ят врачи, хотя какова природа и чем оно
было вызвано, им не удалось выяснить. Мозг - вещь очень
нежная и хрупкая, говорят они, его легко вывести из строя, и
указывают в доказательство своей аксиомы на сложнейшие
хитроумные электрические двигатели и замечательные
авиационные аппараты, которые их пациент любит
конструировать в часы просветления.



   Артур Конан-Дойл.
   Хирург с Гастеровских болот

   Перевод В. Штенгеля

Глава I. ПОЯВЛЕНИЕ НЕИЗВЕСТНОЙ. ЖЕНЩИНЫ В КИРКБИ-МАЛЬХАУЗЕ

   Городок Киркби-Мальхауз угрюм и открыт всем ветрам.
Болота, окружающие его, сумрачны и неприветливы. Он состоит
из одной-единственной улицы; серые каменные домики, крытые
шифером, разбросаны по склонам длинных торфяных холмов,
заросших дроком. Вдали видны очертания гористой местности -
йоркшира; округленные вершины холмов как бы играют в прятки
друг с другом. Вблизи пейзаж имеет желтоватый оттенок, но
по мере удаления этот оттенок переходит в оливковый цвет, за
исключением разве только тех мест, где скалы нарушают
однообразие этой бесплодной равнины. С небольшого холма,
расположенного за церковью, можно разглядеть на западе
золотые и серебряные полосы: там пески Моркэмба омываются
водами Ирландского моря.
   И вот летом 1885 года судьба занесла меня, Джемса
Эппертона, в это заброшенное, уединенное местечко. Здесь не
было ничего, что могло бы заинтересовать меня, но я нашел в
этих краях то, о чем давно мечтал: уединение. Мне надоела
никчемная житейская суета, бесплодная борьба. С самых юных
лет я был во власти бурных событий, удивительных испытаний.
К тридцати девяти годам я побывал повсюду. Не было, кажется
таких стран, которые бы я не посетил; вряд ли существовали
радости или беды, которые я не испытал бы. Я был в числе
немногочисленных европейцев, впервые проникших на далекие
берега озера Танганьика, дважды побывал в непроходимых
безлюдных джунглях, граничащих с великим плоскогорьем
Рорайма. Мне приходилось сражаться под разными знаменами, я
был в армии Джексона в долине Шенандоа, был в войсках Шанзи
на Луаре, и может показаться странным, что после такой
бурной жизни я мог удовлетвориться бесцветным прозябанием в
Западном Райдинге. Но существуют обстоятельства, при
которых мозг человека бывает в таком состоянии экстаза, по
сравнению с которым все опасности, все приключения кажутся
обыденными и банальными.
   Многие годы я посвятил изучению философий Египта, Индии,
Древней Греции, средневековья. И сейчас наконец-то и?
огромного хаоса этих учений передо мной стали смутно
вырисовываться величественные истины. Я, кажется, был
близок к тому, чтобы понять значение символов, которые люди
высоких знаний применяли в своих трудах, желая скрыть
драгоценные истины от злых и грубых людей. Гностики и
неоплатоники, халдеи, розенкрейцеры, мистики Индии - все их
учения были мне знакомы, я понимал значение и роль каждого
из них. Для меня терминология Парацельса, загадки
алхимиков, видения Сведенборга имели глубокий смысл и
содержание. Мне удалось расшифровать загадочные надписи
Эль-Сирма, я понимал значение странных письмен, начертанных
неизвестным народом на отвесных скалах Южного Туркестана.
Поглощенный этими великим" захватывающими проблемами, я
ничего не требовал от жизни, за исключением скромного уголка
для меня и моих книг, возможности продолжать исследования
без вмешательства кого бы то ни было.
   Но даже в этом уединенном местечке, окруженном торфяными
болотами, я, как оказалось, не смог укрыться от наблюдений
посторонних. Когда я проходил по улице городка, местные
жители с любопытством глядели мне вслед, а матери прятали
своих детей. По вечерам, кода мне случалось выглядывать из
окна, я замечал группу глупых поселян, полных любопытства и
страха. Они таращили глаза и вытягивали шеи, стараясь
разглядеть меня за работой. Моя болтливая хозяйка засыпала
меня тысячами вопросов по самым ничтожным поводам, применяла
всякие уловки и хитрости, чтобы заставить меня рассказать о
самом себе и своих планах. Все это было достаточно трудно
выносить, но когда я узнал, что вскоре уже не буду
единственным жильцом в доме и что какая-то дама, к тому же
иностранка, сняла соседнюю комнату, я понял, что пора
подыскивать себе более спокойное пристанище.
