться в глупом  положении,
а соседа своего он знал так мало, что вмешаться в его дела было  для  него
совсем не просто. Но пока  он  стоял  в  нерешительности,  обдумывая,  как
поступить, на лестнице послышались торопливые шаги, и Монкхауз Ли, в одном
белье, бледный как полотно, вбежал в комнату.
     - Бегите скорее вниз! - задыхаясь, крикнул он. - Беллингему плохо.
     Аберкромб  Смит  бросился  следом  за  Ли  по  лестнице  в  гостиную,
расположенную под его гостиной, однако как ни был он озабочен случившимся,
переступив порог, он невольно с удивлением оглядел ее.  Такой  комнаты  он
еще никогда не видывал - она скорее напоминала музей. Стены и  потолок  ее
сплошь  покрывали  сотни  разнообразных  диковинок  из  Египта  и   других
восточных стран. Высокие угловатые фигуры с  ношей  или  оружием  в  руках
шествовали вокруг комнаты,  напоминая  нелепый  фриз.  Выше  располагались
изваяния с головой быка,  аиста,  кошки,  совы  и  среди  них,  увенчанные
змеями, владыки с миндалевидными глазами, а  также  странные,  похожие  на
скарабеев божества, вырезанные  из  голубой  египетской  ляпис-лазури.  Из
каждой ниши, с каждой полки смотрели Гор, Изида и Озирис, а под  потолком,
разинув пасть,  висел  в  двойной  петле  истинный  сын  древнего  Нила  -
громадный крокодил.
     В центре этой необычайной  комнаты  стоял  большой  квадратный  стол,
заваленный бумагами, склянками и высушенными листьями какого-то красивого,
похожего  на  пальму  растения.  Все  это  было  сдвинуто  в  кучу,  чтобы
освободить место для деревянного  футляра  мумии,  который  отодвинули  от
стены - около нее было пустое пространство - и  поставили  на  стол.  Сама
мумия - страшная, черная и высохшая, похожая  на  сучковатую  обуглившуюся
головешку, была наполовину вынута из  футляра,  напоминавшая  птичью  лапу
рука лежала на столе. К футляру был прислонен древний, пожелтевший  свиток
папируса, и перед всем этим сидел  в  деревянном  кресле  хозяин  комнаты.
Голова его  была  откинута,  полный  ужаса  взгляд  широко  открытых  глаз
прикован к висящему под потолком крокодилу, синие, толстые губы при каждом
выдохе с шумом выпячивались.
     - Боже мой! Он умирает! - в отчаянии крикнул Монкхауз Ли.
     Ли был  стройный,  красивый  юноша,  темноглазый  и  смуглый,  больше
похожий на испанца, чем на англичанина, и присущая ему  кельтская  живость
резко контрастировала с саксонской флегматичностью Аберкромба Смита.
     - По-моему,  это  всего  лишь  обморок,  -  сказал  студент-медик.  -
Помогите-ка мне. Беритесь за ноги. Теперь положим его на диван. Можете  вы
скинуть на пол все эти чертовы деревяшки? Ну и кавардак! Сейчас расстегнем
ему воротник, дадим воды, и он очнется. Чем он тут занимался?
     - Не знаю. Я услышал его  крик.  Прибежал  к  нему.  Мы  ведь  близко
знакомы. Очень любезно с вашей стороны, что вы спустились к нему.
     - Сердце стучит, словно кастаньеты, - сказал Смит,  положив  руку  на
грудь Беллингема. - По-моему, что-то его до смерти напугало.  Облейте  его
водой. Ну и лицо же у него!
     И  действительно,  странное  лицо  Беллингема   казалось   необычайно
отталкивающим, ибо цвет и черты его были совершенно  противоестественными.
