том, как татары
и башкиры дружно работают и воюют рука об руку с русскими, о том, что дети
в Петрограде умирают от голода,  и о том,  сколько соли,  спичек,  сахара,
керосина и мыла получено для крестьян их волости.
     Миргасым переводил, не пропуская ни слова, он совсем охрип. И то, что
над  ним  сжалились и  принесли ему глиняную чашку с  водой,  было хорошим
предзнаменованием...
     Командир бронепоезда Липатов, старый артиллерист, смотрел в бинокль и
видел  большую толпу на  околице деревни.  Он  долго отговаривал комиссара
идти безоружным на  переговоры с  восставшими.  Командир боялся самосуда и
готов был каждую минуту прийти на помощь своему комиссару.
     Но  еще  не  прошли три  часа,  какие выпросил комиссар для  похода в
деревню и мирных переговоров.
     Пока же  не  истекли обусловленные три  часа,  никому не  разрешалось
выходить из бронепоезда -  ни самарским коммунистам,  которые откликнулись
на призыв политотдела дороги,  ни бойцам из железнодорожного батальона. Не
снимали чехлов с орудий, стоящих на платформах, молчали станковые пулеметы
в броневых башнях...
     Когда  бронепоезд вернулся  на  станцию  Самара,  он  выглядел весьма
необычно:  орудия на платформах были обложены мешками с  зерном.  Какой-то
большой военный начальник -  сказывали, что это член реввоенсовета фронта,
- сделал выговор Липатову за то,  что тот позволил превратить бронепоезд в
элеватор или амбар на колесах.  Но когда начальник узнал, что зерно изъято
из  закромов  богатеев,  а  погрузили мешки  сами  восставшие башкиры,  он
примирительно махнул рукой и  только спросил -  как это удалось?  Командир
бронепоезда Липатов  пожал  плечами  и  показал  на  молодого  человека  в
кожанке, лихо спрыгнувшего с бронированной платформы:
     - Спросите сами у комиссара Маневича...


                                   133

     Колеблются чаши  невидимых весов,  вновь счет  идет на  мгновенья,  и
каждое мгновенье может обернуться к спасенью людей и к их гибели.
     Отзвучал перевод на  сербскохорватский.  Мацанович умолк,  Антон Ганц
уже собрался сойти с помоста.  Аппельплац замер в настороженной,  пугливой
тишине.
     Старостин решительно шагнул вперед и прокричал по-немецки:
     - Никто в  штольню не  пойдет!  Вы  хотите там  всех  похоронить!  Мы
останемся здесь! Ни шагу из лагеря!
     Генрихов,   Мамедов,   Шаповалов,   Архипов,  Додонов,  Шахназаров  и
несколько итальянцев подались вперед и заслонили собой Старостина.
     Автоматчики уже взяли его на прицел, ожидая команды.
     Свои короткие   призывы  Старостин  выкрикивал  без  пауз  по-русски,
по-французски, по-итальянски, по-польски, по-испански.
     Сотни людей многоязычными выкриками поддержали Старостина.
     Антон Ганц пытался еще что-то говорить.  Мацанович переводил,  но оба
открывали рты совершенно беззвучно.
     Антон  Ганц  судорожно ощупал  кобуру,  но  сделал  вид,  что  только
поправил ее на поясе, не решился достать свой "вальтер".
     - Не пойдем! - грозно и негодующе гремело на разных языках.
     Строй в колоннах сломался.
     Тех,  кто  стоял в  первых рядах,  подталкивали сзади,  и  все вместе
угрожающе подступали к помосту.  Расстояние между цепью эсэсовцев и толпой
сократилось,  и стало ясно - сколько бы бунтовщиков не перестреляли сейчас
по  команде из  автоматов,  эсэсовцы не уцелеют,  будут смяты,  растоптаны
прежде,  чем  пулеметы с  вышек рассеют заключенных.  Эсэсовцев забросают,
забьют  деревянными колодками.  Заключенные разуты,  воинственно держат  в
руках колодки -  свое единственное оружие.  Но  это не такое уж безобидное
оружие, когда колодок тысячи, а на карту поставлена жизнь.
     Этьен  испытал  мимолетное сожаление:  "Были  бы  товарищи  вооружены
пиками,  вилами,  баграми,  и  всяким дрекольем,  как  те  взбунтовавшиеся
башкиры...  А  то  весь  наш  арсенал -  девять  револьверов да  несколько
гранат..."