   Во время прогулок я хорошо ознакомился с дикой
заброшенной местностью у границ Йоркшира, Ланкашира и
Уэстморлэнда. Я нередко бродил по этим местам и знал их
вдоль и поперек. Мне казалось, что мрачное величие пейзажа
и устрашающая тишина и безлюдье этих скалистых мест смогут
обеспечить мне надежное убежище от подглядывания и сплетен.
   Случилось как-то, что, блуждая там, я набрел на одинокую,
заброшенную хижину, расположенную, казалось, в самом центре
этих пустынных мест. Без колебаний я решил поселиться в
ней. В весеннее половодье ручей Гастер, текущий с
Гастеровских болот, подмыл берег и снес часть стены этой
хижины. Крыша тоже была в плохом состоянии, и все же
главная часть дома была совершенно нетронута, и для меня не
составило особых трудов привести все в порядок. Я не был
богат, но все же имел возможность осуществить свою фантазию,
не скупясь на затраты. Из Киркби-Мальхауза прибыли
кровельщики, каменщики, и вскоре одинокая хижина на
Гастеровских болотах вновь приобрела вполне сносный вид.
   В доме было две комнаты, которые я обставил совершенно
по-разному. У меня были спартанские вкусы, и первая комната
была обставлена именно в этом духе. Керосиновая плитка
Риппенджиля из Бирмингема давала мне возможность готовить
себе пищу; два больших мешка - один с мукой, другой с
картофелем - делали меня независимым от поставок провизии
извне. В выборе пищи я был сторонником пифагорейцев.
Поэтому тощим длинноногим овцам, пасшимся на жесткой траве
около ручья Гастер, не приходилось опасаться нового соседа.
Бочонок из-под нефти в десять галлонов служил мне буфетом, а
список мебели включал только квадратный стол, сосновый стул
и низенькую кровать на колесиках.
   Как видите, обстановка этой комнаты была совсем
неприглядной, почти нищенской, но зато ее скромность с
избытком возмещалась роскошью помещения, предназначенного
для моих научных занятий. Я всегда придерживался той точки
зрения, что для плодотворной работы ума необходима
обстановка, которая гармонировала бы с его деятельностью, и
что наиболее возвышенные и отвлеченные идеи требуют
окружения, радующего взор и эстетические чувства. Комната,
предназначенная для моих занятий, была обставлена мрачно и
торжественно, что должно было гармонировать с моими мыслями.
Стены и потолок я оклеил черной блестящей бумагой, на
которой золотом были начертаны причудливые и мрачные узоры.
Черные бархатные занавески закрывали единственное окно с
граненым стеклом; толстый и мягкий бархатный ковер поглощал
звуки шагов. Вдоль карниза были протянуты золотые прутья,
на которых висели шесть мрачных и фантастических картин,
созвучных моему настроению. С центра потолка спускалась
одна- единственная золотая нить, такая тонкая, что ее едва
можно было различить, но зато очень крепкая. На ней висел
золотой голубь с распростертыми крыльями. Птица была полая,
и в ней находилась ароматическая жидкость. Фигура,
изображающая сильфа, причудливо украшенная розовым
хрусталем, парила над лампой и рассеивала мягкий свет.
Бронзовый камин, выложенный малахитом, две тигровые шкуры на
ковре, стол с инкрустациями из бронзы и два мягких кресла,
отделанных плюшем янтарного цвета и слоновой костью,
завершали обстановку моего рабочего кабинета, не считая
длинных полок с книгами, протянувшихся под окном. Здесь
были самые лучшие произведения тех, кто посвятил себя
изучению тайны жизни. Беме, Сведенборг, Дамтон, Берто,
Лацци, Синнет, Гардиндж, Бриттен, Дэнлоп, Эмберли, Винвуд
Рид, де Муссо, Алан Кардек, Лепсиус, Сефер, Тольдо и аббат
Любуа - таков далеко не полный перечень авторов,
произведения которых были размещены на моих дубовых полках.
