сяком  случае,
не попалось ни слова об этом в лондонских газетах. Что касается часов,  то
это были образцы из того набора, который был подарен ему в деловых  целях.
Может быть, он вез их с собой в Манчестер в тех же  деловых  целях,  но...
впрочем, поздно уже вдаваться в это.
     По-моему, полицию нельзя винить в том, что она не  напала  на  верный
след Я плохо представляю себе, как бы она могла это  сделать.  Был  только
один маленький ключ к разгадке, совсем-совсем маленький. Я имею в виду  то
круглое зеркальце, которое нашли в кармане у моего брата. Ведь не  так  уж
это обычно - чтобы молодой человек имел при себе подобную  вещицу,  верно?
Но картежник, играющий на деньги, объяснил бы вам, для  чего  нужно  такое
зеркальце шулеру. Если тот сядет не вплотную к столу и  незаметно  положит
на колени зеркальце, он сможет подсмотреть все  карты,  которые  он  сдает
партнеру. А зная карты партнера как  свои  собственные,  шулер  без  труда
обыграет его. Зеркальце - это такая же  часть  шулерского  оснащения,  как
резинка с зажимом под рукавом у Спарроу Маккоя. Обрати полиция внимание на
зеркальце, об наруженное в кармане убитого,  да  свяжи  она  этот  факт  с
недавними проделками шулеров в отелях, и следствие ухватилось бы за  конец
ниточки.
     Ну вот, собственно, и все объяснение. Что было дальше?  В  тот  вечер
мы, изображая из себя двух  любителей  дальних  прогулок,  остановились  в
ближайшей деревне - ее название, кажется, Эмершем, - а  потом  без  всяких
приключений добрались до Лондона, откуда Маккой отправился в Каир, а  я  -
обратно в Нью-Йорк. Моя матушка скончалась полгода спустя, и я рад, что до
самой своей смерти она так и не узнала  о  случившемся.  Она  пребывала  в
счастливом заблуждении, что Эдуард честно зарабатывает  себе  на  жизнь  в
Лондоне, а у меня не хватило духу сказать ей правду. То, что  от  него  не
приходило писем, ее не тревожило: он ведь никогда их не писал. Умерла  она
с его именем на устах.
     И последнее. Я должен попросить Вас, сударь, об  одном  одолжении,  и
если Вы сможете оказать его мне, я приму его как  ответную  любезность  за
все это объяснение. Помните то Евангелие, что нашли  у  насыпи?  Я  всегда
носил его во внутреннем кармане, и оно, должно быть, выпало во время моего
падения. Эта книжечка очень дорога для меня: ведь это семейное  Евангелие,
на первом листе которого мой отец собственной рукой записал даты появления
на свет меня и моего брата. Не смогли бы Вы вытребовать  это  Евангелие  и
переслать его мне? Ведь ни для  кого,  кроме  меня,  оно  не  представляет
никакой ценности. Если Вы отправите  его  по  адресу:  Нью-Йорк,  Бродвей,
библиотека Бассано, г-ну X, оно навер няка придет по назначению".
     Copyright c 2002 Электронная библиотека Алексея Снежинского



   Артур Конан Дойл
   Новые катакомбы


--------------------------------------------------------------------------
     Оригинал здесь - http://www.sbnet.ru:8081/books/eng/Doyle/index_ot.ru.html
--------------------------------------------------------------------------

     - Послушай, Бергер, - сказал Кеннеди. - Я хочу, чтобы ты был со  мной
откровенным.
     Два известных исследователя истории древнего  Рима  сидели  в  уютной
комнате Кеннеди, окна которой выходили на Корсо. Ночь была  прохладной,  и
им пришлось придвинуть кресла к итальянскому камину - не слишком  удачному
сооружению, от которого исходило,  скорее,  не  тепло,  а  душный  воздух.
