руку, осторожно просунувшуюся в щель полузакрытой двери, - руку,
как я с ужасом заметил, лишенную пальцев. Дверь тихо открылась, и вслед за
рукой показалась голова Горинга. Лунный свет падал прямо на нее и  окружал
призрачным, неясным ореолом, на фоне которого резко выделялись  черты  его
лица.  Мне  показалось,  что  никогда  я  не  видел  такого  дьявольского,
свирепого выражения.  Его  широко  раскрытые  глаза  сверкали,  и  он  так
ощерился, что обнажились  белые  клыки,  а  прямые  черные  волосы  словно
ощетинились над низким лбом, подобно капюшону кобры.
   Это внезапное бесшумное вторжение так потрясло меня, что  я,  задрожав,
привскочил на койке и протянул руку за револьвером. Горинг тут же в  очень
вежливой форме извинился за  неожиданное  появление,  и  мне  стало  очень
неловко за свою горячность. Он, бедняга, мучился от зубной  боли  и  зашел
попросить тинктуры опия, зная, что  у  меня  есть  аптечка.  Что  касается
свирепого выражения  на  его  лице,  то  он  вообще  не  красавец,  а  при
расстроенных нервах в призрачном свете луны легко вообразить всякие ужасы.
   Я дал Горингу двадцать капель, и он  ушел,  горячо  меня  поблагодарив.
Удивительно, как тяжело на меня подействовал этот незначительный инцидент.
Весь день я чувствовал себя отвратительно...


   Здесь я пропускаю в записях целую неделю  нашего  путешествия.  За  это
время ничего значительного не произошло, и страницы моего дневника за  эти
числа заполнены описанием всяких мелочей.


   7 ноября. Все утро мы с Хертоном просидели на корме. Мы входим в  южные
широты, становится все теплее. По нашим расчетам, позади остались уже  две
трети пути. Как мы будем рады  увидеть  зеленые  берега  Тахо  и  навсегда
покинуть этот злосчастный корабль!
   Сегодня, чтобы развлечь Хертона и  скоротать  время,  я  рассказал  ему
кое-что из своего прошлого. Между прочим, сообщил и о том, как  получил  в
собственность  черный  камень,  и,  порывшись  в  боковом  кармане  старой
охотничьей куртки, извлек его и показал своему собеседнику.  Мы  нагнулись
над камнем, разглядывая странные бороздки на его  поверхности,  и  в  этот
момент я заметил, что кто-то заслонил нам солнце. Это был Горинг. Он стоял
позади нас и через наши головы  пристально  смотрел  на  камень.  Не  знаю
почему, но он выглядел очень взволнованным, хотя  старался  взять  себя  в
руки. Раз или два он показал на мой сувенир  своим  единственным  пальцем,
прежде чем овладел собой и смог спросить, что эта за вещь и как она ко мне
попала. Вопрос был  задан  в  таком  грубом  тоне,  что  я  бы  непременно
обиделся, если бы не знал, насколько эксцентричен этот субъект. Я повторил
ему все, что рассказал Хертону. Горинг слушал с напряженным  вниманием,  а
затем спросил, известно ли мне, что  представляет  собой  этот  камень.  Я
ответил  отрицательно  и  добавил,  что  знаю  лишь  о   его   метеоритном
происхождении. Горинг спросил, пытался ли я проверить,  какое  впечатление
произведет камень на негров. Я сказал, что нет.
   - Пойдемте узнаем, что о нем скажет наш черный приятель за штурвалом, -
заявил Горинг.
   Он взял камень, подошел к матросу, и оба они принялись внимательно  его
рассматривать. Я видел, как  матрос  жестикулировал  и  возбужденно  кивал
головой, словно утверждал что-то, и как на лице  его  появилось  выражение
величайшего удивления, смешанного с благоговением. Вскоре Горинг  вернулся
к нам с камнем в руке.
   - Негр сказал, - заявил он, - что это  никчемная,  бесполезная  вещь  и
заслуживает лишь того, чтобы выбросить ее за борт.
   С этими словами Горинг взмахнул рукой  и,  конечно,  вышвырнул  бы  мой
сувенир, если бы стоявший позади него матрос-негр не подскочил к нему и не
схватил его за  руку.  Убедившись,  что  ему  не  удастся  выполнить  свое
намерение, Горинг бросил камень на палубу и  с  крайне  недовольным  видом
ушел вниз, чтобы не слышать моих сердитых упреков. Матрос поднял сувенир и
с низким поклоном и знаками глубокого уважения вручил его мне.
