а всю вашу грубость.
   - Черт бы вас побрал с вашими разговорами! -  закричал  я.  -  Говорите
скорей, что вам нужно, и ступайте своей дорогой. Мне даже смотреть на  вас
противно.
   - Ну как мне смягчить вас? - воскликнул он. - Ах, да,  вот...  -  И  он
вытащил из внутреннего кармана своей вельветовой куртки крестик греческого
образца. - Взгляните сюда. Пусть наша  вера  отличается  от  вашей  своими
обрядами, но когда мы смотрим на  эту  эмблему,  у  нас  должны  возникать
какие-то общие мысли и чувства.
   - Я не совсем уверен в этом, - ответил я.
   Он задумчиво взглянул на меня.
   - Вы очень странный человек, - наконец проговорил он, - и я  никак  вас
не пойму. Вы стоите между мной и Софьей, а это опасное положение, сэр.  О,
пока еще не поздно, поймите, что так не должно быть!  Если  бы  вы  только
знали, каких трудов мне стоило увезти эту женщину, как  я  рисковал  своей
жизнью, как я погубил свою душу! Вы - лишь маленькое препятствие  на  моем
пути по сравнению с теми, какие  мне  пришлось  преодолеть,  ведь  я  могу
убрать вас со своей дороги ударом ножа или камня. Но сохрани меня  бог  от
этого, - дико закричал он. - Я  низко  пал...  слишком  низко...  Все  что
угодно, только не это.
   - Вы бы лучше вернулись к себе на родину, - заметил я, -  чем  шататься
здесь  среди  этих  песчаных  холмов  и  нарушать  мой  покой.   Когда   я
удостоверюсь, что вы уехали отсюда,  я  передам  эту  девушку  под  защиту
русского консула в Эдинбурге. До тех пор я буду охранять ее сам, и ни  вы,
и ни один московит не отнимет ее у меня.
   - А почему вы хотите разлучить меня с Софьей? - спросил  он.  -  Уж  не
воображаете ли вы, что я могу обидеть ее? Да  знаете  ли  вы,  что  я,  не
задумываясь, пожертвую жизнью, чтобы уберечь ее от малейшей  неприятности?
Почему вы так поступаете?
   - Потому что мне так нравится, - ответил я, - и я никому не даю  отчета
в своих поступках.
   - Послушайте! - воскликнул он, наступая на меня, причем косматая  грива
его волос взъерошилась, а загорелые руки сжались в кулаки.  -  Если  бы  я
думал, что у вас есть хоть  одна  нечестная  мысль  по  отношению  к  этой
девушке, если бы я хотя на минуту поверил, что вы удерживаете  ее  у  себя
ради каких-то гнусных целей, - клянусь богом, я без колебаний  задушил  бы
вас собственными руками. - Казалось, одна мысль об этом  приводила  его  в
бешенство, лицо его исказилось, а руки судорожно сжались. Я  подумал,  что
он хочет вцепиться мне в горло.
   - Не подходите ко мне, - сказал я, кладя руку на револьвер. -  Если  вы
сделаете хоть шаг вперед, я всажу вам пулю в лоб.
   Он сунул руку в карман, и я подумал, что он тоже хочет вытащить оружие,
но вместо этого он достал  сигарету  и  начал  курить,  быстро  и  глубоко
затягиваясь. Несомненно, он по опыту знал, что это самое  верное  средство
обуздать свои страсти.
   - Я уже сказал вам, - проговорил он более спокойным тоном,  -  что  моя
фамилия Урганев - Алексей Урганев. По национальности я финн,  но  чуть  не
всю свою жизнь провел в других  частях  света.  Я  неугомонный  человек  и
никогда не мог усидеть на одном месте или поселиться  где-нибудь  и  вести
спокойный образ жизни. После того  как  я  приобрел  собственный  корабль,
между Архангельском и Австралией не осталось ни одного порта, куда бы я не
заходил. Я был груб, необуздан и свободолюбив,  а  между  тем  у  меня  на
родине жил один молодой человек - краснобай, белоручка,  мастер  ухаживать
за женщинами. Хитростью и обманом он  отбил  у  меня  девушку,  которую  я
всегда считал своей и которая, как мне казалось,  до  этого  была  склонна
ответить мне взаимностью. Я совершал свой очередной рейс в  Гаммерфест  за
мамонтовой костью и, неожиданно  вернувшись  на  родину,  узнал,  что  мое
сокровище, моя гордость выходит замуж за этого изнеженного мальчишку и что
свадебная процессия отправилась уже в  церковь.  Понимаете,  сэр,  в  этот
момент на меня что-то накатило  и  я  вряд  ли  соображал,  что  делаю.  Я
высадился на берег со своей командой, состоявшей из людей, которые плавали
со мной много лет и были мне беззаветно преданы. Мы направились в церковь.