Оно было белым, но то не была обычная при испуге бледность, нет,  то  была
абсолютно бескровная  белизна  -  как  брюхо  камбалы.  Полное  лицо  это,
казалось, было раньше еще полнее - сейчас кожа на нем обвисла складками, и
его покрывала густая сеть  морщин.  Темные,  короткие,  непокорные  волосы
стояли дыбом, толстые морщинистые уши оттопыривались. Светлые серые  глаза
были открыты, зрачки расширены, в застывшем  взгляде  читался  ужас.  Смит
смотрел, и ему казалось, что никогда еще на лице  человека  не  проступали
так явственно признаки порочной натуры, и он уже более серьезно отнесся  к
предупреждению, полученному час назад от Хасти.
     - Что же, черт побери, могло его так напугать? - спросил он.
     - Мумия.
     - Мумия? Как так?
     - Не знаю. Она отвратительная, и в ней есть что-то жуткое. Хоть бы он
с ней расстался! Уж второй раз пугает меня. Прошлой зимой случилось то  же
самое. Я застал его в таком же состоянии - и  тогда  перед  ним  была  эта
мерзкая штука.
     - Но зачем же ему эта мумия?
     - Видите ли, он человек с причудами. Это его страсть. О  таких  вещах
он в Англии знает больше всех. Да только, по-моему, лучше бы ему не знать!
Ах, он, кажется, начинает приходить в себя!
     На мертвенно бледных щеках Беллингема стали медленно проступать живые
краски, и веки его дрогнули,  как  вздрагивает  парус  при  первом  порыве
ветра. Он сжал и разжал кулаки, со  свистом  втянул  сквозь  зубы  воздух,
затем резко вскинул голову и уже осмысленно оглядел комнату. Когда  взгляд
его упал на мумию, он вскочил, схватил свиток папируса, сунул его  в  ящик
стола, запер на ключ и, пошатываясь, побрел назад к дивану.
     - Что случилось? Что вам тут надо?
     - Ты кричал и поднял ужасный тарарам, - ответил Монкхауз Ли. - Если б
не пришел наш верхний сосед, не знаю, что бы я один стал с тобой делать.
     - Ах, так это Аберкромб Смит! - сказал Беллингем, глядя на  Смита.  -
Очень любезно, что вы пришли. Какой же я дурак! О господи, какой дурак!
     Он закрыл лицо руками и разразился истерическим смехом.
     - Послушайте! Перестаньте! - закричал Смит, грубо тряся Беллингема за
плечо. - Нервы у вас совсем расшатались, вы должны прекратить  эти  ночные
развлечения с мумией, не то совсем рехнетесь. Вы и так уже на пределе.
     - Интересно, - начал Беллингем, - сохранили бы вы на моем месте  хоть
столько хладнокровия, если бы...
     - Что?
     - Да так, ничего. Просто интересно, смогли бы вы без ущерба для своей
нервной системы просидеть целую ночь наедине с  мумией.  Но  вы,  конечно,
правы. Пожалуй, я действительно за  последнее  время  подверг  свои  нервы
слишком тяжким испытаниям. Но теперь уже все в порядке. Только не уходите.
Побудьте здесь несколько минут, пока я совсем не приду в себя.
     - В комнате очень душно, - заметил  Ли  и,  распахнув  окно,  впустил
свежий ночной воздух.
     - Это бальзамическая смола, - сказал Беллингем.
     Он взял со стола один из сухих листьев и подержал его над  лампой,  -
лист затрещал, взвилось кольцо густого дыма, и  комнату  наполнил  острый,
едкий запах.
     - Это священное растение - растение жрецов, - объяснил  Беллингем.  -
Вы, Смит, хоть немного знакомы с восточными языками?
     - Совсем не знаком. Ни слова не знаю.
     Услыхав это, египтолог, казалось, почувствовал облегчение.
     - Между прочим, - продолжал  он,  -  после  того  как  вы  прибежали,
сколько я еще пробыл в обмороке?
     - Не долго. Минут пять.
     - Я так и думал, что это  не  могло  продолжаться  слишком  долго,  -
сказал Беллингем, глубоко вздохнув. -  Какое  странное  явление  -  потеря
сознания!  Его  нельзя  измерить.  Мои  собственные  ощущения   не   могут
определить, длилось оно секунды  или  недели.  Взять  хотя  бы  господина,
который лежит на столе. Умер он в эпоху одиннадцатой династии, веков сорок
назад, но если бы к нему вернулся дар речи, он бы сказал нам,  что  закрыл
глаза всего лишь миг назад. Мумия эта, Смит, необычайно хороша.
