лый час прошел.
     Когда они  вышли в темноту улицы,  струи дождя хлестнули им в лицо и,
пыхнув,  погасла лампа в прихожей,  свисавшая с руки мраморной  кариатиды.
Пим,  дворецкий,  с  трудом  придерживал плечом тяжелую дверь,  норовившую
захлопнуться под напором ветра,  пока двое мужчин  ощупью  брели  к  пятну
желтого  света,  где  ждал  кэб.  Через  минуту колеса кэба загромыхали по
мостовой.
     - Далеко ехать? - спросил Дуглас Стоун.
     - О, нет. Мы остановились в очень тихом местечке за Юстонстрит.
     Хирург нажал  на  пружину  часов с репетитором и прислушался к тихому
звону: пробило четверть десятого. Он прикинул в уме расстояния, подсчитал,
за сколько минут управится он со столь несложной операцией. К десяти часам
он должен поспеть к леди Сэннокс.  Через мутные,  запотелые окна он  видел
проплывавшие  мимо  туманные  огни  газовых  фонарей  и  редкие освещенные
витрины магазинов.  Дождь лупил и барабанил о кожаный верх экипажа, колеса
расплескивали  воду и грязь.  Напротив слабо белел в темноте головной убор
его спутника.  Хирург нащупал в карманах и  приготовил  иглы,  лигатуры  и
зажимы, чтобы не тратить времени по прибытии. От нетерпения он нервничал и
постукивал ногой по полу.
     Но вот наконец кэб замедлил движение и остановился. В то же мгновение
Дуглас Стоун соскочил на землю, и купец из Смирны не мешкая вышел следом.
     - Подождите здесь, - сказал он извозчику.
     Перед ними был убогого вида дом на узкой и  грязной  улочке.  Хирург,
неплохо  знавший  Лондон,  бросил быстрый взгляд по сторонам,  но не нашел
среди  темных  силуэтов  характерных  примет:  ни  лавки,  ни   движущихся
экипажей,  ничего,  кроме  двойного ряда унылых домов с плоскими фасадами,
двойной полосы мокрых каменных плит,  отражающих свет фонарей да  двойного
потока  воды  в сточных канавах,  которая,  журча и кружась в водоворотах,
устремлялась  к  канализационным  решеткам.  Входная  дверь,  выцветшая  и
покрытая  пятнами,  имела над собой оконце,  в котором мерцал слабый свет,
еле пробивавшийся сквозь пыль и копоть на стекле.  Наверху тускло  желтело
одно из окон второго этажа.  Купец громко постучал. Когда он повернул свое
смуглое лицо к свету,  Дуглас Стоун заметил,  как омрачено  оно  тревогой.
Раздался  звук  отодвигаемого  засова,  и  дверь открылась.  За ней стояла
пожилая женщина с тонкой свечой,  прикрывающая слабое мигающее пламя рукой
с узловатыми пальцами.
     - Ничего не случилось? - задыхаясь от волнения, спросил купец.
     - Она в таком же состоянии, в каком вы ее оставили, господин.
     - Она не говорила?
     - Нет, она крепко спит.
     Купец закрыл  дверь,  и  Дуглас  Стоун  двинулся  вперед  по   узкому
коридору,  не  без удивления оглядываясь вокруг.  Здесь не было ни клеенки
под ногами,  ни половика, ни вешалки. Глаз всюду натыкался на толстый слой
серой  пыли  да  густую паутину.  Поднимаясь вслед за старухой по винтовой
лестнице,  он слышал,  как резко звучат его твердые шаги, отдаваясь эхом в
безмолвном доме. Ковра под ногами не было.
     Спальня находилась на втором этаже. Дуглас Стоун вошел туда следом за
старой  сиделкой,  за  ним  последовал  купец.  Здесь по крайней мере были
какие-то вещи,  и даже в избытке. Куда ни ступи, на полу и в углах комнаты
в   беспорядке  громоздились  турецкие  ларцы,  инкрустированные  столики,
кольчуги,  диковинные трубки и фантастического вида  оружие.  Единственная
маленькая  лампа  стояла на полочке,  прикрепленной к стене.  Дуглас Стоун
снял ее и, осторожно шагая среди наставленного и наваленного всюду старья,
подошел  к  кушетке в углу комнаты,  на которой лежала женщина,  одетая по
турецкому обычаю,  с  лицом,  закрытым  чадрой.  Нижняя  часть  лица  была
приоткрыта,  и хирург увидел неровный зигзагообразный порез,  шедший вдоль
края нижней губы.