Они стояли, он и  она,  перед  священником,  но  свадебный  обряд  еще  не
совершился. Я бросился  между  ними  и  схватил  ее  за  талию.  Мои  люди
оттеснили перепуганного жениха и гостей. Мы доставили ее в порт,  посадили
на корабль и, подняв якорь, шли по Белому морю до  тех  пор,  пока  купола
церквей Архангельска не  скрылись  из  виду.  Я  отдал  ей  свою  каюту  и
предоставил все удобства, а сам вместе со своей командой спал на  баке.  Я
надеялся, что со временем ее отвращение ко мне пройдет  и  она  согласится
выйти за меня замуж где-нибудь в Англии или Франции. Мы плыли много  дней.
Мы видели, как позади нас за горизонтом потонул Нордкап, мы  прошли  вдоль
мрачного норвежского побережья, но, несмотря на все мое внимание,  она  не
хотела простить мне, что я оторвал ее от бледнолицего возлюбленного. Затем
налетел этот проклятый шторм, погубивший мой корабль,  разбивший  все  мои
надежды и лишивший меня даже возможности видеть женщину,  ради  которой  я
так много рисковал. Возможно, она еще полюбит меня. Мне кажется, сэр,  что
у вас большой житейский опыт, - как вы думаете,  она  сможет  забыть  того
человека и полюбить меня?
   - Мне надоела ваша болтовня, -  сказал  я,  отворачиваясь.  -  Лично  я
думаю, что вы величайший болван. Если вы думаете, что ваша любовь пройдет,
то  вам  лучше  как-нибудь  развлечься.  Если  же  вы  считаете,  что  это
неизлечимо, то лучшим выходом для вас будет перерезать себе глотку.  Я  не
могу больше тратить время на эти пустяки.
   С этими словами я повернулся и неторопливо зашагал, направляясь к своей
лодке. Я ни разу не оглянулся, но чувствовал, что он идет за мной, так как
слышал хруст песка под его ногами.
   - Я рассказал вам начало своей истории, - сказал он, - но  когда-нибудь
вы узнаете ее конец. Вы хорошо сделаете, если отпустите девушку.
   Я ничего не ответил и  молча  оттолкнул  лодку  от  берега.  Отплыв  на
некоторое расстояние, я оглянулся и увидел  на  желтом  песке  его  рослую
фигуру; он стоял, задумчиво глядя в мою сторону. Через несколько  минут  я
снова оглянулся, но его уже не было.
   Долгое время после этого моя жизнь  протекала  столь  же  размеренно  и
монотонно, как и до кораблекрушения. Иногда  мне  начинало  казаться,  что
человек из Архангельска совсем убрался отсюда.  Однако  следы,  которые  я
замечал на песке, и особенно кучка пепла от сигарет,  как-то  обнаруженная
мною за холмиком, из-за которого виден был мой дом, говорили, что  он  все
еще  скрывается  где-то  поблизости.  Мои  отношения  с  русской  девушкой
оставались  такими  же,  как  и  раньше.  Старая  Медж  вначале  несколько
подозрительно  относилась  к  ней,  видимо,  опасаясь  лишиться  даже  той
небольшой власти, какой она располагала. Но мало-помалу, видя  мое  полное
безразличие к девушке, она примирилась с создавшимся положением и,  как  я
уже сказал, извлекала из него  пользу,  поскольку  наша  гостья  выполняла
большую часть работы по хозяйству.
   Я подхожу к концу своего повествования, которое я предпринял скорее для
собственного удовольствия, чем с целью развлечь  других.  Окончание  этого
странного эпизода, в котором сыграли роль  двое  русских,  было  столь  же
непредвиденным и внезапным, как и его начало. События одной ночи  избавили
меня от всех неприятностей и дали возможность вновь  остаться  наедине  со
своими книгами и исследованиями, как  это  было  до  внезапного  появления
русских. Позвольте мне рассказать, как все это произошло.