     Лишь  вожаки  интернационального  подполья,   в  том  числе  Соколов,
Старостин и Митрофанов,  знали, где в этот момент стоят боевые группы: они
готовы к ближнему бою,  к рукопашной,  но - в соответствии с планом - лишь
там,  по пути в  штольню.  Впрочем,  в такой обстановке кто-нибудь может и
забыть о первоначальном плане...
     Ганц стоял на помосте бледный, с окаменевшим лицом. Видимо, он еще не
решил,  как поступить.  Обернулся к группе своих подчиненных и обменялся с
ними  несколькими  словами.   Старостин  не   спускал  глаз  с   помощника
лагерфюрера Гюнера, по кличке "Рыжая пантера". Палач из палачей, а по виду
юноша приятной внешности, атлетически сложенный.
     "Рыжая  пантера" сердито сказал что-то  лагерфюреру,  но  тот  жестом
выразил  несогласие,  и  Старостин был  счастлив подсмотреть за  напускным
спокойствием Антона Ганца  животный,  панический страх -  он  явно  боялся
самосуда.  Ведь  если он  прикажет открыть огонь -  лавина колодок в  одну
секунду вышибет автоматы из  рук эсэсовцев.  А  если завяжется рукопашная,
если,  чего доброго,  она дойдет и до самого помоста, - что смогут сделать
пулеметчики?  Этак  очередь скосит  и  лагерфюрера,  ежели  ему  раньше не
проломят череп колодками.
     Антон Ганц властно поднял руку,  почти как в  фашистском приветствии,
и, перекрывая грозную разноголосицу и возбуждение толпы, пытаясь держаться
прежде  взятого  спокойного  тона,   осторожно  выбирая  слова  и  скрывая
озлобление, принялся убеждать...
     Он отдал приказание, руководствуясь соображениями гуманности.
     Он заботился о безопасности хефтлингов.
     Он пытался избежать лишних жертв.
     Ну, а если господа не хотят прятаться в штольне, - ответственность за
все,  что  может произойти,  когда бой  перекинется на  территорию лагеря,
ляжет на тех, кто выразил несогласие с его распоряжением.
     Сказав это,  он разрешил всем разойтись по своим баракам.  Разрешение
он  отдал тоном приказа,  чтобы показать -  он остался хозяином положения.
Антон Ганц знал,  что сейчас заключенные охотно послушаются,  это и  в  их
интересах.  И  послушное  выполнение  последнего его  распоряжения сгладит
впечатление от того, что лагерь не подчинился его предыдущему приказу.
     Сошел с  помоста Антон Ганц,  за  ним  ретировались его  подчиненные.
Пятилась  шеренга  автоматчиков от  помоста.  Эсэсовцы  отходили медленно,
держа автоматы наготове.
     Помост  опустел,  на  нем  остался только  счастливый Мацанович.  Все
расходились с аппельплаца, радуясь победе.
     Старостин мучительно раздумывал:
     "На самом деле Антон Ганц подчинился всеобщему протесту и сдался? Или
он  только  коварно  отступил и  замышляет расправу,  будет  вызывать себе
подмогу?"
     Но  при  всех обстоятельствах Старостин был доволен,  что вооруженное
столкновение не  началось  здесь,  на  открытом  аппельплаце,  под  дулами
пулеметов,  направленных с вышек.  Здесь шансов на конечный успех было все
же  меньше,  чем  в  рукопашном бою,  в  лесочке возле  бараков,  как  это
предусматривал план восстания...
     Он  надсадно кашлял.  Сорвал себе  голос,  выкрикивая слова протеста,
призывая к неповиновению.
     Наконец,  удалось унять кашель,  но это потребовало таких усилий, что
он еще больше ослабел: сейчас сбить с ног его можно было и шапкой.
     Старостин медленно побрел к блоку ј 15, товарищи бережно вели его под
руки.  К  нему  подбегали  узники  из  других  бараков,  благодарили  всяк
по-своему,  трясли  руки,  а  экспансивные итальянцы обнимали.  Их  привел
старый знакомый Чеккини,  крайне изможденный,  но все еще красивый,  как в
первые дни неволи в Маутхаузене.
     Старостину рассказали,  что около полудня в барак ј 1, в шрайбштубе к
Драгомиру Барте,  вошла группа эсэсовцев.  Последовал приказ все документы
изъять.  Набили  бумагами  мешки,  погрузили  их  на  тачку  и  повезли  к
крематорию.
