авдоподобность   такого
предположения. Если верна  наша  догадка  о  начальной  стадии  психоза  у
молодого человека, то вполне возможно, что он набросился на своего  врага.
Ссора за кончилась тем, что пожилой мужчина застрелил напавшего,  а  затем
вместе с молодой женщиной покинул вагон. Предположим,  что  это  произошло
очень быстро и что поезд все еще шел так медленно, чтобы  они  смогли  без
особого труда спрыгнуть на землю. На скорости восемь миль в  час  это  под
силу и женщине. Во всяком случае, нам известно, что этой женщине спрыгнуть
удалось.
     Теперь нам предстоит включить в картину событий мужчину  в  купе  для
курящих.  Допустим,  что  вплоть  до  данного  момента  события   трагедии
воссозданы нами правильно, - тогда исчезновение этого  мужчины  ничуть  не
поколеблет наших выводов. По моей версии, тот мужчина видел,  как  молодой
человек на ходу перебрался с поезда на поезд  и  вошел  в  соседнее  купе,
слышал выстрел, заметил двух беглецов, спрыгнувших на насыпь,  понял,  что
произошло убийство, и, спрыгнув сам, погнался за ними. Почему он с тех пор
не объявился - то ли сам погиб во время погони, то ли (это более вероятно)
убедился в том, что в данных обстоятельствах его вмешательство  неуместно,
- сейчас мы установить не можем. Я признаю, что  тут  возникают  кое-какие
трудности. На первый взгляд, может показаться маловероятным тот факт,  что
спасающийся бегством убийца не пожелал  расстаться  с  коричневым  кожаным
саквояжем. Мой ответ прост: он хорошо понимал, что, если  найдут  саквояж,
это позволит установить  его  личность.  Ему  было  совершенно  необходимо
забрать саквояж с собой. Моя гипотеза  может  подтвердиться  или  остаться
недосказанной в зависимости от одной детали, и я призываю  железнодорожную
компанию тщательно проверить, не осталось  ли  в  местном  поезде,  идущем
через Харроу и Кингс-Лангли, невостребованного железнодорожного билета  за
18 марта.  Если  такой  билет  будет  найден,  мою  версию  можно  считать
доказанной. Если нет, моя гипотеза все равно может быть правильной, потому
что не исключено, что он ехал без билета или его билет потерялся".
     Полиция  и  железнодорожная  компания  в  ответ   на   эту   детально
разработанную  и   правдоподобную   гипотезу   констатировали   следующее:
во-первых, такого билета найдено не было; во-вторых, почтовый поезд ни при
каких обстоятельствах не мог идти по параллельным путям с  экспрессом;  и,
в-третьих,  местный   поезд   стоял   на   станции   Кингс-Лангли,   когда
манчестерский экспресс проследовал мимо со скоростью пятьдесят миль в час.
Так   рассыпалась   единственная   версия,   дававшая   удовлетворительное
объяснение случившемуся, и никаких новых версий  в  последующие  пять  лет
выдвинуто не было. Ну, а теперь  перейдем  наконец  к  сообщению,  которое
объясняет все факты и  подлинность  которого  не  вызывает  сомнений.  Оно
поступило в форме письма, отправленного из Нью-Йорка и адресованного  тому
самому криминалисту, чья версия изложена выше. Я привожу  письмо  целиком,
за исключением двух первых абзацев, которые носят личный характер:
     "Вы должны извинить меня за то, что я не называю Вам подлинных  имен.
Сейчас я имею на то меньше оснований, чем пять лет назад, когда  еще  была
жива моя мать. Но все равно я предпочитаю не обнаруживать наших  следов  и
принимаю все меры предосторожности. Однако я считаю своим долгом объяснить
Вам, что произошло в действительности, потому  что,  хотя  Ваша  версия  и
неверна, она построена чрезвычайно  изобретательно.  Для  того  чтобы  все
стало Вам понятно, я должен буду немного вернуться назад.
     Родители мои, уроженцы графства Бакингемшир, эмигрировали из Англии в
Штаты в начале пятидесятых. Они поселились в Рочестере, штат Нью-Йорк, где
мой отец управлял  большим  магазином  тканей.  У  них  было  только  двое
сыновей: я, Джеймс, и мой брат Эдуард. Я на десять лет старше, и когда наш
отец умер, я стремился заменить ему отца, как и подобает  старшему  брату.