     - Вы  должны  простить меня:  лицо у нее останется укрытым чадрой,  -
проговорил турок.  - Вы  же  знаете,  как  мы,  на  Востоке,  относимся  к
женщинам.
     Но хирург и не думал  о  чадре.  Лежащая  больше  не  была  для  него
женщиной. Это был хирургический случай. Он наклонился и тщательно осмотрел
рану.
     - Никаких признаков раздражения,  - сказал он. - Мы могли бы отложить
операцию до появления местных симптомов.
     Муж, который больше не мог сдерживать волнение,  вскричал, ломая себе
руки:
     - О!  Господин,  господин,  не  теряйте  времени.  Вы не знаете.  Это
смертельно.  Я-то знаю, и уж поверьте мне: операция совершенно необходима.
Только нож может ее спасти.
     - И все же я считаю, что нужно подождать, - заметил Дуглас Стоун.
     - Довольно! - воскликнул турок рассерженно. - Каждая минута дорога, и
я  не  могу  стоять здесь и безучастно смотреть,  как мою жену обрекают на
гибель.  Мне ничего не остается,  кроме как поблагодарить вас за  визит  и
обратиться к другому хирургу, пока еще не поздно.
     Дуглас Стоун заколебался.  Отдавать сотню фунтов крайне неприятно. Но
если он откажется оперировать, деньги придется вернуть. А если турок прав,
и женщина умрет,  ему трудно будет оправдаться перед коронером на дознании
в случае скоропостижной смерти.
     - Вы лично знакомы с действием этого яда? - спросил он.
     - Да.
     - И вы ручаетесь мне, что операция необходима?
     - Клянусь всем, что есть для меня святого.
     - Рот будет ужасно изуродован.
     - Я понимаю,  что это больше не будет хорошенький ротик,  который так
приятно целовать.
     Дуглас Стоун круто повернулся к турку, готовый сурово отчитать его за
жестокие слова.  Но, видимо, такая уж у турка манера говорить и мыслить, а
времени  для  препирательства  нет  Дуглас   Стоун   достал   из   футляра
хирургический  нож,  открыл его и указательным пальцем попробовал на ощупь
остроту прямого лезвия.  Затем он поднес  лампу  ближе  к  изголовью.  Два
черных  глаза  смотрели  на него через прорезь на чадре.  Зрачков почти не
было видно - сплошная радужная оболочка.
     - Вы дали ей очень большую дозу опиума.
     - Да, она получила хорошую дозу.
     Он снова  вгляделся  в черные глаза,  уставленные прямо на него.  Они
были тусклы и безжизненны,  но как раз тогда,  когда он рассматривал их, в
их глубине вспыхнула искорка сознания. Губы у женщины дрогнули.
     - Она не полностью в бессознательном состоянии.
     - Так не лучше ли пустить в ход нож, пока это будет безболезненно?
     Та же мысль пришла  в  голову  и  хирургу.  Оттянув  пораженную  губу
щипцами,  он  двумя  быстрыми  движениями ножа отрезал широкий треугольный
кусок.  Женщина со страшным булькающим криком вскочила на  кушетке.  Чадра
свалилась  с  ее  лица.  Это лицо он знал.  Он узнал его,  несмотря на эту
безобразно выступающую верхнюю губу,  несмотря на это месиво  из  слюны  и
крови.  Она,  продолжая кричать, все пыталась закрыть рукой зияющий вырез.
Дуглас Стоун с ножом в одной руке и щипцами в другой сел в ногах  кушетки.
Комната  закружилась у него перед глазами,  и он почувствовал,  как что-то
сдвинулось у него в голове словно распоролся какой-то шов за ухом. Окажись
напротив кушетки посторонний наблюдатель,  он сказал бы,  что из двух этих
ужасных,  искаженных лиц его лицо выглядит ужасней. Как будто в дурном сне
или  в  пьесе,  разыгрываемой на сцене,  он увидел,  что шевелюра и борода
турка валяются на столе, а у стены, прислонясь к ней, стоит лорд Сэннокс и
беззвучно  смеется.  Крики  теперь  прекратились,  и обезображенная голова
снова упала на подушку,  но Дуглас Стоун продолжал  сидеть  неподвижно,  а
лорд Сэннокс все так же стоял, сотрясаясь от внутреннего смеха.
     - Право  же,  эта  операция  была  совершенно  необходима  Мэрион,  -
заговорил  наконец он.  - Не в физическом смысле,  а в нравственном,  я бы
сказал, в нравственном.
     Дуглас Стоун  нагнулся  и принялся перебирать бахрому покрывала.  Его
нож со звоном упал на пол,  но он по-прежнему сжимал в руке щипцы  с  тем,
что в них было зажато.
