никто другой, и наверняка  помог
бы устранить некоторые недоумения, неизбежно  возникающие  при  объяснении
описываемой драмы, и этим приблизить вопрос к научному признанию.
   Итак, попробую дать то единственно верное толкование, которое, как  мне
думается, способно пролить свет на это дело. Гипотеза моя может показаться
неправдоподобной, но никто по крайней мере не станет утверждать,  что  она
вздорна.
   Моя точка зрения возникла, как видно из дневника, задолго до событий  в
каньоне Голубого Джона. Она предполагает, что в этой части  Англии  должно
находиться большое подземное озеро, а  возможно,  даже  и  море,  питаемое
множеством ручьев, протекающих в недра Земли через пористые  известняковые
породы.  Но  хорошо  известно:  там,  где  много  воды,  должно   быть   и
значительное испарение ее с последующим оседанием влаги в виде тумана  или
дождя. А последнее предполагает всегда наличие растительного мира, что,  в
свою очередь, допускает возможность существования животного мира в  недрах
Земли.
   Я полагаю, что растительный и животный мир под землей возникал  из  тех
видов флоры и фауны, которые существовали в ранний  период  истории  нашей
планеты, когда связь подземного и внешнего  миров  была  более  доступной.
Впоследствии  связь  эта  нарушилась,  и  животный  мир  подземных  глубин
переродился в соответствии с  новыми  условиями  существования.  Изменения
коснулись всех существ, включая и тех чудовищ, одно из которых я видел.
   Возможно,  это  древний  пещерный  медведь.  Многие  века  наземные   и
подземные обитатели Земли были отделены друг от друга. Но вот образовалась
брешь в глубинах  земной  коры,  позволившая  одному  из  обитателей  недр
выходить через древнюю римскую шахту на поверхность.
   Как и все обитатели  подземного  мира,  животное  утратило  зрение,  но
потеря эта, несомненно, была возмещена природой в чем-то другом. Возможно,
в обонянии. Животное могло находить дорогу в полной темноте и нападать  на
овец, пасшихся на склонах  близлежащих  холмов.  Что  же  касается  темных
ночей, которые оно выбирало для своих набегов, то, согласно  моей  теории,
это можно объяснить чрезвычайно болезненным действием  света  на  огромные
выпуклые глаза животного, привыкшего к мраку. Вероятнее всего, яркий  свет
моей лампы и спас мне жизнь, когда я очутился с ним один на один.
   Таково мое объяснение этой загадки природы. Я оставляю  собранные  мною
факты на ваше усмотрение. Захотите поверить им - сделайте это, предпочтете
усомниться - сомневайтесь. Ваше доверие или недоверчивость теперь  уже  не
могут ни изменить изложенных мною фактов, ни оскорбить того, чья задача  в
этом мире уже выполнена..."


   Так  заканчивается   странный   рассказ   покойного   доктора   Джеймса
Хардкастля.




   Артур Конан Дойл
   Из камеры c 24


--------------------------------------------------------------------------
     Оригинал здесь - http://www.sbnet.ru:8081/books/eng/Doyle/index_ot.ru.html
--------------------------------------------------------------------------

     Письмо заключенного инспектору тюрем

     Я рассказал эту свою историю, когда меня схватили, но  никто  меня  и
слушать не хотел. Потом опять судьям докладывал все, как было,  ни  одного
слова от себя не прибавил. Говорил по правде, вот как перед Богом, все  по
порядку, что леди Маннеринг мне сказывала и что делала и что я ей сказывал
и что делал, все как есть доподлинно. А что из этого вышло? "Преступник  в
свое оправдание рассказал вздорную и сбивчивую историю, которая сама  себе
противоречит в частностях и совершенно не подтверждается установленными на
суде обстоятельствами дела". Так прописала обо мне одна лондонская газета,
а другие и совсем об этом не написали,  словно  я  на  суде  ничего  и  не
говорил. А я своими глазами видел убитого лорда Маннеринга, и в смерти его
я так же неповинен, как любой из присяжных, что меня судили.
     Так вот, господин инспектор,  вы  опрашиваете  претензии  арестантов.