Когда по ночам горела лампа и ее бледный мерцающий свет
падал на мрачную и странную обстановку, создавалось именно
то настроение, которое было мне необходимо. Кроме того, это
настроение усиливалось завыванием ветра, который проносился
над окружавшей меня унылой пустыней. Я думал, что здесь-то
наконец я нашел тихую пристань в бурном потоке жизни, здесь
я смогу спокойно жить и работать, забыв обо всем и позабытый
всеми.
   Но прежде чем я достиг этой тихой пристани, мне суждено
было почувствовать, что я все же являюсь частицей рода
человеческого и что нет возможности совсем порвать узы,
связующие нас с себе подобными.
   Я уже заканчивал сборы по переезду в мой новый дом, как
вдруг однажды вечером я услышал грубый голос моей хозяйки,
которая кого-то радостно приветствовала. А вскоре легкие и
быстрые шаги прошелестели мимо двери моего кабинета, и я
понял, что новая соседка заняла свою комнату. Итак,
опасения оправдались, мои научные занятия были поставлены
под угрозу из-за вторжения этой женщины. И я мысленно дал
себе клятву, что вечер следующего дня я встречу на новой
квартире, в тиши своего кабинета, вдали от мирских помех.
   На другой день я, как обычно, встал очень рано и был
удивлен, увидев из окна мою новую соседку, которая, опустив
голову, шла узкой тропинкой со стороны болот. В руках она
несла охапку диких цветов. Это была высокая девушка, в
облике которой чувствовались изящество, утонченность, резко
отличавшие ее от обитателей наших мест Она быстро и легко
прошла по тропинке и, войдя через калитку в дальнем конце
сада, села на зеленую скамью перед моим окном. Рассыпав на
коленях цветы, она принялась приводить их в порядок. Я
увидел величавую, красиво посаженную головку девушки и вдруг
понял, что она необыкновенно прекрасна. Ее лицо, овальное,
оливкового цвета, с черными блестящими глазами и нежными
губами, было скорее испанского типа, чем английского. С
обеих сторон ее грациозной царственной шейки спадали из-под
широкополой соломенной шляпы два тугих локона иссиня-черных
волос Правда, меня удивило, что ее ботинки и подол юбки
свидетельствовали о долгой ходьбе по болоту, а не о краткой
утренней прогулке, как вначале подумал. Легкое платье
девушки было в пятнах, мокрое, на подошвах ботинок налип
толстый слой желтой болотной почвы. Лицо казалось усталым,
сверкающая красота юности была затуманена тенью внутренних
переживаний. И вот, пока я разглядывал ее, она вдруг
разразилась рыданиями и, отбросив цветы, быстро вбежала в
дом.
   Как я ни был рассеян, как мне ни был противен окружающий
мир, меня вдруг охватил внезапный порыв сочувствия и
симпатии при виде этой вспышки отчаяния, потрясшей странную
"прелестную незнакомку. Я снова склонился над книгами, но
мои мысли все время возвращались к гордо и четко очерченному
лицу моей соседки, опущенной головке, испачканному платью, к
горю, которое чувствовалось в каждой черточке ее лица.
   Я снова и снова заставал себя за тем, что стою у окна и
высматриваю, не появится ли она опять.
   Миссис Адамс, моя хозяйка, обычно приносила завтрак ко
мне в комнату, и я очень редко разрешал ей прерывать течение
моих мыслей или отвлекать мой ум праздной болтовней от более
серьезных дел. Но в это утро она вдруг обнаружила, что я
готов слушать ее россказни, и она охотно стала говорить о
нашей прелестной гостье.
   - Звать ее Ева Камерон, сэр, - сказала она, - но кто она
такая и откуда появилась, я знаю не больше вашего. Может
быть, она приехала в Киркби-Мальхауз по той же причине, что
и вы, сэр.
   - Возможно, - заметил я, не обращая внимания на
замаскированный вопрос. - Только думаю, что вряд ли
Киркби-Мальхауз мог бы предоставить молодой леди
какие-нибудь особенные развлечения.
   - Здесь бывает весело, когда начинается ярмарка, -
сказала миссис Адамс. - Но может быть молодая леди
нуждается в отдыхе и укреплении здоровья?
   - Весьма вероятно, - согласился я, размешивая кофе, - и
несомненно, кто-либо из ваших друзей посоветовал ей
обратиться в поисках того или другого к вам и вашему уютному
домику.