Он был смышленым, живым юнцом и красавцем, каких мало. Но в его  характере
всегда присутствовал изъян, этакая червоточинка, которая,  как  с  ней  не
борись, постоянно росла и ширилась, как плесень в  сыре.  С  ним  ни  чего
нельзя было поделать. Мать видела это так же ясно, как  я,  но  все  равно
продолжала его баловать, потому что он умел так подойти к ней, что она  ни
в чем не могла ему отказать. Я изо  всех  сил  старался  удержать  его  от
дурных поступков, и он возненавидел меня за мои старания.
     Наконец он пустился во все тяжкие, и, что бы мы ни делали, остановить
его не удавалось. Он переехал  в  Нью-Йорк  и  быстро  покатился  вниз  по
наклонной плоскости.  Поначалу  он  просто  беспутничал,  потом  преступил
закон, а еще через пару лет прослыл одним  из  самых  отъявленных  молодых
аферистов в городе. Он свел дружбу со  Спарроу  Маккоем,  первейшим  среди
шулеров,  фальшивомонетчиков  и  прочих  мошенников.  Они  стали  на  пару
промышлять шулерством в некоторых лучших отелях Нью-Йорка.  Мой  брат  был
отличным актером (он мог бы снискать себе честную славу,  если  бы  только
захотел) и выдавал себя то за молодого титулованного  англичанина,  то  за
рубаху-парня с Запада, то за студента-старшекурсника -  в  зависимости  от
того, какая роль лучше всего  устраивала  его  партнера,  Спарроу  Маккоя.
Дальше - больше. Однажды он переоделся  в  женское  платье  и  так  удачно
сыграл роль девушки, отвлекая внимание  простаков,  что  впоследствии  это
стало его излюбленным трюком. Они подкупили нью-йоркские власти и полицию,
и казалось, на них не найдется управы, потому что в те  времена  тот,  кто
имел протекцию, мог позволить себе вытворять что угодно.
     И ничто не помешало бы им безнаказанно обчищать людей, если бы только
они ограничились шулерскими проделками и не покидали  пределов  Нью-Йорка,
но  нет,  им  понадобилось  заняться  своими  махинациями  в  Рочестере  и
подделать подпись на чеке. Сделал  это  мой  брат,  хотя  все  знали,  что
вдохновителем этой аферы был Спарроу Маккой. Я выкупил чек, и  это  стоило
мне немалых денег. Потом я прямиком отправился к брату,  выложил  на  стол
перед ним поддельный чек и поклялся ему, что  подам  в  суд,  если  он  не
уберется из страны. Сначала он просто рассмеялся. Я не смогу подать в суд,
так как это разобьет сердце нашей матери, заявил он, а я, как  он  уверен,
на это не пойду. Однако я твердо дал ему понять, что  он  разобьет  сердце
матери в любом случае, и лучше уж я упеку его в рочестерскую  тюрьму,  чем
отпущу  мошенничать  в  нью-  йоркском  отеле,  и  от  своего  решения  не
отступлюсь. Поэтому в конце концов он сдался  и  торжественно  обещал  мне
больше не встречаться со Спарроу Маккоем, уехать в Европу и заняться любой
честной работой, которую я помогу ему получить. Я тотчас же пошел с ним  к
старому другу нашей семьи Джо Уиллсону, который ведет экспортную  торговлю
американскими часами,  и  уговорил  его  сделать  Эдуарда  своим  торговым
агентом в Лондоне с небольшим жалованием  и  комиссионными  в  размере  15
процентов от всей выручки. Его внешность и манера держать  себя  произвели
на старика такое благоприятное впечатление, что тот сразу же  расположился
к нему и через какую-нибудь неделю отправил в Лондон  с  полным  чемоданом
часов всех образцов.
     Мне показалось, что эта история с подделанным  чеком  по-  настоящему
напугала моего братца и что теперь он, возможно, встанет на честный  путь.
Мать тоже поговорила с ним, и сказанное ею глубоко его  тронуло,  ибо  она
всегда была по отношению к нему  лучшей  из  матерей,  а  он  причинил  ей
столько горя. Но я-то знал, что этот тип, Спарроу  Маккой,  имеет  большое
влияние на Эдуарда и  что  единственный  мой  шанс  не  дать  парню  вновь
свернуть на кривую дорожку - это порвать связь между ним и Маккоем. У меня
был хороший знакомый в  нью-йоркской  сыскной  полиции,  и  через  него  я
узнавал, что поделывает Маккой. Когда же недели через  две  после  отъезда
брата мне сообщили, что Маккой купил билет на пароход  "Этрурия",  я  ясно
понял, что у него на уме, как если бы он  сам  сообщил  мне,  что  едет  в
Англию, чтобы снова опутать Эдуарда и уговорить  его  взяться  за  старое.