   Трудно найти объяснение этому эпизоду. Я окончательно прихожу к выводу,
что Горинг своего рода маньяк. Но, однако, когда  я  думаю  о  том,  какое
впечатление произвел камень на матроса, каким уважением пользовалась Марта
на плантации и как был удивлен Горинг при виде камня, мне остается сделать
лишь  один  вывод:  я  действительно  располагаю  каким-то  могущественным
талисманом, перед которым преклоняются негры.
   Больше не буду давать его в руки Горингу.
   8 и 9 ноября. Стоит замечательная погода. За все  время  плавания  была
лишь одна небольшая буря, ветер неизменно попутный. Эти  два  дня  мы  шли
быстрее, чем когда-либо.
   Я люблю наблюдать, как нос корабля разрезает волны  и  кверху  взлетают
фонтаны  брызг!  Пронизывая  их,  солнечные  лучи  образуют   бесчисленные
маленькие радуги - "задрайки", как говорят  моряки.  Сегодня  я  несколько
часов подряд любовался этим великолепным  зрелищем,  стоя  на  баке  среди
брызг, сверкавших всеми цветами радуги.
   По-видимому,  рулевой  рассказал  остальным  неграм  о  моем   чудесном
талисмане, потому что они проявляют ко мне величайшее почтение.
   Вчера вечером Хайсон обратил мое внимание на одно  любопытное  явление,
очевидно, оптический обман. Высоко в  небе,  к  северу  от  нас,  появился
какой-то треугольный предмет. Хайсон объяснил, что точно так  же  выглядит
пик острова Тенерифе, если на  него  смотреть  с  большого  расстояния.  В
действительности же остров в  тот  момент  находился  по  крайней  мере  в
пятистах милях к югу от нас. Возможно, это было облако  или  один  из  тех
странных миражей, о которых всем нам доводилось читать.
   Удерживается  очень  теплая  погода.  Хайсон  говорит,  что  он  и   не
подозревал, что в этих широтах так жарко.
   Вечером играл в шахматы с Хертоном.
   10 ноября. Становится все жарче и  жарче.  Сегодня  с  земли  прилетели
какие-то птицы и устроились на снастях, а между тем мы еще довольно далеко
от материка.
   Так жарко, что нам лень чем-нибудь заняться. Бездельничаем на палубе  и
курим.
   Сегодня ко мне подошел Горинг и вновь задал несколько вопросов о камне.
Я ответил довольно кратко,  тем  более  что  не  совсем  еще  простил  ему
дерзость, с какой он пытался лишить меня сувенира.
   11 и 12 ноября. По-прежнему идем хорошо. Я  даже  не  представлял,  что
близ Португалии может быть так жарко. На суше, несомненно,  прохладнее.  И
матросы и сам Хайсон удивлены.
   13  ноября.  Произошло  совершенно   необычайное   событие,   настолько
необычайное, что его  почти  невозможно  объяснить.  Или  Хайсон  совершил
потрясающую  ошибку,  или  на  наших   инструментах   сказалось   какое-то
магнетическое влияние.
   Перед самым рассветом вахтенный крикнул с бака, что впереди слышен  шум
прибоя, а Хайсону показалось,  что  он  видит  очертания  берега.  Корабль
сделал поворот, и хотя не было  видно  никаких  огней,  никто  из  нас  не
сомневался,  что  мы   немного   раньше,   чем   предполагали,   вышли   к
португальскому  побережью.  Как  же  мы  были   изумлены,   увидев   утром
открывшуюся перед нами картину! В  обе  стороны,  насколько  хватал  глаз,
тянулась линия прибоя. Одна за другой катились огромные  зеленые  волны  и
разбивались о берег, оставляя клочья пены. И что же  оказалось  за  линией
прибоя?  Не  покрытые  растительностью  берега  и   невысокие   прибрежные
утесы-Португалии,  а  огромная  песчаная  пустыня.  Без   конца   и   края
простиралась она перед нами, сливаясь на горизонте с небом. Куда бы вы  ни
посмотрели  -  везде  лежал  желтый   песок.   Кое-где   виднелись   холмы
фантастической формы высотой в несколько сот футов, но чаще  всего  взгляд
скользил по открытому пространству, плоскому, как бильярдный стол.