Снаружи, под яркими зимними звездами, раскинулся современный Рим:  длинная
двойная  цепь  электрических  фонарей,  ослепительные  огни  кафе,  грохот
мчащихся экипажей, говор  оживленной  толпы  на  тротуарах.  Но  здесь,  в
роскошной комнате молодого английского  археолога,  царил  только  древний
Рим. На стенах висели потрескавшиеся, тронутые  дыханием  времени  осколки
лепных орнаментов, по углам стояли потемневшие старинные бюсты сенаторов и
полководцев. Их лица жестко и сурово смотрели  на  говоривших.  Посередине
комнаты, на столе,  среди  бумаг,  обрывков  и  рисунков,  разбросанных  в
беспорядке там и сям, стоял знаменитый  макет  бань  Каракалла,  сделанный
Кеннеди. Эта реконструкция была выставлена в Берлине  и  вызвала  огромный
интерес и восхищение у  знатоков.  Под  самым  потолком  были  прикреплены
древние амфоры, а богатый турецкий ковер увешан старинными вещами. Все они
несли печать безупречной  подлинности,  были  крайне  редкими  и  обладали
огромной ценностью. Кеннеди,  хотя  ему  было  немногим  больше  тридцати,
пользовался европейской известностью в своей области,  и,  более  того,  у
него было изрядное состояние. Богатство либо служит  роковым  препятствием
для исследователя, либо, если он обладает  целеустремленностью,  дает  ему
огромные преимущества  в  борьбе  за  славу  и  признание.  Кеннеди  часто
поддавался соблазнам и оставлял свои занятия ради удовольствий. Он обладал
острым умом, способным к целенаправленным действиям. Но эти старания часто
заканчивались апатией. Его красивое лицо, высокий белый лоб, слегка хищная
форма носа, чувственный рот - все отражало силу  и  одновременно  слабость
его натуры.
     Его товарищ, Джулиус Бергер, был совершенно иного типа. Он происходил
из необычной семьи: его отец был немец, а мать - итальянка, поэтому  черты
сильного Севера странно перемешались в нем с мягкой грациозностью Юга.  На
загорелом лице сияли голубые глаза германца, над ними возвышался массивный
квадратный лоб и копна золотистых волос. Сильный, твердый  подбородок  был
гладко выбрит. Его товарищ часто подмечал,  как  он  порой  напоминал  тех
древних  римлян,   лица   которых   смотрели   из   углов   комнаты.   Под
грубовато-добродушной немецкой силой крылся намек на итальянскую хитрость;
но его улыбка была такой открытой, а  глаза  такими  честными,  что  любой
понимал,  что  здесь  сказывается  происхождение,  а  отнюдь  не  истинный
характер. Он  был  одного  возраста  с  Кеннеди  и  пользовался  такой  же
известностью. Однако ему пришлось затратить на это гораздо больше  усилий.
Двенадцать лет назад бедным студентом он приехал в Рим и жил на  небольшую
стипендию,  которую  присудил  ему  Боннский   университет.   Медленно   и
мучительно, благодаря огромной силе  воли  и  упорству,  взбирался  он  со
ступеньки на ступеньку по лестнице признания.
     Теперь он являлся членом Берлинской академии, и  были  все  основания
полагать,  что  ему  вскоре  предложат   кафедру   знаменитого   немецкого
университета. Но та целеустремленность,  которая  подняла  его  до  уровня
блестящего англичанина, стала причиной того,  что  во  всем,  кроме  своей
специальности, он стоял бесконечно ниже его. Никогда, ни на секунду он  не
прерывал своих занятий, чтобы дать возможность развиться другим  качествам
своей натуры. И лишь тогда, когда он говорил  о  своем  любимом  предмете,
лицо его становилось одухотворенным и дышало жизнью. В  остальных  случаях
он был молчалив и неловок и слишком болезненно ощущал свою  ограниченность
в других областях жизни. Он терпеть  не  мог  светских  разговоров,  этого
обычного убежища для людей, у которых нет своих мыслей.
     И тем не менее в  течение  нескольких  лет  между  этими  соперниками
существовали  приятельские  отношения,  которые  понемногу  перерастали  в
дружбу. Из всех молодых ученых  они  оказались  единственными,  способными
оценить друг друга. Их сблизили общие  интересы  и  стремления,  и  каждый
отдавал должное  знаниям  соперника.  Постепенно  к  этому  прибавилось  и
другое. Кеннеди восхищался искренностью и  простотой  своего  товарища,  а
Бергер был  очарован  блеском  и  живостью  ума,  которые  делали  Кеннеди
любимцем римского общества. Я говорю "делали", потому что как  раз  в  это
время репутация молодого  англичанина  оказалась  несколько  подпорченной.
Дело в том, что в одной любовной истории, детали которой так никогда и  не
стали известны, он показал себя бессердечным  и  черствым  человеком.  Это
оттолкнуло от него многих друзей. Но в том холостяцком кружке студентов  и
артистов, в котором он предпочитал вращаться, в  таких  вещах  не  принято
было соблюдать строгий кодекс чести. И  хотя  кое-кто  качал  головой  или
пожимал плечами - мол, уехали вдвоем, а вернулся  один  -  в  этом  кружке
преобладало  чувство  любопытства  и,  возможно,  зависти,  но  отнюдь  не
осуждения.