Тотчас я решил отправиться туда же и противопоставить собственное  влияние
влиянию Маккоя. Я понимал, что не смогу выйти из этой борьбы  победителем,
но считал своим долгом противостоять Маккою.  И  мать  поддержала  меня  в
этом. Последний вечер перед отплытием мы провели вместе, горячо молясь  за
успех моего предприятия, и она  дала  мне  на  прощание  свое  собственное
Евангелие, подаренное ей моим отцом в день свадьбы на родине, с тем  чтобы
я всегда носил его рядом с сердцем.
     Я отплыл на том же пароходе, что и Спарроу Маккой,  и  доставил  себе
одно маленькое удовольствие: расстроил его планы на время  путешествия.  В
первый же  вечер  я  отправился  в  курительную  в  увидел  его  во  главе
карточного стола в компании полудюжины  зеленых  юнцов,  направляющихся  в
Европу с  туго  набитыми  кошельками  и  пустыми  головами.  Он  собирался
хорошенько повытрясти их карманы и собрать богатый  урожай.  Но  вскоре  я
перечеркнул его намерения.
     - Джентльмены, - громко сказал  я,  -  известно  ли  вам,  с  кем  вы
играете?
     - А вам-то что? Не лезьте не в свое дело! - с проклятием взвился он.
     - Ну и кто же это? - спросил один из пижонов.
     - Это Спарроу Маккой, самый известный шулер в Штатах.
     Он вскочил с бутылкой в руке, но вовремя  вспомнил,  что  плывет  под
флагом доброй старой Англии, где царят закон и  порядок  и  бессильны  его
нью-йоркские покровители. За физическое насилие и убийство его ждут тюрьма
и виселица, а на борту океанского лайнера не скроешься через черный ход.
     - Докажите свои слова, вы...- крикнул он.
     - И докажу! - ответил я. - Если вы закатаете правый рукав рубашки  до
плеча, я или докажу свои слова, или возьму их обратно.
     Он побледнел и прикусил язык. Понимаете, мне было кое-что известно  о
его проделках, и я знал, что и он, и все ему подобные используют  в  своих
шулерских целях механизм,  состоящий,  в  частности,  из  пропущенной  под
рукавом резинки с зажимом на конце чуть выше  запястья.  С  помощью  этого
зажима они незаметно прячут те карты, которые им не нужны, и  заменяют  их
нужными, вынутыми из другого потайного места. Я полагал, что резинка  там,
и не ошибся. Он выругался, выскользнув из комнаты, и больше  не  высовывал
носа из каюты  в  течение  всего  плавания.  Хоть  раз  в  кои-то  веки  я
поквитался с мистером Спарроу Маккоем.
     Но вскорости он отомстил мне, так как  его  влияние  на  моего  брата
всякий раз оказывалось сильнее моего. Первые недели  своего  пребывания  в
Лондоне Эдуард вел честный образ  жизни  и  занимался  сбытом  этих  своих
американских часов. Так продолжалось до тех пор, покуда этот негодяй снова
сбил его с пути. Я изо всех сил старался помешать этому, но  мои  старания
не увенчались успехом. Затем  я  услышал  о  скандале  в  одном  отеле  на
Нортумберленд-авеню: двое шулеров, работавших на пару, обчистили проезжего
на крупную сумму, и делом этим занялся Скотленд-Ярд. Прочитав  об  этом  в
вечерней газете, я сразу понял,  что  мой  братец  с  Маккоем  взялись  за
старое. Не мешкая, я отправился к Эдуарду домой. Там мне сказали,  что  он
расплатился за квартиру,  забрал  свои  вещи  и  уехал  вместе  с  высоким
джентльменом (в котором я узнал Маккоя). Домовладелица слышала,  что  они,
садясь в кэб, велели извозчику ехать на Юстонский вокзал; кроме  того,  до
ее ушей донеслось, как тот высокий джентльмен упомянул  Манчестер.  У  нее
сложилось впе чатление, что они направляются туда.