     Смит  подошел   к   столу   и   окинул   темную   скрюченную   фигуру
профессиональным взглядом. Черты лица, хоть и неприятно  бесцветные,  были
безупречны, и два маленьких, напоминающих орехи глаза все еще прятались  в
темных провалах глазных впадин.  Покрытая  пятнами  кожа  туго  обтягивала
кости, и спутанные пряди жестких черных волос падали на уши.  Два  острых,
как у крысы, зуба прикусили сморщившуюся нижнюю  губу.  Мумия  словно  вся
подобралась - руки были  согнуты,  голова  подалась  вперед,  во  всей  ее
ужасной фигуре угадывалась скрытая сила - Смиту стало  жутко.  Были  видны
истончавшие,   словно    пергаментом    покрытые    ребра,    ввалившийся,
свинцово-серый живот с длинным  разрезом  -  след  бальзамирования,  -  но
нижние конечности были спеленаты грубыми желтыми бинтами.  Тут  и  там  на
теле и внутри футляра лежали веточки мирра и кассии.
     - Не знаю, как его  зовут,  -  сказал  Беллингем,  проведя  рукой  по
ссохшейся голове. - Видите ли, саркофаг с письменами утерян. Номер  249  -
вот и весь его нынешний титул. Смотрите, вот он обозначен на футляре.  Под
таким номером он значился на аукционе, где я его приобрел.
     - В свое время он был не из последнего десятка, -  заметил  Аберкромб
Смит.
     - Он был великаном. В мумии шесть футов  семь  дюймов.  Там  он  слыл
великаном- ведь египтяне никогда не были особенно рослыми. А пощупайте эти
крупные, шишковатые кости! С таким молодцом лучше было не связываться.
     - Возможно, эти самые руки помогали укладывать камни  в  пирамиды,  -
предположил Монкхауз Ли, с  отвращением  рассматривая  скрюченные  пальцы,
похожие на когти хищной птицы.
     - Вряд ли, - ответил Беллингем. - Его погружали в  раствор  натронных
солей и очень бережно за ним ухаживали.  С  простыми  каменщиками  так  не
обходились. Обыкновенная соль или асфальт были для них достаточно  хороши.
Подсчитано, что такие похороны стоили бы  на  наши  деньги  около  семисот
тридцати фунтов стерлингов. Наш друг по меньшей мере принадлежал к  знати.
А как по-вашему, Смит, что означает эта короткая надпись  на  его  ноге  у
ступни?
     - Я уже сказал вам, что не знаю восточных языков.
     - Ах, да, верно. По-моему, тут обозначено имя того, кто бальзамировал
труп. И, вероятно, это был очень добросовестный мастер. Многое ли из того,
чго создано в наши дни, просуществует четыре тысячи лет?
     Беллингем продолжал болтать быстро и непринужденно, но Аберкромб Смит
ясно видел, что его все еще переполняет страх. Руки  Беллингема  тряслись,
нижняя губа вздрагивала, и взгляд, куда бы он ни смотрел, опять  обращался
к его жуткому компаньону. Но,  несмотря  на  страх,  в  тоне  и  поведении
Беллингема  сквозило  торжество.  Глаза  египтолога  сверкали,  он  бойко,
непринужденно  расхаживал  по  комнате  Беллингем  походил  на   человека,
прошедшего  сквозь  тяжкое  испытание,  от  которого  он  еще  не   совсем
оправился, но которое помогло ему достичь поставленной цели
     - Неужели вы уходите? - воскликнул он, увидев, что  Смит  поднялся  с
дивана.
     При мысли, что сейчас он останется один, к нему, казалось,  вернулись
все его страхи, и Беллингем протянул руку, словно хотел задержать Смита.
     - Да, мне пора. Я должен еще поработать. Вы  уже  совсем  оправились.
Думаю, что с такой нервной системой вам бы  лучше  изучать  что-нибудь  не
столь страшное.