     - Я давно собирался проучить ее в назидание другим,  - любезным тоном
пояснил  лорд  Сэннокс.  -  Ваша записка,  посланная в среду,  не дошла по
адресу - она здесь,  у меня в бумажнике.  И уж я не пожалел  труда,  чтобы
выполнить  свой план.  Кстати,  губа у нее была поранена вполне безобидным
оружием - моим кольцом с печаткой.
     Он бросил на своего молчащего собеседника острый взгляд и взвел курок
небольшого револьвера,  который лежал у него в кармане пальто.  Но  Дуглас
Стоун все перебирал и перебирал бахрому покрывала.
     - Как видите, вы все-таки успели на свидание, - сказал лорд Сэннокс.
     И при этих словах Дуглас  Сэннокс  рассмеялся.  Он  смеялся  долго  и
громко.  Но  теперь уже лорду Сэнноксу было не до смеха.  Теперь его лицо,
напрягшееся и отвердевшее,  выражало что-то, похожее на страх. Он вышел из
комнаты, притом вышел на цыпочках. Старуха ждала снаружи.
     - Позаботьтесь о вашей госпоже,  когда она проснется,  - распорядился
лорд Сэннокс.
     Затем он спустился по лестнице и вышел на улицу.  Кэб стоял у дверей,
и извозчик поднес руку к шляпе.
     - Первым делом,  Джон,  - сказал лорд  Сэннокс,  -  отвезешь  доктора
домой.  Наверное,  придется помочь ему спуститься. Скажешь дворецкому, что
его хозяин заболел во время посещения больного.
     - Слушаюсь, сэр.
     - Потом можешь отвезти домой леди Cэннокс.
     - А как же вы, сэр?
     - О,  ближайшие  несколько  месяцев  я поживу в Венеции,  в гостинице
"Отель ди Рома".  Проследи, чтобы письма пересылали мне по этому адресу. И
скажи  Стивенсу,  чтобы  он  показал на выставке в будущий понедельник все
пурпурные хризантемы и телеграфировал мне о результате.



   Артур Конан-Дойль
   Номер 249


--------------------------------------------------------------------------
     Перевод Н. Высоцкой
     Оригинал здесь - http://www.sbnet.ru:8081/books/eng/Doyle/index_ot.ru.html
     OCR&SpellCheck: The Stainless Steel Cat (steel_cat@pochtamt.ru)
--------------------------------------------------------------------------


     Вряд ли когда-нибудь удастся точно  и  окончательно  установить,  что
именно произошло между Эдвардом Беллингемом и Уильямом Монкхаузом Ли и что
так ужаснуло Аберкромба Смита. Правда, мы располагаем  подробным  и  ясным
рассказом самого Смита, и  кое-что  подтверждается  свидетельствами  слуги
Томаса Стайлса и преподобного Пламптри Питерсона, члена совета  Старейшего
колледжа, а также других лиц, которым случайно довелось  увидеть  тот  или
иной эпизод из цепи этих невероятных происшествий Главным образом, однако,
надо полагаться на рассказ Смита, и большинство,  несомненно,  решит,  что
скорее уж в рассудке одного человека, пусть  внешне  и  вполне  здорового,
могут происходить странные процессы и явления, чем допустит  мысль,  будто
нечто совершение выходящее за границы естественного могло  иметь  место  в
столь прославленном средоточии учености  и  просвещения,  как  Оксфордский
университет. Но если вспомнить о том, как тесны и прихотливы  эти  границы
естественного, о том, что, несмотря на все светильники  на^ки,  определить
их можно лишь приблизительно и что во тьме, вплотную подступающей  к  этим
границам, скрываются  страшные  неограниченные  возможности,  то  остается
признать, что лишь очень бесстрашный, уверенный в себе человек возьмет  на
себя смелость  отрицать  вероятность  тех  неведомых,  окольных  троп,  по
которым способен бродить человеческий дух.
     В Оксфорде, в одном крыле колледжа,  который  мы  условимся  называть
Старейшим, есть очень древняя угловая башня. Под  бременем  лет  массивная
арка  над  входной  дверью  заметно  осела,  а  серые,  покрытые   пятнами
лишайников каменные глыбы, густо оплетены и связаны  между  собой  ветвями
плюща - будто  мать-природа  решила  укрепить  камни  на  случай  ветра  и
непогоды. За дверью начинается каменная винтовая лестница. На нее  выходят
две площадки, а третья завершает; ее ступени истерты и  выщерблены  ногами
бесчисленных поколений искателей знаний. Жизнь, как  вода,  текла  по  ней
вниз и, подобно воде, оставляла на своем пути эти впадины. От облаченных в
длинные мантии, педантичных школяров времен Плантагенетов до молодых повес
позднейших эпох - какой полнокровной, какой сильной была эта молодая струя
английской жизни! И что же  осталось  от  всех  этих  надежд,  стремлений,
пламенных желаний? Лишь  кое-где  на  могильных  плитах  старого  кладбища
стершаяся надпись да еще, быть может, горстка праха в полусгнившем  гробу.