     Заглянув в железнодорожное расписание, я  сразу  понял,  что,  скорее
всего, они  поедут  пятичасовым  поездом,  хотя,  возможно,  успеют  и  на
предыдущий, отправляющийся в  4  часа  35  минут.  Я  поспевал  только  на
пятичасовой экспресс, но не нашел их ни на вокзале, ни в поезде. Наверное,
они все-таки уехали предыдущим поездом, и поэтому я решил поехать вслед за
ними в Манчестер и поискать их в тамошних отелях. Может быть, даже  теперь
я смогу остановить брата, в последний раз призвав его образумиться во  имя
всего, чем он обязан нашей матери. Нервы у меня были напряжены до предела,
и я закурил сигару, чтобы успокоить их. И тут в самый  момент  отправления
дверь моего купе распахнулась, и я увидел на перроне Маккоя и моего брата.
     Оба они были переодеты, и на то  имелась  веская  причина:  ведь  они
знали, что их разыскивает лондонская полиция. Высоко поднятый  каракулевый
воротник Маккоя скрывал его лицо - снаружи остались только  глаза  и  нос.
Мой братец был в женском платье.  Его  лицо  наполовину  закрывала  черная
вуаль, но меня, разумеется, этот маскарад нисколько не обманул -  я  узнал
бы его, даже если бы мне не  было  известно,  что  в  прошлом  он  не  раз
переодевался женщиной. Я вскочил, и в тот же миг  Маккой  узнал  меня.  Он
что-то сказал, кондуктор захлопнул дверь и посадил их в соседнее  купе.  Я
пытался задержать отправление, чтобы последовать за ними, но было  слишком
поздно: поезд уже тронулся.
     Как только мы остановились в  Уилсдене,  я  тотчас  же  перескочил  в
соседнее купе. Судя по всему, никто не заметил, как  я  пересаживаюсь,  да
это и неудивительно,  так  как  на  станции  было  полно  народу.  Маккой,
конечно, ждал моего прихода и не терял  времени  даром:  весь  перегон  от
Юстонского вокзала до Уилсдена он обрабатывал брата, стараясь восстановить
его против меня и ожесточить его сердце.  Я  уверен  в  этом,  потому  что
никогда еще не бывали мои попытки смягчить и тронуть  сердце  брата  столь
безуспешны. Уж как только я его ни уговаривал: то рисовал ему картину  его
будущего в английской тюрьме, то описывал горе матери, когда я  вернусь  с
дурными известиями, - ничто не могло его пронять.  Он  сидел  с  застывшей
ухмылкой на красивом лице, а Спарроу  Маккой  время  от  времени  отпускал
язвительные  замечания  по  моему  адресу   или   ободрительные   реплики,
призванные подкрепить неуступчивость моего брата.
     - Почему бы вам не открыть воскресную школу, а? - обратился он ко мне
и тут же повернулся к моему брату: - Он думает, что у тебя нет собственной
воли. Считает тебя братиком-несмышленышем,  которого  он  может  вести  за
ручку туда, куда пожелает. Пускай убедится, что ты такой же мужчина, как и
он.
     Эти слова  уязвили  меня,  и  я  заговорил  в  резком  тоне.  Как  вы
понимаете, мы уже  отъехали  от  Уилсдена,  так  как  разговор  наш  занял
какое-то время. Не в силах сдержать свой гнев, я впервые  в  жизни  сурово
отчитал брата. Наверное, было бы лучше, если бы  я  делал  это  раньше  да
почаще.
     - Мужчина! - воскликнул я. - Слава Богу, хоть твой друг- приятель это
подтверждает, а то бы  никому  в  голову  не  пришло:  ни  дать  ни  взять
барышня-институтка! Да во всей Англии не найти зрелища более  презренного,
чем ты в этом девичьем передничке!
     Будучи человеком самолюбивым, мой брат густо покраснел  и  поморщился
от насмешки, как от боли.
     - Это просто плащ, - сказал он, срывая его с себя. - Надо было  сбить
легавых со следа, и у меня не было другого способа. - Сняв женскую  шляпку
с вуалью, он сунул ее и плащ в коричневый саквояж. - Все равно до  прихода
кондуктора мне это не понадобится.
     - Тебе это не понадобится никогда! - воскликнул я и, схватив саквояж,
изо всех сил швырнул его в открытое окно. - Пока это от меня  зависит,  ты
больше не будешь обряжаться бабой! Если от тюрьмы тебя спасает только этот
маскарад, что ж, тогда в тюрьму тебе и дорога.
     Вот как надо было  с  ним  разговаривать!  Я  сразу  же  ощутил,  что
преимущество на моей  стороне.  Грубость  действовала  на  его  податливый
характер куда сильнее, чем любые мольбы. Щеки его залила краска стыда,  на
глазах  выступили  слезы.  Маккой  тоже  увидел,  что  я  беру   верх,   и
вознамерился помешать мне воспользоваться моим преимуществом.