     - Послушай, Бергер, - повторил Кеннеди, твердо глядя в  глаза  своему
приятелю. - Я действительно хочу, чтобы ты был со мной откровенным.
     При этих словах он показал рукой на  коврик,  лежащий  на  полу.  Там
стояла неглубокая плетеная корзина для фруктов - такие  корзины  делают  в
Кампаньи. Там в беспорядке лежали самые разные вещи: черепки с  надписями,
обрывки записей, разбитая мозаика, клочки папируса,  ржавые  металлические
украшения. Человеку непосвященному эти предметы  могли  показаться  просто
мусором, но специалист мгновенно распознал бы их уникальность. Кучка хлама
в  плетеной  корзинке  представляла  собой  одно  из  недостающих  звеньев
исторической  цепи  развития  общества.  Это  был   настоящий   клад   для
исследователя. Вещи эти принес сюда  немец,  и  теперь  глаза  англичанина
жадно впивались в них.
     - Я не буду ни во что вмешиваться. Но мне бы очень хотелось послушать
твой рассказ, - продолжал он, пока Бергер медленно зажигал сигару. -  Это,
без сомнения, огромное  открытие.  Надписи  произведут  сенсацию  во  всей
Европе.
     - Да, ведь здесь всего несколько вещиц, а  там  их  сотни,  -  сказал
немец. - Их столько, что дюжина маститых ученых может всю жизнь изучать и,
сравнивая их  создать  себе  репутацию  -  такую  же  прочную,  как  замок
Сан-Анджело.
     Кеннеди сидел задумавшись, на его прекрасном лбу появились морщины, а
пальцы теребили длинные красивые усы.
     - Вот ты и выдал себя, Бергер, - наконец произнес он.  -  Твои  слова
могут означать только одно: ты нашел новые катакомбы.
     - Я и не сомневался, что ты уже понял это, рассматривая вещицы.
     - Да, они подтверждают мои предположения, а теперь твои замечания  не
оставили ни малейшего сомнения. Нет другого  места,  кроме  катакомб,  где
можно столько всего обнаружить.
     - Совершенно верно. Да в этом и нет никакой  тайны.  Я  действительно
открыл катакомбы.
     - Где?
     -  Ну,  уж  это  мой  секрет,  дорогой  Кеннеди.  Скажу  только,  они
расположены так, что нет ни малейшего шанса из миллиона, что  кто-  нибудь
еще наткнется на  них.  Их  происхождение  отличается  от  всех  известных
катакомб, и использовали их для погребения самых богатых христиан. Поэтому
эти вещи так отличаются от всего,  что  находили  раньше.  Если  бы  я  не
отдавал себе отчет, как много ты знаешь и сколько в тебе энергии, я бы, не
колеблясь, рассказал тебе обо всем - разумеется, взяв слово  молчать.  Но,
думаю, я сначала должен сделать собственный доклад об этом открытии, а  уж
потом вступать в такую жестокую конкуренцию.
     Кеннеди любил свое дело; любил так страстно, что порой это  граничило
с манией. Этой страсти он был предан всецело, несмотря на все развлечения,
которые  свойственны  богатому  и  ветреному  молодому  человеку.  Он  был
тщеславен, но его тщеславие занимало лишь  второе  место  по  сравнению  с
простой чистой радостью и интересом ко всему, что касалось жизни и истории
Рима. И теперь он жаждал увидеть этот новый подземный мир, который  открыл
его приятель.
     - Послушай, Бергер, - произнес он серьезно. - Уверяю тебя, ты  можешь
довериться мне без колебаний. Ничто не заставит меня взяться за перо, пока
я не получу твоего разрешения. Я вполне понимаю твои чувства, и считаю  их
совершенно естественными, но тебе действительно  нечего  меня  бояться.  С
другой  стороны,  если  ты  мне  не  откроешь   свой   секрет,   я   начну
систематические поиски и наверняка  обнаружу  катакомбы.  В  этом  случае,
конечно, я воспользуюсь своей  находкой  как  захочу,  поскольку  не  буду
связан никакими обязательствами.
     Бергер задумчиво улыбался, покуривая сигару.
     - Я заметил, милый друг, что, когда  мне  хочется  получить  от  тебя
кое-какие сведения, ты далеко не всегда охотно делишься со мной.
