время  испытали
сильное влечение друг к другу по закону притяжения противоположностей, но на
этом невозможно построить  постоянный  союз.  Ему  с  его  аналитичным  умом
следовало бы понять и предусмотреть это. А раз так, ответственность  за  то,
что произошло, лежит на нем. Сердце его смягчилось,  и  он  пожалел  ее  как
беззащитного малого ребенка, попавшего в беду.  Какое-то  время  он,  плотно
сжав губы и стиснув пальцы в кулаки с такой силой,  что  ногти  вонзились  в
ладони, расхаживал из угла в угол комнаты. Но вот, внезапно повернувшись, он
сел рядом с ней и  взял  ее  холодную  и  вялую  руку  в  свою.  Одна  мысль
пульсировала у него в мозгу:
     "Что это: благородство или слабость?" Вопрос этот звучал у него в ушах,
а его мысленный образ  возникал  у  него  перед  глазами;  ему  почти  зримо
представлялось,  как  вопрос  материализуется  и  он  видит  его  написанным
буквами, которые может прочесть целый свет.
     В его душе шла нелегкая борьба, но он вышел из нее победителем.
     - Дорогая, ты должна выбрать одного из нас, -  сказал  он.  -  Если  ты
уверена -  понимаешь,  уверена,  -  что  замужем  за  Кемпбеллом  ты  будешь
счастлива, я не буду помехой.
     - Развод! - ахнула она.
     - Можно назвать это и так, - вымолвил  он,  и  рука  его  потянулась  к
пузырьку с ядом.
     Она смотрела на него, и ее  глаза  зажглись  новым  странным  чувством.
Перед ней был мужчина, которого она не  знала  раньше.  Жесткий,  практичный
американец куда-то исчез. Вместо него  она  в  мгновенном  озарении  увидела
героя, святого, человека, способного подняться до  недоступных  людям  высот
бескорыстной добродетели. Обе ее  руки  легли  на  руку,  державшую  роковой
флакон.
     - Арчи, - воскликнула она, - ты смог простить мне даже это!
     - В конце концов ты только  сбившаяся  с  пути  малышка,  -  с  улыбкой
проговорил он.
     Ее руки распростерлись для объятия, но в дверь постучали, и  в  комнату
безмолвно - в той странной беззвучной манере, в  которой  двигались  люди  в
этой кошмарной комнате, - вошла горничная  с  подносом.  На  подносе  лежала
визитная карточка. Она взглянула на нее.
     - Капитан Кемпбелл! Я не хочу его видеть.
     Мейсон вскочил.
     - Напротив, - возразил он. - Мы очень ему рады. Сейчас же проводите его
сюда.

     Через несколько мгновений в комнату был введен молодой военный,  рослый
и загорелый, с приятным лицом. Он вошел, широко улыбаясь, но  когда  за  ним
закрылась дверь и лица хозяев вновь  обрели  естественное  выражение,  он  в
нерешительности остановился, переводя взгляд с одного на другого.
     - Что-то не так? - спросил он.
     Мейсон шагнул навстречу и положил руку ему на плечо.
     - Я не таю обиду, - произнес он.
     - Обиду?
     - Да, я все знаю. Но я и сам мог бы поступить на твоем месте так же.
     Кемпбелл отступил на шаг  и  вопросительно  взглянул  на  женщину.  Она
кивнула и пожала изящными плечиками. Мейсон улыбнулся.
     - Не бойся,  это  не  ловушка,  чтобы  вынудить  признание.  Мы  с  ней
откровенно обсудили положение. Послушай, Джек, ты всегда  был  порядочным  и
мужественным человеком. Бот пузырек. Неважно, как он сюда попал.  Если  один
из нас выпьет его содержимое, это распутает узел. - Он говорил пылко,  почти
исступленно. - Люсиль, кому достанется флакон?
     В кошмарной  комнате  действовала  странная  посторонняя  сила.  В  ней
находился еще один мужчина, хотя ни один из этих троих, стоявших  на  пороге
развязки своей жизненной драмы, не замечал его присутствия. Никто бы не  мог
сказать, сколько времени он тут пробыл и как много слышал. Нечто зловещее  и
змеиное чудилось в его фигуре, скрючившейся  у  стены  в  самом  дальнем  от
участников драмы углу комнаты. Он молчал и оставался недвижим - лишь  нервно
дергалась его сжатая в кулак правая рука.  Прямоугольный  ящик  и  хитроумно
наброшенная   поверх   него   темная   материя   скрывали   его   из   виду.