     - Я его друг и не позволю вам его запугивать, - воскликнул он.
     - А я его брат и не позволю вам губить его, - ответил я. -  Наверное,
тюремный срок - это лучший способ разлучить вас, и уж я постараюсь,  чтобы
вам дали на всю катушку.
     -  Ах,  так  вы  собираетесь  донести?  -  вскричал  он,   выхватывая
револьвер. Я бросился вперед, чтобы перехватить его руку, но,  поняв,  что
опоздал,  отпрянул  в  сторону.  В  тот  же  миг  он  выстрелил,  и  пуля,
предназначенная для меня попала прямо в сердце моему несчастному брату.
     Он без стона рухнул на пол купе, а  Маккой  и  я,  одинаково  объятые
ужасом, с двух  сторон  склонились  над  ним  в  тщетной  надежде  увидеть
какие-нибудь признаки жизни. Маккой по-прежнему держал в  руке  заряженный
револьвер, но неожиданная трагедия на время погасила и  его  ненависть  ко
мне, и мое возмущение им. Он первым вернулся к действительности.  Поезд  в
тот момент почему-то шел очень медленно, и Маккой понял, что у  него  есть
шанс спастись бегством. В мгновение ока он оказался у двери и  открыл  ее,
но я был не менее проворен и одним прыжком настиг его; мы оба сорва лись с
подножки и покатились в объятиях друг друга по крутому откосу. У  подножия
насыпи я ударился головой  о  камень  и  потерял  сознание.  Очнувшись,  я
увидел, что лежу в невысоком  кустарнике  неподалеку  от  железнодорожного
полотна и кто-то смачивает мне голову  мокрым  носовым  платком.  Это  был
Спарроу Маккой.
     - Вот так, не смог бросить вас тут одного, - сказал он. - В один день
запятнать себе руки кровью вас обоих я  не  хочу.  Спору  нет,  вы  любили
брата. Но и я  любил  его  ничуть  не  меньше,  хоть  вы  и  скажете,  что
проявлялась моя любовь довольно странно. Как бы то ни было, мир  без  него
опустел, и мне теперь все равно, сдадите вы меня палачу или нет.
     Падая, он подвернул лодыжку, и мы  еще  долго  сидели  там,  он  -  с
поврежденной ногой, я - с больной головой, разговаривая, покуда моя злость
не начала постепенно смягчаться и превращаться в некое подобие сочувствия.
Что толку мстить за смерть брата человеку, которого она потрясла  так  же,
как и меня? Тем более что любое дей ствие, предпринятое мною против Маккоя
- я все лучше  осознавал  это,  по  мере  того,  как  мало-помалу  ко  мне
возвращалась ясность мысли, - неизбежно ударит бумерангом по  мне  и  моей
матери. Как могли бы  мы  добиться  его  осуждения,  не  сделав  при  этом
достоянием гласности все подробности преступной  карьеры  моего  брата?  А
ведь этого-то мы больше всего и хотели  избежать.  В  действительности  не
только он, но также и мы были кровно заинтересованы в том, чтобы дело  это
осталось  нераскрытым,  в  вот  из  человека,   жаждущего   отомстить   за
преступление, я превратился в участника сговора против правосудия.  Место,
где мы спрыгнули с  поезда,  оказалось  одним  из  фазаньих  заповедников,
которых  так  много  в  Англии,  и  пока  мы  наугад  брели  по  нему,   я
волей-неволей обратился к убийце  моего  брата  за  советом:  возможно  ли
скрыть истину?
     Из его слов я вскоре понял, что, если только в карманах  моего  брата
не окажется документов, о которых нам ничего не было известно, полиция  не
сможет ни установить его личность, ни понять, как  он  там  очутился.  Его
билет лежал в кармане у Маккоя, равно как и квитанция на кое-какой  багаж,
оставленный ими на вокзале.  Подобно  большинству  американцев,  мой  брат
посчитал, что будет проще и дешевле приобрести весь  гардероб  в  Лондоне,
чем везти его из Нью-Йорка, и поэтому его белье и костюм были новые и  без
меток. Саквояж с плащом, который я  выбросил  в  окно,  возможно,  упал  в
густые заросли куманики, где и лежит по сей день, а может быть,  его  унес
какой-нибудь бродяга. Не исключено, что его передали в полицию, которая не
сочла нужным сообщать об этой находке репортерам. Мне, во  в