     В  этот  момент в  шрайбштубе кроме Барты был  еще  Серж  де  Мюссак,
младший писарь.  Барте удалось скрыть от эсэсовцев и спрятать самые важные
документы  -   списки  погибших,   перечень  всех  транспортов  и   команд
заключенных,  которые прибывали в  Эбензее.  Барта улучил момент и засунул
эти бумаги под куртку,  под рубашку.  Не  успели эсэсовцы довезти мешки до
крематория,  как документы были перепрятаны Мюссаком и  двумя югославами -
Милошем Баичем и Любомиром Зацевичем. Опорожнили огнетушитель, туго набили
его документами и  закопали за бараком.  Эсэсовцы в  спешке сожгли бумаги,
так и не узнав, что исчезли самые важные...
     В три часа мимо барака, где лежал Старостин, прошли два эсэсовца, они
направлялись от пекарни к воротам. Каждый держал руку на кобуре. Старостин
видел в  окно,  что ни один лагерник не отдал приветствия и  не снял перед
ними полосатого берета.
     Перед вечером испанцы,  которые прибирали в домах у начальства,  дали
знать:  Антон Ганц сел в машину со своим догом и уехал.  Судя по тому, как
он собирался,  - возвращаться лагерфюрер не намерен.  Говорили,  будто  он
пытался вызвать подмогу по телефону,  но убедился,  что командованию не до
лагеря.  Наоборот,  у него стали требовать эсэсовцев для обороны какого-то
моста.  Сюда  же  прислали  только жиденький взвод фольксштурма.  Эсэсовцы
грузятся на машины и покидают лагерь.  Теперь у  пулеметов  на  караульных
вышках торчат пожилые фольксштурмисты. Но в лагерь никто из них входить не
решается.
     Старостин уже  успел  отлежаться,  когда  в  барак  вбежал старший по
бараку ј 7 испанец Антонио: на нем лица не было.
     - Что случилось?
     - Я из пятой штольни.
     - Ну и что же?
     - А то, что при входе стоит паровоз, а к нему тянется шнур, тщательно
засыпанный щебенкой.
     Поздно  вечером подпольному комитету стали  известны подробности,  их
сообщили итальянцы.
     По приказу Ганца в  штольню ј  5  пригнали паровоз и  оставили стоять
близ выхода, якобы из-за неисправности.
     Так вот, паровоз можно назвать одной огромной миной: и холодная топка
его, и тендер битком набиты взрывчаткой.
     Чеккини, который проведал Старостина, хорошо знаком с саперным делом.
Он подсчитал -  взрывчатки в  десять раз больше,  чем ее требуется,  чтобы
засыпать выход из штольни.
     - Хватило бы обрушить половину горы. Каменная братская могила! Можете
мне поверить, - возбужденно уверял Чеккини. - Я играл в такие игрушки...


                                   134

     После  ненастных дней,  после затяжных дождей впервые светило солнце.
Рано утром на дороге,  ведущей к городку,  появился танк. Старостин видел,
как неторопливо,  осторожничая, он прошел к окраине города, но въезжать на
узкие улицы не решился и повернул обратно,
     Сотни  глаз  наблюдали за  танком сквозь густую колючую проволоку.  В
изгороди проделали несколько дыр.  Кто-то,  цепляясь полосатым одеянием за
колючки, то и дело пролезал туда и обратно. Узник никак не мог насладиться
самой  возможностью ходить  по  той  зоне,  где  прежде  его  настигла  бы
пулеметная  очередь.  Иные  падали  на  колени,  целовались,  тряслись  от
неудержимого смеха,  плакали.  Где взять силы, чтобы пережить такое? Когда
радость безмерна, в первые минуты она причиняет острую боль.
     Кричали всяк на своем языке,  но танкисты и  не подозревали о лагере,
притулившемся к подножию лесистой горы, ничего не видели и не слышали.
     Трое  заключенных ушли  вниз  в  долину,  чтобы  найти танкистов,  но
вернулись ни с чем - дорога опять пустынна. Еще трое отправились в городок
к  местному пастору:  в  лагере многие при  смерти и  хотят  причаститься.
Пастор Франц Лойдль и еще два священника поспешили в лагерь.
     Перед полуднем в долине показались бронетранспортеры,  следом за ними
еле  слышно  погромыхивали танки.  Легкий ветерок колыхал флаги,  которыми
были расцвечены дома.