Теперь, значит, все дело от вас зависит. Вся моя просьба, чтобы вы  прочли
это, только прочли бы, а потом чтобы  навели  кое-где  справочки  об  этой
самой леди Маннеринг: ту же ли самую фамилию она и теперь носит,  как  три
года назад, когда я на свою погибель ее повстречал. Можно  это  как-нибудь
стороной разузнать или чрез чиновника какого-нибудь надежного. И  наверное
скоро вы кое-что услышите такое, что мою историю за пустые  слова  считать
не будете. А подумайте, какая для вас  честь  и  слава  будет,  когда  все
газеты писать начнут,  что  вашим  усердием  и  вашим  умением  исправлена
ужасная судебная ошибка. Это будет вашей наградой, сударь,  потому  что  я
человек бедный и от себя ничего предложить не могу. Ну, а если вы этого не
сделаете, то пусть вам никогда в постели спокойно  не  лежится.  Пусть  ни
одной ночи не пройдет, когда бы вам не  вспомнилось,  что  по  вашей  вине
гниет в тюрьме человек; гниет потому, что вы не сделали  своего  дела,  за
которое жалованье получаете. Но вы, сударь, уважите мою  просьбу;  я  знаю
это. Наведите только одну-другую справочку, и вы скоро узнаете, как  ветер
дует. Вспомните также, что вся выгода от преступления была только для  нее
одной: после него из несчастной жены стала она богатой вдовой. Конец нитки
у вас в руках; идите по ней и только смотрите, куда она вас поведет.
     Заметьте, сударь: насчет грабежа я ничего не говорю. Что я  заслужил,
то заслужил; зато до сих пор и терпел, не  жалуясь.  Грабеж  был,  что  уж
говорить, и за него я три года отсидел, как по закону полагается. На  суде
было указано, что мои руки и раньше поработали раз на Мертонской дороге  и
что я уж  год  отсиживал,  а  потому  и  дело  мое  без  особого  внимания
разбирали. Кто раз попался, того уж после всегда кое-как судят. В  грабеже
сознаюсь; но когда пошло насчет убийства,  -  ведь  всякий  другой  судья,
кроме г. Джемса, послал бы меня на виселицу, - тогда я говорю, что  я  тут
ни при чем и в убийстве не виновен. Теперь я начну с той ночи 13  сентября
1894 года и доложу вам в точности, как все случилось;  и  пусть  Бог  меня
поразит, если я хотя на вершок отступлю от истинной правды.
     Летом был я в Бристоле, искал там работы и  узнал,  что  можно  найти
дело в Портсмуте (я ведь был хорошим слесарем). Вот и пошел я туда  пешком
через  южную  Англию,  занимаясь  по  дороге  разной   работишкой,   какая
попадалась. Всячески я старался избегать глухих мест по пути,  потому  что
уж раньше отсидел  год  в  Экзетерской  тюрьме.  Только  уж  очень  трудно
доставать работу, когда против твоего имени есть черная отметка. Только  и
удавалось кое-как перебиваться,  лишь  бы  душа  с  телом  не  рассталась.
Наконец, проработав десять дней на рубке дров  да  на  разбивке  щебня  (а
жалованье такое, чтобы только-только с голоду  не  сдохнуть),  оказался  я
возле Солсбери с двумя шиллингами в кармане; а от сапогов  и  от  терпенья
моего совсем уже  ничего  не  оставалось.  Есть  там  по  дороге  кабачок,
прозывается "Добрая Воля"; тут я и остановился на ночь.  Сидел  я  один  в
распивочной, - а уж было время закрывать торговлю, только приходит хозяин,
- Алленом его звали, - сел возле меня и  пошел  болтать  про  всю  округу.
Поговорить он любил, да чтобы его еще и слушали; поставил  он  мне  кружку
пива. Я сидел, курил да  слушал.  И  не  очень-то  меня  интересовали  его
разговоры, пока не начал он рассказывать (точно вот черт его надоумил!)  о
богатстве поместью Маннеринг. "Это вы насчет большого дома перед  деревней
направо? - спросил я. - Того, что стоит в парке?" -  "Вот-вот!  -  ответил
он, - я именно так и говорю, чтобы вы знали, что я говорю правду и  ничего
не скрываю. Длинный белый дом с колоннами, возле Бландфордской дороги".
     Я видел дом, проходя мимо, и мне даже пришло в  голову,  что  в  него
очень легко пробраться чрез  окна  подвального  этажа  и  чрез  стеклянные
двери. Эту мысль я прогнал от себя; а вот теперь кабатчик снова напомнил о
ней своими рассказами о богатствах поместья. Я слушал, ничего не  отвечая.
А рассказ все вертелся на том же.