   Выйдя с Хертоном на палубу, мы  посмотрели  друг  на  друга,  и  Хертон
разразился хохотом. Хайсон весьма  огорчен  происшедшим  и  заявляет,  что
кто-то испортил инструменты.  Нет  сомнений,  что  перед  нами  Африка,  и
несколько дней назад в северной части горизонта  мы  действительно  видели
пик острова Тенерифе. Когда к нам прилетели птицы с  земли,  наш  корабль,
должно быть, проходил мимо каких-то островов из группы Канарских. Если  мы
идем тем же курсом, то должны теперь находиться севернее мыса Кабо-Бланко,
около неисследованной части африканского материка на краю огромной Сахары.
Единственное, что мы можем сделать, - это  починить  инструменты  и  плыть
дальше к месту нашего назначения.
   8 часов 30 минут вечера.  Весь  день  лежали  в  дрейфе.  Берег  сейчас
находится от нас в полутора милях. Хайсон осмотрел инструменты, но  так  и
не понял, что вызвало необычайную ошибку в их показаниях.


   На этом заканчивается мой дневник, и остальную часть своего рассказа  я
пишу по памяти. Вряд ли я ошибусь в изложении фактов: слишком  хорошо  они
мне запомнились. В ту самую ночь над нами грянула столь долго собиравшаяся
гроза и я узнал, что означали все происшествия, о которых я  писал  как  о
совершенно случайных. Каким же слепым идиотом я был, что не понимал  этого
раньше!
   Расскажу как можно точнее, что произошло.
   Около половины двенадцатого ночи я ушел к себе в каюту и уже  собирался
ложиться спать,  когда  услышал  стук  в  дверь.  Я  открыл  ее  и  увидел
маленького черного слугу Горинга. Он сказал, что его хозяин  хочет  что-то
сообщить мне и ждет меня на палубе. Несколько удивленный такой просьбой  в
столь позднее время, я все же без колебаний пошел  наверх.  Едва  я  успел
ступить на палубу, как на меня набросились  сзади,  повалили  на  спину  и
заткнули рот носовым платком. Я сопротивлялся изо всех сил, но вскоре меня
крепко связали, прикрутили к шлюпбалке и приставили к горлу нож. Я не  мог
ни крикнуть, ни шевельнуться.
   Ночь выдалась до того темная, что мне все еще не удавалось рассмотреть,
кто напал на меня. Но постепенно мои глаза привыкли  к  темноте,  а  из-за
облаков выглянула луна, и я увидел, что меня окружают  два  матроса-негра,
негр-кок и мой спутник по плаванию - Горинг. На палубе у  моих  ног  лежал
еще один человек, но на него падала тень, и я не мог его узнать.
   Все произошло очень быстро. Не истекло и минуты с того момента,  как  я
ступил на трап, а я уже был в совершенно беспомощном положении,  с  кляпом
во рту. Это случилось  так  внезапно,  что  я  с  трудом  мог  поверить  в
реальность происходившего и понять, в чем дело. Я слышал, как  возбужденно
шептались  бандиты,  обмениваясь   короткими   фразами,   и   инстинктивно
догадался, что речь идет о моей жизни. Горинг говорил властно и сердито, а
остальные, как мне показалось, настойчиво возражали против его приказаний.
Затем все перешли на другую сторону палубы, откуда я  мог  только  слышать
шепот, тогда как самих бандитов скрывал световой люк кают-компании.
   Все это время до меня доносились голоса вахтенных матросов, болтавших и
смеявшихся  на  другом  конце  корабля.  Они  стояли  кучкой,  ничего   не
подозревая о темных делах, что совершались в каких-нибудь  тридцати  ярдах
от них. О, если бы хоть одним словом предупредить  их,  пусть  даже  ценой
собственной  жизни!  Но  это  было  невозможно.  По  временам  свет   луны
прорывался сквозь рассеянные по небу облака, и тогда я  видел  серебристое
мерцание моря, а за ним - огромную, таинственную  пустыню  с  причудливыми
песчаными холмами.
   Взглянув вниз, я заметил, что человек на палубе лежит  неподвижно.  Как
раз в эту минуту трепетный луч луны осветил обращенное кверху  лицо.  Боже
милосердный! Даже сейчас, спустя двенадцать с лишним лет, моя рука дрожит,
когда я пишу эти строки. Несмотря на искаженные черты  лица  и  выпученные
глаза, я сразу узнал Хертона - молодого, жизнерадостного конторщика, моего
доброго товарища. Не нужен был опытный глаз врача, чтобы увидеть,  что  он
мертв. Закрученный вокруг шеи носовой платок и кляп во рту показывали, что
злодеи расправились с ним без малейшего шума. И в тот миг, когда я смотрел
на труп бедняги Хертона, в  голове  у  меня  молнией  блеснула  догадка...