     Красно-бело-красные  австрийские флаги  развевались сегодня  впервые:
больше семи лет жила Австрия под игом Гитлера.
     В  два часа дня на  плац въехал легкий танк.  Пастор Франц Лойдль так
объяснил его появление:
     - Это сам Христос пришел в лагерь,  чтобы сказать вам,  что вы живы и
свободны.
     - К  сожалению,  на  этот раз  Христос замешкался в  пути,  -  сказал
Старостин. - Для многих он явился слишком поздно.
     Второй раз Этьена освобождают американцы,  и  это не  случайно -  его
загнали на запад, как можно дальше от своих.
     Вслед за первым появился второй легкий танк. Заключенные обступили их
так тесно, что танкистам некуда было спрыгнуть. Не теряя времени, какой-то
уголовник украл  у  американца пистолет  из  кобуры,  висевшей у  того  за
спиной.  Но  пистолет быстро нашли и  вернули под  дружный смех владельцу.
Старостин смеялся, пока не закашлялся.
     Оказалось, что машины - из третьей танковой армии генерала Паттона. С
танкистами прибыл военный корреспондент "Дейли телеграф энд Морнинг пост".
Мацанович   и   Старостин   заговорили   с   ним   по-английски.   Отвечая
корреспонденту,  Мацанович сообщил,  что  больше всего  в  лагере поляков;
русских выжило около двух с половиной тысяч.
     Подошел Барта, он принял участие в беседе с военным корреспондентом и
дал  ему  точные сведения.  В  лагере уцелело 16650  заключенных,  из  них
больных 7566.  Это -  по лагерному списку на вчерашний день,  но несколько
десятков  человек  умерло  вчера,   некоторые  из  них  -  от  счастливого
потрясения.  Военный  корреспондент записал также  несколько подробностей,
касающихся попытки лагерфюрера Антона Ганца взорвать пятую штольню, загнав
туда узников.
     Танк с  корреспондентом ушел,  второй танк остался на  плацу.  Вскоре
появился джип,  за  ним  пришли  машины  с  продуктами и  машина с  душем.
Походные  кухни   непрерывно  варили  кашу.   Несколько  санитарных  машин
курсировали между городком и лагерем,  увозя больных. Товарищи уговаривали
Старостина лечь в лазарет, но он не хотел расстаться со своими.
     В тот же день началась эвакуация лагеря.  Первыми увезли американцев,
англичан,  к ним присоединились китаец и бразилец,  неведомо какими путями
попавшие в Эбензее. Далекая, однако, у них путь-дорога на родину.
     Наступила очередь французов.  Они  построились в  колонну.  Старостин
самым  сердечным образом распрощался с  Жаном Лаффитом и  с  папашей Анри,
который  нес  сине-бело-красное  французское  знамя.  Старостин  и  сейчас
разгуливал в деревянных колодках папаши Анри.
     На  исходе  дня  был  создан русский комитет,  его  возглавил генерал
Митрофанов. Стало известно, что местные власти предоставили в распоряжение
советских  офицеров  трехэтажный  Спорт-отель  в   Штайнкоголе.   Это   по
соседству, на берегу реки Зее, завтра все туда переберутся.
     Подпольный  комитет  -   бывший   подпольный!   -   создал   лагерное
самоуправление и пытался противостоять анархии.
     Это было нелегко.  Некоторые капо и  уголовники,  прославившиеся  как
палачи  и не успевшие сбежать,  стали жертвами самосуда.  Но самые большие
злодеи успели  скрыться.  В  их  числе  был  и  Лоренц.  Весь  лагерь  был
встревожен  бегством Лоренца,  первого помощника старосты Магнуса,  в чьей
комнате теперь собрался бывший подпольный комитет.
     Фашисты нарочно держали в лагере вместе и многих выдающихся деятелей,
и человеческие отбросы вроде Лоренца -  здесь было полтораста уголовников,
преимущественно из самой Германии.
     Уголовники утверждали:  Антон  Ганц  и  Лоренц  заключили между собой
тайное соглашение о дележе награбленной добычи.  Лоренц высматривал  среди
заключенных тех,  у кого были золотые зубы. Он вырывал их плоскогубцами, а
затем убивал ограбленных. Как правило, Лоренц грабил и убивал по ночам.
     Старостин попросил Драгомира Барту  показать ему  карточку Лоренца из
утаенной картотеки.  Любопытно,  откуда взялся такой зверь, притворившийся
человеком?
     Лоренц  Дейлер.  Заключенный ј  866.  Родился 23  октября 1898  года.