   После долгого дня, проведенного в тяжелой работе, я  решил  предпринять
вечером продолжительную прогулку.  Выйдя  из  дому,  я  сразу  же  обратил
внимание на море. Оно было гладким,  как  зеркало,  ни  одна  морщинка  не
бороздила  его  поверхности.  И  все  же  воздух  был  наполнен  теми   не
поддающимися описанию звуками, о которых я уже говорил раньше, - казалось,
души тех, кто лежал глубоко  на  дне,  под  этими  предательскими  водами,
посылали своим собратьям на земле предупреждение о  грядущих  бедах.  Жены
рыбаков хорошо знали эти зловещие звуки и озабоченно поглядывали на  море,
ожидая увидеть бурые паруса, направляющиеся к берегу. Услышав эти звуки, я
вернулся домой и взглянул на барометр. Он резко падал. Мне стало ясно, что
предстоит тревожная ночь.
   У подножия холмов, где я гулял в этот вечер, было мрачно и холодно,  но
их вершины  были  залиты  розоватым  светом,  а  море  освещено  заходящим
солнцем.  Небо  еще  не  было  затянуто  тучами,  но  глухие  стоны   моря
становились все громче и сильнее.  Далеко  на  востоке  я  увидел  бриг  с
зарифленными марселями, направлявшийся в Уик. Несомненно, его капитан, так
же, как и я, правильно понял предзнаменование погоды. За  бригом,  нависая
над водой и  заволакивая  горизонт,  виднелась  длинная,  зловещая  дымка.
"Пожалуй, мне нужно поторопиться,  -  подумал  я,  -  не  то  ветер  может
подняться раньше, чем я доберусь домой".
   Находясь, по-видимому, на полпути к своему жилью, я  вдруг  остановился
и, затаив дыхание, начал прислушиваться. Я так  привык  к  шумам  природы,
вздохам бриза и всплескам волн, что любой другой звук  мог  расслышать  на
большом расстоянии. Я весь обратился  в  слух.  Да,  вот  звук  послышался
опять, - протяжный, пронзительный крик отчаяния  разнесся  над  песками  и
эхом отдался в холмах позади меня, - жалостный призыв о помощи. Он донесся
со стороны моего  дома.  Я  бросился  на  этот  крик,  увязая  в  песке  и
перескакивая через камни. Мысленно я уже представлял себе, что произошло.
   Примерно в четверти мили от моего дома есть высокий  песчаный  холм,  с
которого видна вся окрестность. Добравшись до его вершины, я на  мгновение
остановился. Вот мой старый серый дом, вот лодка. Все  выглядело  так  же,
как и до  моего  ухода.  Однако  пока  я  всматривался,  вновь  послышался
пронзительный крик, еще более громкий, чем раньше, и в следующий момент из
двери дома показался русский моряк. На плече у него виднелась белая фигура
девушки, и я заметил, что  даже  в  такой  спешке  он  нес  ее  бережно  и
почтительно.  Я  слышал  ее  дикие  крики  и  видел,  как   она   отчаянно
сопротивляется, пытаясь вырваться из его объятий. Позади них тащилась  моя
старуха экономка, верная и преданная, как старый пес, который  хотя  и  не
может больше укусить, но все еще скалит беззубую пасть на врага. Она  едва
поспевала за ними, размахивая длинными руками и  щедро  осыпая  насильника
шотландскими проклятиями и  ругательствами.  Я  сразу  же  понял,  что  он
направляется к лодке. В  моей  душе  внезапно  вспыхнула  надежда,  что  я
доберусь до лодки раньше них. Изо всех сил я бросился бежать к  берегу  и,
зарядив  на  ходу  револьвер,  решил  раз  навсегда  положить  конец  этим
вторжениям.
   Но было поздно. К тому времени, когда я добежал до берега, он успел уже
отплыть на добрую сотню ярдов, и я видел,  как  при  каждом  мощном  ударе
весел лодку высоко подбрасывало вверх. В бессильной злобе  я  издал  дикий
вопль и, как загнанный зверь, начал метаться взад и вперед по  берегу.  Он
обернулся и увидел меня. Встав со скамьи, он изящно  поклонился  и  махнул
мне рукой. Это не был жест ликования или насмешки. Как я ни был разъярен и
расстроен, я понял, что это торжественное и вежливое  прощание.  Затем  он
вновь взялся за весла, и маленькая шлюпка  помчалась  по  морю,  уходя  из
бухты. Солнце уже зашло, оставив на воде  лишь  мрачную  багровую  полосу,
которая тянулась  далеко-далеко  и  сливалась  на  горизонте  с  пурпурной
дымкой. Быстро перерезав  эту  зловещую  полосу,  шлюпка  становилась  все
меньше и меньше, пока ночные тени  не  сгустились  вокруг  нее  и  она  не
превратилась в маленькое пятнышко в пустынном море. Затем  растворилось  и
это неясное пятно и его окутала  темнота  -  темнота,  которая,  казалось,
никогда не рассеется.