   - Нет, сэр! - воскликнула она. - Тут-то вся и
загвоздка. Леди только что прибыла из Франции, как она
узнала обо мне, я просто не приложу ума. Неделю тому назад
ко мне заявляется мужчина, красивый мужчина, сэр и
джентльмен - это было видно с одного взгляда "Вы миссис
Адамс? - говорит он. - Я сниму у вас помещение для мисс
Камерон Она приедет через неделю" - так он сказал. И затем
исчез, даже не интересуясь моими условиями. А вчера вечером
приехала и сама леди - тихонькая и удрученная. У нее
французский акцент. Но я заболталась, сэр! Мне нужно пойти
заварить чаю, ведь она, бедняжка, наверно, почувствует себя
такой одинокой, проснувшись в чужом доме.
Глава II. Я НАПРАВЛЯЮСЬ К ГАСТЕРОВСКОМУ БОЛОТУ
   Я еще завтракал, когда до меня донеслись грохот посуды и
шум шагов моей хозяйки Она направлялась к своей новой
жилице. А спустя мгновение миссис Адамс, пробежав по
коридору, ворвалась в мою комнату с воздетыми руками и
испуганным взглядом.
   - Господи боже мои! - кричала она. - Уж простите, что
обеспокоила вас, сэр, но я так перепугалась из-за молодой
леди: ее нет дома.
   - Как так, - сказал я, - вон она где. - Я поднялся со
стула и взглянул в окно. - Она перебирает - цветы, которые
оставила на скамейке.
   - О сэр, поглядите-ка на ее ботинки и платье, - с
негодованием воскликнула хозяйка. - Хотелось бы мне, чтобы
здесь была ее мать, очень хотелось бы. Где она пропадала, я
не знаю, но ее кровать не тронута.
   - Очевидно, она гуляла. Хотя время было, конечно, не
совсем подходящим, - ответил я.
   Миссис Адамс поджала губы и покачала головой. Но пока
она стояла у окна, девушка с улыбкой взглянула вверх и
веселым жестом попросила открыть окно.
   - Вы приготовили мне чаю? - спросила она ясным и мягким
голосом с легким французским акцентом.
   - Он в вашей комнате, мисс.
   Мисс Камерон собрала цветы в подол, и через мгновение мы
услышали по ступенькам ее легкую эластичную походку. Итак,
эта удивительная незнакомка бродила где-то всю ночь. Что
могло заставить ее покинуть свою уютную комнату и
отправиться к этим мрачным холмам, открытым всем ветрам?
Было ли это только следствие неугомонного нрава, любви к
приключениям? А может быть, это ночное путешествие имело
более веские причины?
   Расхаживая взад и вперед по комнате, я думал о склоненной
головке, скорбном лице и о диком взрыве рыданий,
подсмотренном мною в саду. Значит, ночная прогулка, какова
бы ни была ее цель, не допускала мысли о развлечении. И все
же, идя домой, я слышал ее веселый звонкий смех и голосок,
громко протестующий против материнской заботы, с которой
миссис Адамс настаивала, чтобы она тут же сменила
испачканное платье. Мои ученые занятия приучили меня
разрешать глубокие и серьезные проблемы, а тут "передо мной
оказалась столь же серьезная человеческая проблема, которая
в данный момент была недоступна моему пониманию.
   В то утро я вышел на прогулку по болотам. На обратном
пути, когда я поднялся на холм, возвышающийся над нашей
местностью, я вдруг увидел среди скал мисс Камерон. Она
поставила перед собою легкий мольберт с прикрепленной
бумагой и готовилась писать красками великолепный ландшафт
скал и поросшей вереском местности расстилавшейся перед нею.
Наблюдая за девушкой, я увидел, что она беспокойно
озирается. Рядом со мною была впадина, заполненная водой, и
я, зачерпнув крышкой своей фляжки воду, подошел к девушке.
   - Мне кажется, вам сейчас необходимо это, - сказал я,
снимав фуражку и улыбаясь.
   - Спасибо, - ответила она, заполняя водой свою баночку.
- Я как раз разыскивала воду.
   - Я имею честь говорит с мисс Камерон? - спросил я. - Я
ваш сосед. Моя фамилия Эппертон. В этих диких краях
приходится знакомиться без помощи посредников: ведь иначе
мы никогда не смогли бы познакомиться.
   - О, значит, вы тоже живете у миссис Адаме! -
воскликнула девушка. - А я думала, что тут нет никого,
кроме местных крестьян.