Напряженно-сосредоточенный, он с жадным вниманием  следил  за  разыгравшейся
перед ним драмой, понимая, что  наступает  момент,  когда  он  должен  будет
вмешаться. Но  те  трое  не  думали  об  этом.  Поглощенные  борением  своих
собственных страстей, они забыли, что есть сила, более  могущественная,  чем
они сами, - сила, которая могла в любой момент подчинить себе все и вся.
     - Ты готов, Джек? - спросил Мейсон. Военный кивнул.
     - Нет! Ради Бога, не надо! - вскричала женщина.
     Мейсон вынул из пузырька пробку и, повернувшись к приставному  столику,
достал колоду карт, положил ее рядом с пузырьком.
     - Мы не можем возложить ответственность на нее,  -  сказал  он.  -  Ты,
Джек, лучший из троих, тебе и испытать судьбу.
     Военный приблизился к столу. Он притронулся к роковым картам.  Женщина,
облокотившись на руку, вся подалась вперед и смотрела как зачарованная.
     Вот тогда - и только тогда - грянул гром.
     Незнакомец поднялся во весь рост, бледный и мрачный.
     Все трое вдруг ощутили  его  присутствие.  Они  повернулись  к  нему  с
напряженным вопросом в глазах. Сознавая себя хозяином положения, он обвел их
холодным и грустным взглядов.
     - Ну как? - спросили они в один голос.
     - Скверно! - ответил он.  -  Скверно!  Завтра  будем  переснимать  весь
ролик.



   Артур Конан Дойл
   Коричневая рука


----------------------------------------------------------------------------
     Перевод Ю. Жуковой
     Артур Конан Дойл известный и неизвестный
     Перстень Тота. Сборник рассказов. М., СП "Квадрат", 1992.
     OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------

     Всем известно, что сэр Доминик Холден, знаменитый  хирург,  трудившийся
чуть ли не всю жизнь в Индии, завещал свое состояние мне, и  что  после  его
смерти я превратился из скромного врача, который трудится ради куска  хлеба,
в богатого владельца старинного поместья и огромных земель. Известно  также,
что у сэра Доминика было по меньшей мере пять более  близких  родственников,
чем я, и согласно закону им-то и должно было достаться наследство,  так  что
его выбор сочли необъяснимой причудой. Однако я уверяю всех,  кто  разделяет
это мнение, что они глубоко заблуждаются, ибо хоть я и  подружился  с  сэром
Домиником, когда он уже был в преклонных годах, тем  не  менее  существовали
веские причины, почему он выказал  таким  способом  свое  расположение  мне.
Между прочим, хоть я и рассказываю эту историю  сам,  поверьте  -  мало  кто
оказывал  когда-либо  ближнему  столь  важную  услугу,  какую  оказал  моему
индийскому дядюшке я. Вы наверняка назовете эту историю  небылицей,  но  она
столь необычна, что я просто почитаю своим долгом ее рассказать, а уж как вы
к ней отнесетесь - дело ваше. Итак, приступим.
     Сэр Доминик Холден, кавалер ордена Бани  III  степени,  кавалер  ордена
"Звезда Индии" II степени, а также обладатель множества других наград,  всех
и не перечислишь, прославился в свое время как самый талантливый  хирург  из
всех наших врачей в Индии. Начал он свою карьеру в армии,  но  потом  открыл
частную практику в Бомбее и в качестве консультанта изъездил Индию  вдоль  и
поперек. Однако главная его  заслуга  -  Бомбейская  больница  для  индусов,
которую он построил и содержал  на  свои  средства.  Но  шло  время,  и  его
железное здоровье  стало  сдавать  под  колоссальным  бременем,  которое  он
взвалил на себя еще в молодости, а коллеги-врачи принялись единодушно (хотя,
подозреваю, не бескорыстно) убеждать его вернуться в Англию.  Он  противился
сколько мог, но скоро у него появились  ярко  выраженные  симптомы  нервного
расстройства, и в конце концов окончательно сломленный он уехал на родину, в
графство Уилтшир. Там он купил большое имение со старинным  замком,  которое
находится у отрогов равнины Солсбери Плейн и посвятил последние  годы  своей
жизни изучению сравнительной патологии, которой  этот  замечательный  ученый
увлекался всю жизнь и в которой был крупнейшим авторитетом.