     "В молодости он был бедняком, так можете себе представить,  каков  он
теперь. Ну, из своих денег он сумел сделать кое-что хорошее".
     "Что же он мог сделать хорошего, если он их не тратит? " - спросил я.
     "Деньги ему купили самую красивую жену во  всей  Англии.  Вот  вам  и
вышло  хорошее.  Только  она  думала,  что  будет  их  мотать,  а  дело-то
повернулось совсем иначе".
     "Кто она была раньше?" - спросил я для того, чтобы просто  что-нибудь
сказать.
     "Раньше она была как есть ничто, пока старый лорд не сделал ее  своею
леди. Приехала она из Лондона, и говорили, что раньше была там в  каком-то
театре, только подлинно-то никто этого не знает. Старый лорд целый год был
в отъезде, а когда вернулся, так с ним приехала и молодая жена. С тех  пор
она тут и живет. Стефан, старый дворецкий, рассказывал, что в доме-то  она
первое время была словно огонек.  Но  от  грубости  мужа,  от  постоянного
одиночества,  -  он  терпеть  не  может  никаких  гостей,  -  да  от   его
язвительности - язык-то у него словно у шершня жало, - вся  жизнь  из  нее
теперь ушла; стала она бледная да  молчаливая;  бродит  бедняга  по  парку
одна-одинешенька. Говорят  тоже,  что  она  другого  любила  и  только  на
богатство польстилась; а теперь вот и сокрушается, что  возлюбленного  она
потеряла да и богатства не приобрела".
     Вы представляете себе, как мало было для меня интересно  слушать  про
ссоры лорда со своею леди. Какое мне было дело, если она  ненавидела  звук
его голоса, а он, чтобы досадить ей,  обвинял  ее  во  всяких  низостях  и
говорил с ней так, как не стал бы говорить и со своими слугами. Хозяин все
это мне рассказал да много еще и другого такого же, о чем я теперь  уж  не
помню; не мое это было дело. А вот о чем я хотел услыхать, так это  где  и
как лорд Маннеринг держит свои деньги. Акции да текущие счета -  ведь  это
только одна бумага, с которой больше беды, чем пользы. Вот золото да камни
драгоценные - из-за этих можно пойти на риск. И,  словно  отвечая  на  мои
тайные мысли, хозяин начал  рассказывать,  что  у  Маннеринга  есть  целое
собрание золотых медалей, самое дорогое на всем свете, и что если  бы  все
эти медали в мешок положить, так самый сильный во всей округе  человек  не
смог бы их поднять. Тут позвала его жена, и оба мы пошли спать.
     Не в оправдание себе, сударь, скажу, а  для  того  только,  чтобы  вы
заметили, как жестоко для меня было искушение. Полагаю, что редкий  бы  на
моем месте против  него  устоял.  Лежал  на  кровати  человек  без  всякой
надежды, без работы и с одним последним шиллингом в  кармане.  Пытался  он
быть честным, но честные люди поворачивались к нему спиною. Упрекали его в
воровстве и сами же толкали его на воровство. Сбит человек с ног  потоком,
несет его водою, и не выплыть ему оттуда.
     А тут этакий случай: большущий дом; окон в нем сколько  хочешь,  -  в
любое полезай; золотые медали, которые  так  легко  переплавить.  Это  все
равно, что положить перед голодным булку и надеяться, что он ее не съест.
     Наконец, я поднялся, сел на край постели и дал клятву, что сегодня же
буду богатым и навсегда оставлю преступления, или сегодня же снова  попаду
в кандалы.
     Потихоньку одевшись и положив шиллинг на стол, - хозяин был ласков, и
его обманывать я не хотел, - вылез я через окно в сад при гостинице.
     Вокруг сада был высокий забор, и пришлось еще чрез него перелезать, а
дальше никакой помехи уже не было. По  дороге  я  никого  не  встретил,  и
железные ворота парка оказались не запертыми. В  доме  было  совсем  тихо.
Светил месяц, и белые стены были ясно видны  в  конце  аллеи.  С  четверть
версты я прошел, пока добрался до широкой, усыпанной песком площадки перед
крыльцом. Тут я остановился в тени и смотрел на длинное  здание;  все  его
окна блестели под светом месяца, и ясно был виден высокий каменный  фасад.
Припав к земле, я  высматривал,  где  бы  легче  было  пробраться  внутрь.