   - Я приезжий, как и вы, - ответил я. - Веду научную
работу и приехал сюда в поисках покоя и тишины.
   - Да, здесь действительно тихо, - сказала она, оглядывая
огромные пространства, поросшие вереском. Только
одна-единственная тоненькая полоска серых домиков была видна
в отдалении.
   - И все же здесь недостаточно тихо, - ответил я, -
смеясь. - И потому мне приходится переселиться в глубь этой
болотистой местности для моей работы требуется полный покой
и уединение.
   - Неужели вы построили себе жилье на этих болотах? -
спросила она, вскидывая брови.
   - Да, и думаю в ближайшие дни поселиться там.
   - Ах, как это печально, - воскликнула она. - А где же
этот дом, что вы построили?
   - Вон там, - ответил я. - Видите этот ручей, который
издали похож на серебряный пояс. Это ручей Гастер, текущий
с Гастеровских болот.
   При этих словах она вздрогнула и обратила на меня большие
темные вопрошающие глаза, в которых боролись удивление,
недоверие и что-то похожее на ужас.
   - И выбудете жить на Гастеровских болотах?! -
воскликнула она.
   - Да. А вы что, знаете что-либо о Гастеровских болотах?
- спросил я. - Я думал, что вы совсем чужая в этих краях.
   - Это правда. Я никогда не бывала здесь, - ответила она.
Но мой брат рассказывал мне об этих Йоркширских болотах, и,
если я не ошибаюсь, он называл их невероятно дикими и
безлюдными.
   - Вполне возможно, - сказал я беззаботно. - Это
действительно тоскливое место.
   - Но тогда зачем же вам жить там! - воскликнула она с
волнением. - Подумайте об одиночестве, скуке, отсутствии
удобств и помощи, которая вдруг может понадобиться вам.
   - Помощи? Какая помощь может мне понадобиться на
Гастеровских болотах?
   Она опустила глаза и пожала плечами.
   - Заболеть можно всюду, - сказал она. - Если бы я была
мужчиной, я не согласилась бы жить в одиночестве на
Гастеровских болотах.
   - Мне приходилось преодолевать гораздо большие
неудобства, чем эти, - ответил я, смеясь. - Но, боюсь, ваша
картина будет испорчена: кажется, начинается дождь.
   Действительно, пора уже было искать укрытия, потому что
не успел я закончить фразу, как пошел сильный дождь. Весело
смеясь, моя спутница набросила на голову легкую шаль и,
схватив мольберт, бросилась бежать с грациозной гибкостью
молодой лани по заросшему дроком склону. Я следовал за нею
со складным стулом и коробкой красок.
   Это странное заблудшее существо, заброшенное судьбой в
нашу деревушку в Западном Райдинге, в сильнейшей степени
возбудило мое любопытство. И по мере того как я все больше
узнавал ее, мое любопытство не только не уменьшалось, но,
напротив, все увеличивалось. Здесь мы были отрезаны от
окружающего мира, и поэтому не требовалось много времени,
чтобы между нами возникли чувства дружбы и взаимного
доверия. Мы бродили по утрам на болотах, а вечерами, стоя
на утесе, глядели, как огненное солнце медленно погружается
в далекие воды Моркэмба. О себе девушка говорила
откровенно, ничего не скрывая. Ее мать умерла совсем
молодая, юность мисс Камерон провела в бельгийском
монастыре, который она только что окончательно покинула. Ее
отец и единственный брат, говорила она, составляли всю ее
семью. И все же, когда разговор случайно заходил о том, что
побудило ее поселиться в такой уединенной местности, она
проявляла странную сдержанность и либо погружалась в
безмолвие, либо переводила разговор на другие темы. В
остальном она была превосходным товарищем; симпатичная,
начитанная, с острым и тонким умом и широким кругозором. И
все же какое-то темное облако, которое я заметил еще в
первое утро, как только увидел ее, никогда не покидало
девушки. Я не раз замечал, как ее смех вдруг застывал на
губах, как будто какая-то тайная мысль скрывалась в ней и
подавляла ее радость и юное веселье.
   Но вот настал вечер перед моим отъездом из
Киркби-Мальхауза. Мы сидели на зеленой скамье в саду.
Темные мечтательные глаза мисс Камерон грустно глядели на
мрачные болота. У меня на коленях лежала книга, но я
украдкой разглядывал прелестный профиль де