Но цела безмолвная лестница и мрачная старая стена, на которой  еще  можно
различить переплетающиеся линии  многочисленных  геральдических  эмблем  -
будто легли на стену гротескные тени давно минувших дней.
     В мае 1884 года в башне жили три молодых человека. Каждый занимал две
комнаты - спальню и гостиную, - выходившие на площадки старой  лестницы  В
одной из комнат полуподвального этажа хранился уголь, а в другой жил слуга
Томас Стайлс, в обязанности которого  входило  прислуживать  трем  верхним
жильцам. Слева и справа располагались аудитории  и  кабинеты  профессоров,
так что обитатели старой башни могли рассчитывать на известное  уединение,
и  потому  помещения  в  башне  очень  ценились  наиболее   усердными   из
старшекурсников. Такими и были все  трое:  Аберкромб  Смит  жил  на  самом
верху, Эдвард Беллингем - под ним, а Уильям Монкхауз Ли - внизу.
     Как-то в десять часов, в светлый весенний вечер, Аберкромб Смит сидел
в кресле, положив на решетку камина ноги и  покуривая  трубку.  По  другую
сторону камина в таком же кресле и столь  же  удобно  расположился  старый
школьный товарищ Смита Джефро Хасти. Вечер молодые люди провели на реке  и
потому были в спортивных костюмах, но и, помимо этого, стоило взглянуть на
их живые, энергичные лица, как становилось ясно, -  оба  много  бывают  на
воздухе, их влечет и занимает все, что по плечу людям отважным и  сильным.
Хасти и в самом деле был загребным в команде своего колледжа, а  Смит  был
гребцом еще более сильным, но тень приближающихся экзаменов уже  легла  на
него, и сейчас он усердно занимался, уделяя спорту лишь несколько часов  в
неделю, необходимых для здоровья. Груды книг по медицине, разбросанные  по
столу кости, муляжи и анатомические таблицы  объясняли,  что  именно  и  в
каком объеме изучал Смит, а висевшие над каминной полкой учебные рапиры  и
боксерские перчатки  намекали  на  способ,  посредством  которого  Смит  с
помощью Хасти мог  наиболее  эффективно,  тут  же,  на  месте,  заниматься
спортом. Они  были  большими  друзьями,  настолько  большими,  что  теперь
сидели, погрузившись в то блаженное молчание,  которое  знаменует  вершину
истинной дружбы.
     - Налей себе виски, - сказал, наконец, попыхивая  трубкой,  Аберкромб
Смит. - Шотландское в графине, а в бутыли - ирландское.
     - Нет, благодарю. Я участвую в гонках. А когда тренируюсь, не пью.  А
ты?
     - День и ночь занимаюсь. Пожалуй, обойдемся без виски.
     Хасти кивнул, и оба умиротворенно умолкли.
     - Кстати, Смит, - заговорил вскоре Хасти, - ты  уже  познакомился  со
своими соседями?
     - При встрече киваем друг другу. И только.
     - Хм. По-моему, лучше этим и ограничиться. Мне кое-что  известно  про
них обоих. Не много, но и этого довольно. На твоем месте я бы  не  стал  с
ними близко сходиться. Правда,  о  Монкхаузе  Ли  ничего  дурного  сказать
нельзя.
     - Ты имеешь в виду худого?
     - Именно.  Он   вполне   джентльмен   и   человек   порядочный.   Но,
познакомившись с ним, ты неизбежно познакомишься и с Беллингемом.
     - Ты имеешь в виду толстяка?
     - Да, его. А с таким субъектом я бы не стал знакомиться.
     Аберкромб Смит удивленно поднял брови и посмотрел на друга.
     - А что такое? - спросил он. - Пьет? Картежник? Наглец? Ты обычно  не
слишком придирчив.
     - Сразу видно, что ты с ним незнаком, не то бы не спрашивал.  Есть  в
нем что-то гнусное, змеиное. Я  его  не  выношу.  По-моему,  он  предается
тайным порокам - зловещий человек. Хотя совсем не глуп. Говорят,  в  своей
области он не имеет равных - такого знатока еще не бывало в колледже.