Многое еще казалось необъяснимым и загадочным, но истина  уже  брезжила  в
моем уме.
   По другую сторону светового люка кают-компании кто-то чиркнул  спичкой,
я увидел высокую фигуру Горинга. Квартерон стоял на борту и держал в руках
что-то вроде потайного фонаря. На мгновение он опустил его за борт,  и,  к
моему величайшему удивлению, на берегу среди  песчаных  холмов  тотчас  же
блеснула ответная вспышка. Она появилась и исчезла так быстро, что я ее не
заметил бы, если бы не следил за направлением взгляда  Горинга.  Он  вновь
опустил фонарь, и на берегу  снова  ответно  мигнул  огонек.  Спускаясь  с
борта,  Горинг  поскользнулся,  и  у  меня  радостно  дрогнуло  сердце:  я
надеялся,  что  вахтенные  услышат  произведенный  им  шум.  Но  этого  не
случилось.  Ночь  была  тихая,  корабль  недвижим  -  все   это   усыпляло
бдительность вахтенных. Хайсон, который после смерти Тиббса отвечал за обе
вахты, ушел к себе в каюту  поспать  несколько  часов,  а  заменивший  его
боцман стоял с двумя матросами  у  фок-мачты.  У  моих  ног  лежал  убитый
человек, а сам я, беспомощный, лишенный  возможности  крикнуть,  связанный
так, что веревки врезались мне в тело, ожидал следующего акта драмы.
   Четыре головореза стояли теперь  по  другую  сторону  палубы.  Кок  был
вооружен большим кухонным тесаком, Горинг сжимал в  руке  револьвер,  а  у
остальных были обыкновенные ножи. Они перегнулись через борт и не спускали
глаз с берега, словно наблюдая за чем-то.  Но  вот  один  из  них  схватил
другого за руку и указал на какой-то предмет. Я взглянул в том направлении
и заметил, что от берега к кораблю двигалось большое темное пятно.  Вскоре
оно вышло из мрака, и я увидел большую  лодку,  переполненную  людьми.  Ее
приводили в движение десятка два весел.
   Вахтенные заметили лодку, когда она уже подлетела к корме, и  с  криком
бросились на ют. Но было поздно. Толпа исполинских негров вскарабкалась на
шканцы и по команде Горинга мощным потоком разлилась по палубе.  Все  было
кончено в один миг. Нападающие сбили с ног и связали безоружных вахтенных,
а затем стащили  с  коек  и  скрутили  спавших  матросов.  Хайсон  пытался
защищать узкий коридор, который вел к его каюте, я слышал шум борьбы и его
крики о помощи. Но никто не мог ему помочь, и вскоре его притащили на  ют.
По лицу Хайсона струилась кровь из глубокого пореза на лбу, а во рту,  как
у остальных, торчал кляп.
   Затем  негры  занялись  обсуждением  нашей  участи.  Я  догадался,  что
матросы-негры рассказывают обо мне, так как они время от времени кивали  в
мою сторону, и слова их вызывали шепот  удивления  и  недоверия.  Один  из
матросов подошел ко мне, сунул руку в  карман  моего  пиджака  и,  вытащив
черный камень, поднял его над головой. Затем он передал талисман человеку,
который был, по-видимому, вождем. Последний тщательно, насколько  позволял
скудный  свет,  осмотрел  его,  пробормотал  несколько  слов   и   передал
ближайшему воину. Тот, в свою очередь, осмотрел камень и отдал соседу -  и
так до тех пор, пока талисман не обошел весь круг.  Вождь  сказал  Горингу
несколько слов на своем языке,  после  чего  квартерон  обратился  ко  мне
по-английски.
   Как сейчас вижу эту сцену. Вижу высокие мачты корабля,  облитые  лунным
светом, словно посеребренные, реи  и  снасти,  неподвижную  группу  черных
воинов, опирающихся на копья, мертвого человека у моих ног, шеренгу  белых
пленников, а перед собой - отвратительного метиса в элегантном  костюме  и
белоснежной сорочке, являвшего странный контраст своим сообщникам.