     - Ну, обычно я  не  теряю  хладнокровия.  Мне  и  раньше  приходилось
распеленывать мумии.
     - В прошлый раз вы потеряли сознание, - заметил Монкхауз Ли.
     - Да, верно.  Надо  заняться  нервами  -  попринимать  лекарства  или
подлечиться электричеством. Вы ведь не уходите, Ли?
     - Я в вашем распоряжении, Нэд.
     - Тогда я спущусь к вам и устроюсь у вас на диване.  Спокойной  ночи,
Смит. Очень сожалею, что из-за моей глупости пришлось вас потревожить.
     Они обменялись рукопожатием, и, поднимаясь по  выщербленным  ступеням
винтовой лестницы, студент-медик услышал, как повернулся в  двери  ключ  и
его новые знакомые спустились этажом ниже.
     Так необычно состоялось знакомство Эдварда Беллингема  с  Аберкромбом
Смитом, и, по крайней мере, последний не имел желания его  поддерживать  А
Беллингем, казалось, напротив, проникся  симпатией  к  своему  резковатому
соседу и проявлял ее в такой форме, что положить этому конец  можно  было,
лишь  прибегнув  к  откровенной  грубости.  Он  дважды  заходил  к   Смиту
поблагодарить за оказанную помощь, а затем неоднократно заглядывал к нему,
любезно предлагая книги, газеты и  многое  другое,  чем  могут  поделиться
холостяки-соседи. Смит вскоре обнаружил, что  Беллингем  -  человек  очень
эрудированный,  с  хорошим  вкусом,  весьма  много   читает   и   обладает
феноменальной памятью. А приятные  манеры  и  обходительность  мало-помалу
заставили  Смита   привыкнуть   к   его   отталкивающей   внешности.   Для
переутомленного занятиями студента он оказался прекрасным собеседником,  и
немного погодя Смит обнаружил, что уже предвкушает посещения соседа и  сам
наносит ответные визиты.
     Но хотя Беллингем был, несомненно, умен, студент-медик замечал в  нем
что-то ненормальное: иногда  он  разражался  выспренними  речами,  которые
совершенно не вязались с простотой его повседневной жизни.
     - Как восхитительно,  -  восклицал  он,  -  чувствовать,  что  можешь
распоряжаться силами добра и зла, - быть ангелом  милосердия  или  демоном
отмщения!
     А о Монкхаузе Ли он как-то заметил:
     - Ли - хороший, честный, но в нем нет настоящего  честолюбия.  Он  не
способен стать сотоварищем  человека  предприимчивого  и  смелого.  Он  не
способен стать мне достойным сотоварищем.
     Выслушивая  подобные  намеки  и   иносказания,   флегматичный   Смит,
невозмутимо попыхивая трубкой, только  поднимал  брови,  качал  головой  и
подавал незатейливые медицинские советы - пораньше ложиться спать и почаще
бывать на свежем воздухе.
     В последнее время у Беллингема появилась привычка, которая, как  знал
Смит, часто предвещает некоторое умственное расстройство. Он как будто все
время разговаривал сам с собой. Поздно ночью, когда Беллингем уже  не  мог
принимать  гостей,  до  Смита  доносился  снизу  его  голос  -  негромкий,
приглушенный монолог переходил иногда почти в шепот, но в ночной тишине он
был отчетливо слышен.
     Это бормотание отвлекало и раздражало  студента,  и  он  неоднократно
высказывал  соседу  свое  неудовольствие.  Беллингем  при  этом  обвинении
краснел и сердито все отрицал; вообще же проявлял по этому поводу  гораздо
больше беспокойства, чем следовало.
     Если бы у Смита возникли сомнения, ему не цришлось бы  далеко  ходить
эа подтверждением того, что слух его не обманывает. Том Стайлз, сморщенный
старикашка, который с незапамятных времен  прислуживал  обитателям  башни,
был не менее серьезно обеспокоен этим обстоятельством.
     - Прошу прощения, сэр, -  начал  он  однажды  утром,  убирая  верхние
комнаты, - вам не кажется, что мистер Беллингем немного повредился?