     - Медицина или классическая филология?
     - Восточные языки. Тут он сущий дьявол. Чиллингворт  как-то  встретил
его на Ниле, у вторых порогов, Беллингем  болтал  с  арабами  так,  словно
родился среди них и вырос. С коптами он говорил по-коптски,  с  евреями  -
по-древнееврейски, с бедуинами - по-арабски, и они  были  готовы  целовать
край его плаща. Там еще не перевелись старики отшельники - сидят  себе  на
скалах и терпеть не могут чужеземцев. Но, едва завидев Беллингема -  он  и
двух слов сказать не успел, - они сразу  же  начинали  ползать  на  брюхе.
Чиллингворт говорит, что он  в  жизни  не  наблюдал  ничего  подобного.  А
Беллингем принимал все как должное, важно расхаживал среди этих  бедняг  и
поучал их. Не дурно для студента нашего колледжа, а?
     - А почему ты сказал, что нельзя познакомиться с Ли без  того,  чтобы
не познакомиться с Беллингемом?
     - Беллингем помолвлен с его  сестрой  Эвелиной.  Прелестная  девушка,
Смит! Я хорошо знаю всю их семью. Тошно видеть рядом с ней  это  чудовище.
Они всегда напоминают мне жабу и голубку.
     Аберкромб Смит ухмыльнулся и выколотил трубку об решетку камина.
     - Вот ты, старина, и выдал себя с головой. Какой ты жуткий  ревнивец!
Право же, только поэтому ты на него и злишься.
     - Верно. Я знал ее еще ребенком, и мне горько видеть, как она рискует
своим счастьем. А она рискует. Выглядит он мерзостно. И  характер  у  него
мерзкий, злобный. Помнишь его историю с Лонгом Нортоном?
     - Нет. Ты все забываешь, что я тут человек новый
     - Да-да, верно, это ведь случилось прошлой зимой. Ну так вот,  знаешь
тропу вдоль речки?  Шли  как-то  по  ней  несколько  студентов,  Беллингем
впереди всех, а навстречу им - старуха, рыночная торговка.  Лил  дождь,  а
тебе известно, во что превращаются там поля после ливня. Тропа  шла  между
речкой и громадной лужей, почти с реку шириной. И  эта  свинья,  продолжая
идти посреди тропинки, столкнул старушку в грязь.  Представляешь,  во  что
превратилась она сама и весь ее товар? Такая это  была  мерзость,  и  Лонг
Нортон, человек на редкость кроткий, откровенно высказал ему  свое  мнение
Слово за слово, а кончилось тем, что  Нортон  ударил  Беллингема  тростью.
Скандал вышел грандиозный, и теперь прямо смех берет, когда видишь,  какие
кровожадные взгляды бросает Беллингем на Нортона при встрече. Черт побери,
Смит, уже почти одиннадцать!
     - Не спеши. Выкури еще трубку
     - Не могу. Я ведь тренируюсь. Мне бы давно надо спать, а я сижу тут у
тебя и болтаю. Если можно, я позаимствую твой череп.  Мой  взял  на  месяц
Уильямс. Я црихвачу и твои ушные кости, если они тебе  на  самом  деле  не
нужны. Премного благодарен. Сумка мне не понадобится, прекрасно донесу все
в руках. Спокойной ночи, сын мой, да не забывай, что  я  тебе  сказал  про
соседа.
     Когда Хасти, прихватив свою анатомическою добычу, сбежал по  винтовой
лестнице, Аберкромб Смит швырнул трубку в корзину для бумаг  и,  придвинув
стул поближе  к  лампе,  погрузился  в  толстый  зеленый  том,  украшенный
огромными цветными  схемами  таинственного  царства  наших  внутренностей,
которым каждый из нас тщетно пытается править. Хоть и новичок в  Оксфорде,
наш студент не был новичком в медицине - он уже четыре  года  занимался  в
Глазго и Берлине, и предстоящий экзамен обещал ему диплом врача.
     Решительный рот, большой лоб, немного грубоватые черты лица  говорили
о том, что если владелец их и не наделен блестящими способностями, то  его
упорство, терпение и выносливость, возможно, позволят ему затмить  таланты
куда более яркие. Того,  кто  сумел  поставить  себя  среди  шотландцев  и
немцев, затереть не так-то  просто.  Смит  хорошо  зарекомендовал  себя  в
Глазго и Берлине и решил упорным трудом создать себе такую же репутацию  в
Оксфорде.
     Он читал почти час, и стрелки часов, гр