Угловое окно казалось самым подходящим местом, так  как  вокруг  него  рос
густой плющ. Под  деревьями  обошел  я  на  заднюю  сторону  дома  и  стал
прокрадываться в тени стены. Залаяла собака и зазвонила своей цепью; но  я
выждал, пока она успокоилась и снова пополз вперед к намеченному окну.
     Удивительно, как неосторожны бывают люди, жившие в деревнях, подальше
от городов. Им, кажется, никогда и в голову  не  приходит,  что  их  могут
ограбить. Без всякого злого умысла возьмешься за дверную ручку, а дверь-то
перед тобой и открывается. Так неосторожно жить, по-моему,  -  это  значит
ставить искушения на пути бедного человека. На этот раз не так уж оно было
скверно; а все-таки вышло, что  окно  заперто  на  одну  только  задвижку,
которую я легко отодвинул ножом. Приоткрыв раму, просунул  нож  и  толкнул
ставню. Ставни оказались створчатые и заперты не  были.  Распахнув  их,  я
влез в комнату.
     "Добрый вечер! Очень приятно вас видеть!" - сказал какой-то голос.
     Бывали разные случаи в моей жизни, но такого  никогда  еще  не  было.
Прямо перед распахнувшейся ставней всего  шагах  в  двух  от  меня  стояла
женщина с зажженной восковой  свечкой  в  руке.  Высокого  роста,  тонкая,
стройна, с красивым лицом, но такая бледная, что ее можно было принять  за
мраморную; только волосы и глаза были черны как ночь. На ней было  длинное
белое платье, не то халат какой-то; и с ее бледным лицом да в этом  платье
она стояла передо мною, словно привидение. Колена у  меня  подогнулись  от
страха, и я должен был схватиться за ставню, чтобы  удержаться  на  ногах.
Если бы у меня хватило силы, так я бы повернулся да и  утек  прочь,  но  я
только и мог стоять да смотреть на нее.
     Однако она меня скоро привела в чувство.
     "Не бойтесь! - сказала она;  и  чудно  это  было,  как  хозяйка  дома
говорит такие слова разбойнику. - Я видела вас в окно из спальни, когда вы
прятались вон там под деревьями, и потому сошла сюда вниз и услыхала,  что
вы здесь под окном. Если бы вы подождали, я бы вам  отворила,  но  вы  уже
сами успели справиться".
     В руке у меня еще был  длинный  складной  ножик,  которым  я  отпирал
задвижку. Я был небрит и грязен после долгого скитанья по дорогам.  Вообще
вряд ли бы многим пришла охота встретиться со мною с глазу на  глаз,  хотя
бы и средь бела дня. А эта женщина смотрела на меня так приветливо,  точно
я был ее любовник, пришедший на условное свидание. Взяв меня за рукав, она
потянула меня в глубь комнаты.
     "Что это значит, барыня? Вы со мной не  больно  шутите,  -  сказал  я
самым грубым голосом, - а мне  его  не  занимать.  -  Если  вы  надо  мной
какую-нибудь шутку сыграть хотите, так вам первой худо будет",  -  добавил
я, показывая нож.
     "Шутить над вами я не стану. Напротив, я ваш друг и хочу вам помочь".
     "Извините, барыня. Поверить вам для меня трудновато. С  чего  бы  это
вдруг вы захотели мне помогать?" "У  меня  есть  на  то  свои  причины,  -
сказала она. И потом вдруг, засверкав своими черными глазами, - потому,  -
говорит, - что я его ненавижу,  ненавижу!  Да,  ненавижу!  Теперь  понял?"
Вспомнилось мне, что в гостинице хозяин рассказывал, и я понял. Взглянул я
в лицо их светлости и увидал,  что  поверить  им  можно.  Хотелось  барыне
отплатить своему мужу;  хотелось  по  самому  больному  месту  ударить,  -
значит, по карману. Так хотелось ей отомстить, что не стыдно было ей  даже
настолько унизиться и со мной  в  компанию  войти,  лишь  бы  только  свое
желанье-то исполнить.  Были  и  у  меня  неприятели,  и  я  тоже  кое-кого
ненавидел,  но,  кажись,  даже  и  не  понимал,  какова  бывает  настоящая
ненависть, пока не увидал лицо этой барыни, освещенное восковой свечечкой.
     "Теперь вы мне поверите?" - спросила она, снова ласково  трогая  меня
за рукав.
     "Точно  так,  ваша  светлость!"  "Вы  меня   разве   знаете?"   "Могу
догадаться, кто вы есть".