     - Повредился, Стайлз?
     - Да, сэр. Головой повредился.
     - С чего вы это взяли?
     - Да как вам сказать, сэр. Последнее время он стал совсем другой.  Не
такой, как раньше, хоть он никогда и не был джентльменом в моем вкусе, как
мистер Хасти или вы, сэр. Он до того пристрастился говорить сам с собой  -
прямо страх берет. Верно, это и вам мешает. Прямо не знаю, что  и  думать,
сэр.
     - Мне кажется, все эго никак не должно касаться вас, Стайлз.
     - Дело в том, что я здесь не совсем посторонний, мистер Смит.  Может,
я себе лишнее позволяю, да только я  по-другому  не  могу.  Иной  раз  мне
кажется, что я своим молодым джентльменам и мать родная  и  отец.  Случись
что, да как понаедут родственники, я за  все  и  в  ответе.  А  о  мистере
Беллингеме, сэр, вот что хотелось бы мне знать: кто это расхаживает у него
по комнате, когда самого его дома нет да и дверь снаружи заперта?
     - Что? Вы говорите чепуху, Стайлз.
     - Может,  оно  и  чепуха,  сэр.  Да  только  я  не  один  раз  своими
собственными ушами слышал шаги.
     - Глупости, Стайлз.
     - Как вам угодно, сэр. Коли понадоблюсь вам - позвоните.
     Аберкромб Смит не придал значения болтовне старика  слуги,  но  через
несколько дней случилось  маленькое  происшествие,  которое  произвело  на
Смита неприятное впечатление и живо напомнило ему слова Стайлза.
     Как-то поздно вечером  Беллингем  зашел  к  Смиту  и  развлекал  его,
рассказывая интереснейшие вещи о  скальных  гробницах  в  Бени-Гассане,  в
Верхнем Египте, как  вдруг  Смит,  обладавший  необычайно  тонким  слухом,
отчетливо расслышал, что этажом ниже открылась дверь.
     - Кто-то вошел или вышел из вашей комнаты, - заметил он.
     Беллингем вскочил на ноги и секунду стоял в растерянности - он словно
и не поверил Смиту, но в то же время испугался.
     - Я уверен, что запер дверь. Я же наверняка ее  запер,  -  запинаясь,
пробормотал он. - Открыть ее никто не мог.
     - Но я слышу, кто-то поднимается по лестнице, - продолжал Смит.
     Беллингем поспешно выскочил из комнаты, с  силой  захлопнул  дверь  и
кинулся вниз по лестнице. Смит услышал, что на полпути  он  остановился  и
как будто что-то зашептал. Минуту спустя  внизу  хлопнула  дверь,  и  ключ
скрипнул в замке, а Беллингем снова поднялся наверх и вошел  к  Смиту.  На
бледном лице его выступили капли пота.
     - Все в порядке, - сказал он,  бросаясь  в  кресло.  -  Дуралей  пес.
Распахнул дверь. Не понимаю, как это я забыл ее запереть.
     - А я не знал, что у вас есть собака,  -  произнес  Смит,  пристально
глядя в лицо своему взволнованному собеседнику.
     - Да, пес у меня недавно. Но надо от него избавиться.  Слишком  много
хлопот.
     - Да, конечно, раз вам приходится держать его  взаперти.  Я  полагал,
что достаточно только закрыть дверь, не запирая ее.
     - Мне не хочется, чтобы старик Стайлз случайно выпустил собаку.  Пес,
знаете ли, породистый, и было бы глупо просто так его лишиться.
     - Я тоже люблю  собак,  -  сказал  Смит,  по-прежнему  упорно  искоса
поглядывая на собеседника. - Может быть, вы  разрешите  мне  взглянуть  на
вашего пса?
     - Разумеется. Боюсь только,  что  не  сегодня  -  мне  предстоит  еще
деловое свидание. Ваши часы не спешат? Раз так, я уже на пятнадцать  минут
опоздал. Надеюсь, вы меня извините.
     Беллингем взял шляпу и поспешно покинул комнату. Несмотря на  деловое
свидание, Смит услышал, что он вернулся