   Но почему я продолжал метаться по безлюдному  берегу,  взбешенный,  как
волчица, у которой отняли ее детеныша? Может быть, потому, что  я  полюбил
эту девушку-московитку? Нет, тысячу раз нет! Я не из  тех  людей,  которые
ради белого личика или голубых глаз готовы забыть всю свою прежнюю  жизнь,
изменить направление своих мыслей и отречься от  многого.  Мое  сердце  не
было затронуто. Но моя гордость - о, как жестоко я был оскорблен! Подумать
только, - ведь я не сумел оказать помощь этому слабому  созданию,  которое
так умоляло меня о ней и так полагалось  на  меня!  При  этой  мысли  меня
охватывала ярость и кровь бросалась в голову.
   В эту ночь с моря подул сильный ветер. Волны в бешенстве  бросались  на
берег, как бы стремясь разрушить его и унести  с  собой  в  море.  Хаос  и
грохот гармонировали с моим возбужденным состоянием.  Всю  ночь  я  бродил
взад и вперед по берегу, мокрый от брызг и дождя, следя глазами за  белыми
гребнями валов и прислушиваясь к завыванию шторма. В сердце у меня  кипела
злоба на русского моряка. "О, если бы только он вернулся! -  восклицал  я,
сжимая кулаки. - Если бы только он вернулся!"
   И он вернулся. Когда на  востоке  забрезжил  серый  рассвет  и  осветил
огромную пустыню желтых бушующих  волн,  над  которыми  низко  проносились
мрачные облака, я вновь увидел его. В нескольких стах ярдов от меня  лежал
длинный черный предмет, подбрасываемый  сердитыми  валами.  Это  была  моя
лодка, изуродованная до неузнаваемости. Немного поодаль, на мелком  месте,
качалось что-то бесформенное, покрытое галькой и водорослями. Я  сразу  же
понял, что это был мертвый русский, лежавший лицом вниз. Я бросился в воду
и вытащил его на берег. И только перевернув его,  я  увидел,  что  русский
моряк держал в объятиях девушку,  словно  защищая  ее  своим  искалеченным
телом от ярости шторма. Бурное море могло отнять у него жизнь, но всей его
злобы не хватило,  чтобы  оторвать  этого  упрямого  человека  от  любимой
девушки. Судя по некоторым признакам, я понял, что в течение этой  ужасной
ночи даже легкомысленная женщина, наконец,  поняла,  что  означает  верное
сердце и мощные руки, которые боролись за нее и так бережно  охраняли  ее.
Иначе почему же она так нежно прижималась головкой к его широкой груди,  а
ее золотистые волосы переплелись с его черной бородой?  И  почему  на  его
смуглом лице застыла такая ясная улыбка невыразимого счастья и  ликования,
что даже сама смерть не смогла стереть ее? Казалось, смерть  была  к  нему
более милостивой, чем жизнь.
   Мы с Медж похоронили их на берегу пустынного Северного моря. Глубоко  в
желтом песке лежат они в общей могиле. В мире вокруг них будут происходить
разные события. Империи будут создаваться и исчезать,  будут  возникать  и
заканчиваться великие войны, рушиться династии, но эти  двое,  равнодушные
ко всему, вечно обнимая друг друга, будут лежать в своей  одинокой  могиле
на берегу  шумного  океана.  Порой  мне  кажется,  что  их  души,  подобно
призрачным чайкам, носятся над бурными водами бухты. Над  их  могилой  нет
креста или другого какого-либо знака, но иногда старая Медж приносит  сюда
дикие цветы. И когда во время своих ежедневных  прогулок  я  прохожу  мимо
могилы и вижу рассыпанные на песке свежие цветы, мне вспоминается странная
пара, которая явилась сюда издалека и на короткое время  нарушила  скучное
однообразие моей безрадостной жизни.



   Артур Конан
   Дойль. Как губернатор Сент-Китта вернулся на родину

   -----------------------------------------------------------------------
   Симферополь, "Таврия", 1989.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 20 October 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   Когда ожесточенная война за испанское наследство закончилась Утрехтским
миром, множество владельцев судов, которых нанимали  сражающиеся  стороны,
оказались не у дел. Часть из них вступила  на  более  мирный,  но  гораздо
менее доходный  путь  обычной  торговли,  другие  примкнули  к  рыболовным
флотилиям, а некоторые отчаянные головы подняли на бизань-мачте  "Веселого
Роджера" и объявили на свой страх и риск войну против всего человечества.