     "Да, об моей несчастной жизни уж, кажется,  по  всему  графству  идут
разговоры. Только его одного это нисколько не заботит, на всем  свете  его
заботит только одна вещь, и ее вы сегодня получите от него.  Есть  с  вами
мешок?" "Нет, ваша светлость".
     "Затворите ставни. Тогда никто не увидит света. Теперь  вы  в  полной
безопасности. Все слуги спят в другом флигеле. Я могу  показать  вам,  где
лежат самые драгоценные вещи. Всего вам не унести, а потому надо  выбирать
самое лучшее".
     Комната, где я оказался, была длинная и низкая;  по  паркетному  полу
были разостланы ковры и шкуры. В разных местах стояли маленькие  ящики,  а
по стенам висели копья, мечи  и  разные  такие  штуки,  которые  в  музеях
складывают. Были еще разные чудные одежды, привезенные из диких  стран,  и
среди них леди нашла большой кожаный мешок.
     "Спальный мешок годится, - сказала она. - Теперь идите за мною,  и  я
покажу, где лежат медали".
     Как подумаешь, так словно это  все  во  сне  было:  высокая,  бледная
хозяйка ведет меня, ночного громилу, грабить ее собственный дом.  Так  бы,
кажется, и прыснул со смеха от этакой диковины; только  в  лице  у  барыни
было что-то такое, от чего у меня смех пропал.
     Точно дух, скользила она передо мною, с зеленой  восковой  свечкой  в
руках; а я шел позади с мешком. Так мы дошли до конца комнаты. Дверь  была
заперта, но ключ был тут же, и она провела меня дальше. Следующая  комната
была небольшая и вся обвешана занавесками с картинами.  Вспоминается  мне,
что там была нарисована охота на оленя и, как свечка-то мелькала, так  оно
выходило, словно и лошади и собаки скачут вокруг по стенам. Кроме того был
в этой комнате только целый ряд ореховых ящиков с медной отделкой.  Крышки
на них были стеклянные; и увидал я под стеклом те  самые  золотые  медали;
лежат они на красном бархате, рядами, блестят и переливаются. И  некоторые
из них такие большущие, - тарелку и толщиной чуть не в полдюйма. Пальцы-то
у меня так и зачесались, и сейчас это я ножом под крышку.
     "Погодите, - сказала она, задержав мою  руку.  -  Вы  можете  достать
кое-что лучшее".
     "С меня и этого предовольно, сударыня. Дай  Бог  вашей  светлости  за
доброту за вашу..." "Вы можете получить лучшее, - повторила она.  -  Разве
золотые монеты стоят меньше, чем эти вещи?"  "Деньги-то,  известно,  лучше
всего бы!" "Так вот. Он спит как раз над нами. Нужно только  подняться  по
лестнице. Там под его кроватью стоит ящик, и в нем столько золотых  денег,
что ими можно наполнить весь этот мешок".
     "А как я их достану, не разбудив его? " "Что  же  за  беда,  если  он
проснется! - Говоря это, она посмотрела  на  меня  в  упор.  -  Вы  можете
помешать ему крикнуть".
     "Нет! Нет, сударыня, этого я не могу".
     "Ну, как хотите. Судя по вашей наружности, я приняла вас за  человека
с твердой душой; теперь я вижу,  что  ошиблась.  Если  вы  боитесь  одного
старика, то, конечно,  вам  не  достать  денег  из-под  его  кровати.  Вы,
разумеется, лучше можете судить о своих делах, только мне кажется, что вам
следовало бы выбрать для себя другое ремесло".
     "Не хочу я брать убийства на свою душу".
     "Вы могли бы справиться с ним, и не делая ему большого  вреда.  Я  ни
слова не говорила вам об убийстве. Деньги лежат под кроватью.  Но  если  у
вас слабое сердце, то лучше вам и не пытаться".
     Так  старалась  она  меня  обработать,  то  соблазняя  деньгами,   то
подсмеиваясь над моей трусостью. Наверное, я уступил бы и попытал  счастья
наверху; да только взглянул я ей в глаза и  увидал,  с  какой  злостью,  с
какой хитростью смотрит она мне в душу. И ясно мне стало, что нужен  я  ей
для страшной мести и что не даст она мне другого исхода,  как  только  или
прикончить старика, или самому попасться. Вдруг в она  почувствовала,  что
выдает себя. Мигом переменила она лицо и ласково мне улыбнулась.  Но  было
слишком поздно: я уж виде