     - Скажи, Бога ради, когда это ты спрашивал меня о чем-то и я тебе  не
рассказал все, что знал? Помнишь, как я дал тебе  материал  для  работы  о
храме Весталя?
     - Ну, это было не так уж и важно. Вот интересно, если бы мне пришло в
голову задать тебе несколько личных вопросов, ответил бы тогда?  Ведь  эти
катакомбы для меня - дело весьма личное, и  я  бы  хотел,  чтобы  ты  тоже
поделился со мной своим секретом.
     - Не понимаю, куда ты клонишь, - пожал плечами англичанин. - Но  если
ты намекаешь, что расскажешь о катакомбах, если я отвечу на  твой  вопрос,
то можешь быть уверен - отвечу на любой.
     - Ну, тогда, - сказал Бергер, с наслаждением  откидываясь  на  спинку
кресла. Сделав глубокую затяжку, он пустил вверх причудливые клубы дыма, -
расскажи мне все о твоих отношениях с мисс Мэри Сондерсон.
     Кеннеди резко выпрямился в кресле и  с  гневом  посмотрел  на  своего
невозмутимого приятеля.
     - Черт побери, что ты имеешь в виду? - закричал он. Что  это  еще  за
вопросы? Ты, наверное, шутишь, но это твоя самая неудачная шутка.
     - Нет, я не шучу, -  просто  ответил  Бергер.  -  Меня  действительно
интересуют кое-какие детали этого дела. Я не очень  много  знаю  о  свете,
женщинах, общественной жизни и прочих  подобных  предметах,  поэтому  твой
случай имеет для меня особую прелесть. Я знаю тебя, видел ее, и  мне  даже
довелось пару раз говорить с ней. Поэтому  мне  хотелось  бы  услышать  от
тебя, что между вами было.
     - Я не скажу ни слова.
     - Ну и не надо. Просто мне захотелось посмотреть, раскроешь ли ты мне
свой секрет - ведь ты рассчитываешь,  что  я  легко  расстанусь  со  своей
тайной о катакомбах. Ах, ты не скажешь  ни  слова?  Право,  я  и  не  ждал
другого ответа. Но тогда что же ты хочешь услышать от меня? Слышишь,  часы
на церкви Св. Джона бьют десять. Мне давно пора домой.
     - Стой, погоди немного,  Бергер,  -  остановил  приятеля  Кеннеди.  -
Действительно, с твоей стороны странный каприз  -  так  стремиться  узнать
подробности любовной истории, которая окончилась много месяцев  назад.  Ты
ведь знаешь, как в  нашем  кругу  относятся  к  мужчине,  который  сначала
целуется с девушкой, а  потом  болтает  об  этом  направо  и  налево:  это
величайший трус и подлец.
     - Конечно, - ответил немец, собирая  в  корзинку  свои  сокровища.  -
Когда он говорит что-то о девушке,  которую  раньше  никто  не  знал,  это
действительно так. Но в данном случае, и ты об этом прекрасно знаешь, дело
было достаточно громким, и об этом говорил весь Рим. Поэтому  вряд  ли  ты
причинишь какой-то вред мисс Мэри Сондерсон,  если  поговоришь  о  ней  со
мной. Но тем не менее, я уважаю твои чувства, поэтому прощай!
     - Подожди минуту, Бергер,  -  воскликнул  Кеннеди,  схватив  за  руку
своего друга. - Мне эти катакомбы просто покоя не дают, пойми, я  не  могу
так легко  от  них  отказаться.  Может,  спросишь  меня  о  другом  -  ну,
что-нибудь не такое странное?
     - Нет, нет, ты отказался и давай кончим с этим, - сказал Бергер, беря
корзину. - Ты, без сомнения, совершенно прав, что не  ответил,  и  я,  без
сомнения, тоже совершенно прав, поэтому  мой  дорогой  Кеннеди,  спокойной
ночи!
     Англичанин наблюдал, как Бергер направляется к выходу и  уже  берется
за ручку двери. В это мгновение  он  вскочил  с  видом  человека,  который
ничего не может с собой поделать.
     - Задержись на минуту, старина,  -  воскликнул  он.  -  По-моему,  ты
ведешь себя на редкость глупо, но если таковы  твои  условия,  я  вынужден
принять  их.  Терпеть  не  могу  болтать  о  девушках,  но  если,  как  ты
утверждаешь, об этом и так знает весь Рим, вряд ли я расскажу тебе  что-то
новенькое. Ну, так что же ты хочешь узнать?
     Немец вернулся назад к камину и, поставив корзинку, опустился в  свое
кресло.