     Всю родню, как и  следовало  ожидать,  чрезвычайно  волновала  весть  о
возвращении в Англию богатого бездетного дядюшки. Он же, отнюдь не  проявляя
чрезмерного радушия, все  же  счел  долгом  установить  добрые  отношения  с
родственниками, и все мы в свою очередь получили от него приглашение нанести
ему визит. Кузены и кузины, побывавшие в гостях, рассказывали, что  изнывали
у дядюшки от скуки, и потому когда я наконец был призван в  Роденхерест,  то
испытал прилив противоречивых  чувств.  Моя  жена  столь  демонстративно  не
упоминалась в письме, что первым моим побуждением было отказаться от визита,
однако я не имел права забывать об  интересах  детей,  и,  получив  согласие
жены, я отправился пасмурным  октябрьским  днем  в  Уилтшир,  совершенно  не
представляя, какие важные последствия повлечет за собой этот визит.
     Имение моего дяди было расположено в том месте равнины,  где  кончаются
пахотные  земли  и  полого  встают  плавные  склоны  меловых  холмов,  столь
характерных для ландшафта этого графства. Когда я сошел с поезда в Динтоне и
кучер повез меня в имение дядюшки в  гаснущем  свете  осеннего  дня,  я  был
поражен  странной  таинственностью  пейзажа.  Развалины  гигантских  древних
сооружений настолько подавляли разбросанные по  округе  крестьянские  фермы,
что настоящее казалось сном - его властно, повелительно  вытесняло  прошлое.
Дорога вилась среди поросших травою холмов, вершины которых, все до  единой,
увенчаны мощнейшими бастионами - круглые  или  квадратные,  они  мужественно
отражают  натиск  стихий  и  тысячелетий.  -  Кто-то  называет  их  римскими
крепостями, кто-то - британскими, однако до сих пор  так  и  не  выяснено  с
достаточной степенью достоверности, кто именно  построил  эти  укрепления  и
почему их так много именно здесь, в этой части  Англии.  На  ровных  пологих
серо-зеленых склонах там и сям  поднимались  маленькие  округлые  холмики  -
могильники. Под ними  лежат  обращенные  в  пепел  останки  народа,  глубоко
зарывшего себя в эти холмы, но их могилы говорят нам  только  одно:  в  этом
сосуде покоится прах человека, который трудился некогда под солнцем.
     По этой-то полной тайн местности я приблизился наконец к имению дядюшки
в Роденхерсте и обнаружил, что  оно  удивительно  гармонирует  с  окружающей
обстановкой. Ворота, за которыми начиналась  неухоженная  аллея,  ведущая  к
дому,  висели  на  разрушающихся,  облупленных   столбах   с   искалеченными
геральдическими  щитами  наверху.  Холодный  ветер  шумел  в  кронах  вязов,
которыми была обсажена  аллея,  дождем  сыпались  листья.  Вдали,  там,  где
кончался мрачный свод деревьев, ровно горел желтым светом  один-единственный
фонарь. В  последних  проблесках  дня  я  увидел  длинное  низкое  здание  с
несимметричными крыльями, покатой мансардной крышей  и  низко  свешивающимся
карнизом,  с  узором  перекрещивающихся  деревянных  балок   на   стенах   -
архитектура эпохи Тюдоров. Широкое зарешеченное  окно  слева  от  невысокого
крыльца приветливо теплилось светом горящего камина, и, как  оказалось,  это
было окно дядюшкиного кабинета, потому что именно туда провел меня дворецкий
знакомиться с хозяином замка.
     Он сидел,  съежившись,  у  камина,  непривычный  к  промозглому  холоду
английской осени. Лампу в кабинете еще не  зажгли,  и  я  увидел  в  красном
свечении тлеющих углей лицо с  крупными  резкими  чертами:  огромный  нос  и
выступающие скулы, как у индейца, глубокие складки, прорезающие щеки от глаз
до подбородка - сумрачная маска, скрывающая необузданные страсти.  При  моем
появлении он быстро поднялся  со  старомодной  учтивостью  манер  и  любезно
сказал: "Добро пожаловать в Роденхерст". Внесли лампу, и я почувствовал, что
его голубые глаза в высшей  степени  критически  рассматривают  меня  из-под
косматых бровей, точно спрятавшиеся под кустом лазутчики,  и  что  я  -  для
моего заморского дядюшки словно открытая книга - он читает  в  моей  душе  с
легкостью опытного психолога и искушенного светского человека.