   -  Вы  можете  засвидетельствовать,  что  я  был   противником   вашего
помилования, - сказал он своим мягким голосом. - Если бы это  зависело  от
меня, вы умерли бы так же, как скоро  умрут  ваши  спутники.  Я  не  питаю
личной вражды ни к вам, ни к ним, но я  посвятил  свою  жизнь  истреблению
белой расы, и вы первый, кто побывал в моих руках и  остался  жив.  Можете
поблагодарить за свое спасение  этот  ваш  сувенир.  Если  это  тот  самый
камень, который боготворят эти бедняки, - ваше счастье! Если же выяснится,
когда мы сойдем на берег, что они ошибаются, а форма и  материал  камня  -
простое совпадение, тогда вас ничто не спасет. Пока же мы не причиним  вам
никакого вреда. Если хотите взять с  собой  что-нибудь  из  вещей,  можете
сходить за ними.
   Он замолчал, и по его знаку два негра развязали мне  руки,  хотя  и  не
вынули изо рта кляп. Затем меня отвели в каюту, где я рассовал по карманам
кое-какие ценные вещи, а также компас и свой дорожный дневник. Потом  меня
спустили через борт в маленький челнок, стоявший рядом с громадной лодкой.
Конвоиры последовали за мной и, оттолкнувшись от корабля, начали грести  к
берегу.
   Мы уже отошли от судна ярдов на сто, когда рулевой поднял руку.  Гребцы
замерли и прислушались. В ночной тишине я услышал  приглушенные  стоны,  а
затем всплески воды. Это  все,  что  я  знаю  о  злосчастной  судьбе  моих
товарищей по путешествию. Сразу после этого позади нас  появилась  большая
лодка. Брошенное судно медленно покачивалось на волнах. Дикари  ничего  не
взяли с корабля. Они выполнили дьявольскую операцию с такой  пристойностью
и торжественностью, словно это была какая-то религиозная церемония.
   Первые бледные лучи рассвета уже забрезжили на востоке, когда мы прошли
полосу прибоя и достигли берега. Человек шесть негров остались у лодок,  а
все остальные направились к песчаным холмам.  Они  вели  меня  с  собой  и
обращались со мной мягко, даже почтительно.
   Идти было трудно. На каждом шагу ноги по щиколотку  увязали  в  рыхлом,
зыбучем песке. Я был полумертв от усталости, когда мы подошли  к  туземной
деревне, или, вернее, городу -  таким  большим  оказалось  это  поселение.
Жилища  представляли  собой  конические  сооружения,   вроде   ульев,   из
спрессованных  морских  водорослей,  скрепленных  примитивным  известковым
раствором. Это объяснялось, конечно, тем, что на побережье на многие сотни
миль вокруг нельзя было найти ни щепки, ни камня.
   В городе нас встретила огромная толпа мужчин и женщин. Они  колотили  в
тамтамы, выли и визжали. Шум особенно усилился, когда они увидели меня. По
моему адресу посыпались угрозы, но несколько слов,  брошенных  конвоирами,
сразу утихомирили сборище. Воинственные крики и  вопли  сменились  шепотом
изумления, и вся огромная, густая  толпа,  окружив  кольцом  меня  и  моих
конвоиров, направилась по широкой центральной улице города.
   Мой рассказ и без того может показаться  странным  и  неправдоподобным,
особенно людям, которые меня  не  знают.  Но  факт,  о  котором  я  сейчас
расскажу, вызвал сомнения даже у моего  шурина,  оскорбившего  меня  своим
недоверием.  Я  могу  только  в  самых  простых  словах  описать  то,  что
произошло, и  высказать  уверенность,  что  случай  и  время  докажут  мою
правоту.
   В центре главной улицы  стояло  большое  здание  такой  же  примитивной
постройки, как и все остальные, только гораздо выше других.  Его  окружала
ограда из прекрасно отполированного эбенового  дерева,  а  рамой  для  его
дверей  служили  два  великолепных  слоновых  бивня,  врытых  в  землю   и
соединяющихся  вверху.  Дверной  проем  был  задрапирован  тканью  местной
выделки, богато вышитой золотом.
   К этому внушительному зданию и направилось наше шествие. У ворот ограды
толпа остановилась, и люди присели на корточки.  Старцы  и  вожди  племени
ввели меня внутрь  ограды.  Горинг  не  только  сопровождал  нас,  но,  по
существу, руководил всей процедурой.
   Как только мы приблизились к занавесу, закрывавшему вход в  храм  (судя
по всему, это был именно храм), с меня сняли шляпу и ботинки и лишь  после
этого ввели в помещение. Впереди шел почтенный  старый  негр,  в  руках  у
которого был отобранный у меня камень. Лучи тропического солнца,  проникая
сквозь длинные щели в крыше здания, слегка освещали храм,  о