     - Можно еще сигару? - попросил он.  -  Большое  спасибо.  Никогда  не
курю, когда работаю, но гораздо приятнее болтать, покуривая. Итак,  насчет
этой молодой леди, с которой у тебя было маленькое приключение. Что  же  с
ней стало потом?
     - Она дома, со своими родными.
     - Неужели? В Англии?
     - Да.
     - А где именно - в Лондоне?
     - Нет, в Твикинхэме.
     - Прости мое любопытство, дорогой Кеннеди, видишь ли, я совершенно не
сведущ в таких делах. Без сомнения, очень просто  уговорить  молодую  леди
отправиться с тобой на три недели или около этого, а затем отправить ее  к
родным в - как ты там называешь это место?
     - Твикинхэм.
     - Совершенно верно - в Твикинхэм. Но я так неопытен в этих делах, что
даже не представляю, что тебя побудило решиться на эту затею.  К  примеру,
если ты любил эту девушку, твоя любовь вряд ли могла исчезнуть за эти  три
недели. Поэтому я думаю, вряд ли ты ее вообще любил. Но тогда  зачем  весь
этот скандал, который так на вредил тебе и погубил ее?
     Кеннеди угрюмо смотрел на красные отблески пламени в камине.
     - Конечно, ты рассуждаешь логично, - произнес он. - Любовь -  большое
понятие, оно включает огромное количество различных оттенков чувства.  Да,
она  мне  нравилась.  Говоришь,  ты  видел  ее  -  тогда  поймешь,   какой
очаровательной она могла быть. Но все же, оглядываясь  назад,  я  вынужден
признать, что никогда не любил ее.
     - Тогда, дорогой Кеннеди, зачем ты затеял все это?
     - Во многом это объясняется самой прелестью приключения.
     - Да ну? Разве ты так любишь приключения?
     - Жизнь без них была бы слишком однообразной. Именно ради приключения
я стал ухаживать за ней. В свое время я увлекся игрой:  но,  клянусь,  нет
лучшего увлечения, чем охота за  хорошенькой  девушкой.  Были,  однако,  и
трудности, довольно пикантные: она была компаньонкой леди Эмили Руд, и это
делало  почти  невозможным  встретиться  с  ней   наедине.   Кроме   того,
существовало еще одно,  самое  большое  препятствие,  о  котором  я  узнал
довольно скоро: она была обручена.
     - Mein Gott! И с кем?
     - Она не называла имени.
     - Думаю, никто не знает об этом. Наверное,  это  сделало  приключение
еще более соблазнительным, не так ли?
     - Да, этот факт придал ему  долю  пикантности.  А  ты  разве  так  не
считаешь?
     - Говорю тебе, я в этих вещах круглый невежда.
     - Старина, ты должен помнить, что яблоко, украденное с дерева соседа,
всегда было слаще, чем упавшее с твоего собственного. И потом,  я  увидел,
что нравлюсь ей.
     - Как, вот так, сразу?
     - Ну, конечно, нет. Понадобилось около трех  месяцев,  чтобы  сделать
подкопы и расставить ловушки. Но наконец я ее победил. Она поняла, что мой
разъезд с женой, оформленный юридически, делал для меня невозможным  новую
женитьбу, но все равно она сама пришла, и мы  прекрасно  проводили  время,
пока все это не кончилось.
     - А как же тот, другой?
     Кеннеди пожал плечами.
     - Я думаю, выживает сильнейший, - сказал он. - Если бы он был  лучше,
она бы его не бросила. Ладно, давай кончим об этом, с меня хватит.
     - Еще один маленький вопрос. Как же ты избавился  от  нее  через  три
недели?
     - Ну, видишь ли, мы  оба  слегка  поостыли.  Она  наотрез  отказалась
возвращаться в Рим и встречаться со своими знакомыми. Ну, а я, конечно, не
мог жить без Рима, я рвался назад к своей работе.  Это  была  одна  веская
причина для разрыва. Потом ее старик- отец приехал в наш отель в Лондоне и
устроил там сцену. Все это стало так неприятно, что  я  действительно  был
рад выпутаться из этого,  хотя  вначале  ужасно  скучал  без  нее.  Ну,  я
надеюсь, ты никому не расскажешь о том, что услышал.
     - Мой дорогой Кеннеди, я и не мечтаю повторить твой рассказ.  Но  то,
что ты говорил, мне крайне интересно, потому что дает  возможность  узнать
твой взгляд на жизнь, а он в корне