     Я  тоже  внимательно  разглядывал  его,  потому  что  наружность  этого
человека  буквально  приковывала  внимание.  Огромного  роста   и   могучего
сложения, он так исхудал, что пиджак на нем висел как  на  вешалке,  и  меня
поразило, до чего костлявы его широкие  плечи.  Руки  и  ноги  у  него  были
крупные,  но  иссохшие,  я  не  мог  оторвать  взгляд  от  его  запястий   с
выступающими костями, от длинных узловатых пальцев. Но больше всего поражали
его глаза - светло-голубые, проницательные, острые. Поражал не столько цвет,
не густые ресницы и косматые  брови,  из-под  которых  эти  глаза  сверкали,
поражало выражение, которое я в них заметил. Для  человека  такого  могучего
сложения и с такой внушительной осанкой естественна была бы некая властность
во взгляде, спокойная уверенность, а я почувствовал, что дух его  сломлен  и
полон страха, мне представились робкие, просящие прощения глаза собаки,  чей
хозяин снял со стены плетку. И я, едва увидев эти изучающие и в то же  время
как бы молящие о пощаде глаза, поставил ему врачебный диагноз. Я решил,  что
у него неизлечимая болезнь, он знает, что каждую  минуту  может  умереть,  и
жизнь его отравлена страхом. Вот какое я сделал заключение и,  как  показали
дальнейшие события, ошибся; но я рассказываю об этом, чтобы вам  легче  было
представить себе выражение его глаз.
     Я уже сказал, что дядюшка приветствовал  меня  чрезвычайно  любезно,  и
через час я сидел в уютной столовой между ним и его женой, стол был уставлен
пряными экзотическими деликатесами, а из-за стула дядюшки то и дело неслышно
возникал всевидящий слуга-индус. Пожилая чета вступила в ту печальную  пору,
которая, как это ни парадоксально,  напоминает  счастливое  начало  семейной
жизни - они снова вдвоем, снова одни, дети умерли или разлетелись по  свету,
труд жизни завершен, и сама жизнь  быстро  приближается  к  концу.  Те,  кто
открыл в себе такие глубины  любви  и  преданности,  кому  удалось  обратить
суровую зиму в светлое бабье лето, вышел победителем из жизненных испытаний.
Леди Холден была миниатюрная живая дама с  удивительно  добрыми  глазами,  и
когда она смотрела на своего мужа, сразу становилось ясно, как она  гордится
им и восхищается. Но я прочел в их взглядах не только любовь друг к другу, я
прочел в них ужас и распознал в  ее  лице  отражение  того  тайного  страха,
которое еще раньше заметил в лице сэра Холдена. Они  то  весело  шутили,  то
вдруг голоса их начинали  звучать  грустно,  причем  насколько  принужденным
казалось их веселье, настолько естественной была грусть, что  я  понял,  что
рядом со мной сидят люди, у которых тяжело на сердце.
     Но вот слуги ушли, мы налили себе вина, и тут разговор  коснулся  темы,
которая чрезвычайно взволновала хозяина и хозяйку дома.  Не  помню,  с  чего
зашла у нас речь о сверхъестественных явлениях, только я признался им,  что,
как и многие невропатологи, посвящаю  довольно  много  времени  исследованию
всякого рода отклонений человеческой психики. И в заключение поведал, как  я
и еще двое  моих  коллег,  тоже  являющихся  членами  Общества  по  изучению
человеческой психики, провели ночь в  доме,  где  водятся  привидения.  Ночь
прошла без особых приключений, никаких сенсационных открытий мы не  сделали,
но почему-то этот рассказ в высшей степени заинтересовал моих родственников.
Они слушали  затаив  дыхание,  причем  однажды  я  поймал  многозначительный
взгляд, которым они обменялись. Едва я кончил рассказывать, как леди  Холден
поднялась и оставила нас.
     Сэр Доминик пододвинул ко мне коробку с сигарами, и несколько минут  мы
курили молча. Я видел, как дрожит его крупная худая рука, когда он  подносил
к губам свою маленькую манильскую  сигару,  и  чувствовал,  что  нервы  его.
напряжены до предела. Чутье  подсказывало  мне,  что  он  готовится  сделать
какое-то сокровенное признание, и я не произносил ни слова,  боясь  спугнуть
его. Наконец он резко поднял голову и посмотрел на меня с таким  выражением,
как будто решился на отчаянный шаг.