   С   разношерстной   командой,   набранной   из   представителей    всех
национальностей,  они  бороздили  моря,  укрываясь  время  от  времени   в
какой-нибудь  уединенной  бухте  для  кренгования  или  бросая   якорь   в
отдаленном порту,  чтобы  закатить  там  попойку,  ослепив  жителей  своей
расточительностью и нагнав на них ужас своей жестокостью.
   На Коромандельском  берегу,  у  Мадагаскара,  в  африканских  водах,  а
главным образом у Вест-Индских островов и у американского побережья пираты
стали постоянной грозной опасностью. Они позволяли  себе  дерзкую  роскошь
согласовывать свои набеги с благоприятным для  плавания  сезоном  -  летом
опустошали берега Новой Англии, а зимой опять уходили на юг, в тропические
широты.
   Этих пиратов приходилось тем более страшиться, что у  них  не  было  ни
дисциплины,  ни  каких-либо  сдерживающих  начал,  благодаря  которым   их
предшественники - пираты старого закала, наводя страх, вызывали  уважение.
Эти отверженные ни перед кем не держали  ответа  и  обращались  со  своими
пленниками так, как подсказывала им пьяная прихоть.  Вспышки  причудливого
великодушия чередовались у  них  с  полосами  непостижимой  жестокости,  и
шкипера, попавшего в руки пиратов, порой отпускали  со  всем  его  грузом,
если  он  оказывался  веселым  собутыльником  в  какой-нибудь   чудовищной
попойке, или же его могли посадить за стол в его собственной каюте,  подав
ему в качестве кушанья посыпанные перцем и посоленные его собственные  нос
и губы. Только отважный моряк решался  в  те  времена  водить  корабли  по
Карибскому морю.
   Именно таким человеком был Джон  Скарроу,  капитан  "Утренней  звезды",
однако и он вздохнул с облегчением, когда услышал всплеск падающего  якоря
в ста ярдах от пушек крепости Бас-Тер. Сент-Китт был конечным  портом  его
рейса, и завтра рано утром бушприт его корабля повернется в сторону Старой
Англии. Хватит с него этих морей, кишащих  бандитами!  С  того  часа,  как
"Утренняя звезда" покинула порт Маракаибо  на  южноамериканском  берегу  с
трюмом, полным сахара и  красного  перца,  каждый  парус,  мелькнувший  на
фиолетовом просторе  тропического  моря,  заставлял  вздрагивать  капитана
Скарроу. Огибая Наветренные острова, он заходил в разные порты, и  повсюду
ему приходилось выслушивать истории о насилиях и зверствах.
   Капитан Шарки, хозяин двадцатипушечного  пиратского  барка  "Счастливое
избавление", прошелся вдоль побережья, оставив  позади  себя  ограбленные,
сожженные суда и трупы. О его жестоких шутках  и  непреклонной  свирепости
ходили  ужасные  рассказы.  От  Багамских   островов   до   материка   его
угольно-черный корабль с двусмысленным названием  нес  с  собой  смерть  и
многое такое, что еще страшнее смерти. Капитан Скарроу так беспокоился  за
свое новое, прекрасно оснащенное судно и за ценный груз, что отклонился на
запад до самого острова Берда, чтобы уйти  подальше  от  обычных  торговых
путей. И даже здесь, в этих пустынных водах, он не мог  избежать  зловещих
следов капитана Шарки.
   Однажды  утром  они  подобрали  среди  океана   одинокую   шлюпку.   Ее
единственным пассажиром оказался метавшийся в бреду моряк, который  хрипло
кричал, когда его поднимали на борт, и в глубине его рта виднелся высохший
язык, похожий на черный сморщенный гриб. Ему давали вдоволь воды и  хорошо
кормили, и вскоре он превратился в самого сильного и проворного матроса на
всем корабле. Он был из Марблхеда в Новой Англии и  оказался  единственным
уцелевшим человеком со шхуны, пущенной ко дну страшным Шарки.
   В  течение  недели  Хайрэма  Эвансона  -  так  его   звали   -   носило
подтропическим солнцем. Шарки приказал бросить ему в  шлюпку  искромсанные
останки его убитого капитана - "в качеств