     - Я очень мало знаю вас, доктор Хардэйкр, но мне кажется, вы именно тот
человек, которого я давно ищу.
     - Рад слышать это, сэр.
     -  У  вас  ясный  трезвый  ум.  Надеюсь,  вы  не  заподозрите  меня   в
неискренности, ведь  дело  это  слишком  серьезное,  лесть  была  бы  просто
неуместна. Вы обладаете достаточными  познаниями  в  области,  которая  меня
интересует, и, насколько я  могу  судить,  относитесь  к  сверхъестественным
явлениям как философ,  а  такой  взгляд  исключает  свойственный  невежеству
страх. Полагаю, появление призрака не нарушит ваше душевное равновесие?
     - Думаю, что нет, сэр.
     - Может быть, даже заинтересует?
     - В высшей степени.
     -  Как  исследователь  человеческой  психики,  вы,   вероятно,   будете
наблюдать за ним столь же  отвлеченно,  как  астроном  наблюдает  блуждающую
комету?
     - Совершенно верно. Он тяжело вздохнул.
     - Поверьте, доктор Хардэйкр, было время, когда я ответил бы в  точности
так же, как вы. В Индии о моем бесстрашии ходили  легенды.  Далее  во  время
восстания сипаев оно не изменило мне ни на миг. А сейчас...  вы  видите,  во
что я превратился сейчас:  наверное,  во  всем  графстве  Уилтшир  не  найти
существа столь же  малодушного.  Не  будьте  так  самоуверенны,  когда  дело
касается  сверхъестественного:  судьба  может  подвергнуть  вас  такому   же
нескончаемому  испытанию,  какому  подвергла  меня,  -  испытанию,   которое
способно привести человека в сумасшедший дом или свести в могилу.
     Я терпеливо ждал, когда он наконец откроет мне  свою  тайну.  Стоит  ли
говорить, что начало не только заинтересовало меня, но и сильно взволновало.
- Вот уже несколько лет, - продолжал он, - как моя жизнь и жизнь  моей  жены
обратились в кромешный ад, и причина тому не  просто  нелепа,  она  воистину
смехотворна. Казалось бы, за столько-то времени можно было  и  привыкнуть  к
этому аду, но нет, наоборот: чем  дальше,  тем  невыносимей  это  постоянное
напряжение: мои нервы вот-вот не выдержат. Если вы  не  опасаетесь  за  свое
здоровье, доктор Хардэйкр,  я  просил  бы  вас  помочь  мне  понять  природу
феномена, который так нас терзает, ибо я чрезвычайно ценю ваше мнение.
     - Оно к вашим услугам, хотя я и не уверен, что скажу вам что-то путное.
Могу я узнать, о каком феномене идет речь?
     - Мне кажется, вы составите более непредвзятое суждение, если не будете
знать заранее, с чем вам предстоит столкнуться. Кому как  не  вам,  известна
огромная роль подсознания и наших собственных субъективных впечатлений: ведь
живущий в вас, ученом, скептик наверняка  подвергнет  сомнению  то,  что  вы
видели. Так что давайте уж примем меры предосторожности.
     - Что я должен сделать?
     - Я все объясню. Пойдемте со мной, прошу вас.
     Мы вышли из столовой и двинулись по длинному коридору; возле  последней
двери сэр Доминик остановился. За ней оказалась просторная, с голыми стенами
комната,  оборудованная  под  лабораторию;  здесь  было  множество   научных
приборов, инструментов и химической посуды. К однцй из  стен  во  всю  длину
была  пристроена  полка,  на  ней  стоял  длинный  ряд  стеклянных  банок  с
различными органами и тканями, пораженными болезнью.
     - Как видите, я не бросил своего  прежнего  увлечения,  -  пояснил  сэр
Доминик. - Это банки - все что осталось от некогда  великолепной  коллекции,
остальное, увы, погибло в девяносто втором году,  когда  сгорел  мой  дом  в
Бомбее. Для меня это обернулось большим несчастьем во многих  отношениях.  У
меня были образцы редчайших  заболеваний,  а  коллекция  больных  селезенок,
подозреваю, не имела себе равных в мире. Только это и удалось спасти.
     Я стал рассматривать коллекцию и сразу же понял,  что  с  точки  зрения
врача это  поистине  редчайшее  сокровище:  увеличенные  вн