Пекарь.  Евангелист.  Место  рождения  Обермюльталь.  Чистокровный  ариец.
Разведен,   есть   ребенок.   Второй  староста  лагеря.   Зеленый  винкель
(уголовник).
     Почему-то  Старостину неприятно  было  узнать,  что  он  и  Лоренц  -
одногодки...
     Выяснилось, что  Лоренц  скрывался в лагере и после того,  как оттуда
сбежали эсэсовцы.  Двое суток он  просидел  в  мусорной  яме,  за  крайним
бараком,  подступающим  к проволочному заграждению.  Ночью Лоренц вылез из
мусорной ямы и принялся рубить проволоку топором.  Его заметили, когда уже
успел прорубить себе лаз.  За ним погнались,  но догнать не смогли. Лоренц
скрылся на горе,  густо поросшей ельником.  Нужно принять во внимание, что
Лоренц и в лагере питался отлично,  а его преследователи не могли бежать в
гору.
     Старостин,   несмотря  на   скверное  самочувствие,   взял  на   себя
руководство поисками Лоренца.
     Старостин тоже хотел принять участие в  облаве  на  Лоренца,  но  его
отговорили,  и  тогда  он  разработал  подробный план погони.  Он сколотил
группу для поимки Лоренца,  вооружил  всех  и  отправил  в  горы,  к  тому
перевалу, через который ночью попытается, возможно, перейти Лоренц. Вторую
группу,  также вооруженную карабинами,  отобранными у фольксштурмистов, он
направил в городок Эбензее.  Лоренц может спрятаться где-нибудь в городке,
выдав себя за освобожденного политического, не исключено, что он успел еще
в  лагере  сменить  свою  куртку  с  зеленым  винкелем на куртку с красным
винкелем.
     Допоздна сидел Старостин у входа в блок ј 15, поджидая своих связных.
     - Есть Христос, он найдет палачей и отомстит, - сказал сидевший рядом
пастор Франц Лойдль.
     - К  сожалению,  Христос и  на  этот  раз  оказался нерасторопным,  -
усмехнулся Старостин. - Боюсь, он опять опоздает с помощью. У нас в России
говорят:  на бога надейся, а сам не... - Он на секунду задумался, не зная,
как точнее перевести на немецкий язык "не плошай",  ничего равноценного не
нашел и сказал:
     - ...а сам не делай глупых ошибок.


                                   135

     Вечером лагерь был подобен огромному бивуаку.  У  иных бараков горело
по нескольку костров, а бараков четыре десятка.
     Эсэсовцы   нарочно   расселяли  по   разным   баракам   людей   одной
национальности,  чтобы меньше было  контактов между ними,  чтобы люди хуже
понимали друг друга.
     А  перед эвакуацией в  лагере состоялось великое переселение народов.
Сселялись вместе итальянцы, испанцы, русские, югославы, венгры, поляки.
     Электричество погасло,  воды нет.  В  холодной пекарне не осталось ни
горстки  муки.  Каждому  заключенному  насыпали  муку  в  котелок,  выдали
несколько  порций  эрзац-кофе,   немного  повидла  и  маргарина.  Продукты
развозили  на  ручных  тележках  под  охраной,  были  случаи  нападения на
тележки.  Югославы и  русские выставили охрану у продуктового склада:  его
тоже пытались разграбить.
     Самые аппетитные  запахи  доносились  от  костров,  где русские пекли
блины. И пусть блины из темной муки, смешанной с отрубями, - нет и никогда
не было блинов вкуснее!
     Русские пекли блины и  пели.  Их  голоса разносились в  тишине теплой
майской  ночи.   Художник  Милош  Баич  подошел  к  костру,   вокруг  него
полусидели-полулежали  товарищи.   Баич  принялся  угощать  сигаретами  из
посылки Красного Креста. Старостин отказался; он давно некурящий.
     - А вас чем угостить? - спросил Старостин.
     - Русскими песнями.
     Пели "По долинам и  по взгорьям",  "Стоим на страже всегда,  всегда",
затем кто-то робко и неуверенно затянул про девушку Катюшу. Старостин этой
песни никогда не  слышал,  но  вокруг ее подхватили.  Едва песня зазвучала
громче,  к костру подошли итальянцы.  Они жадно включились в хор, заглушив
голоса  русских.  Старостин разобрал  слова  припева:  "Пусть  развалились
сапоги, но мы идем вперед".
     Кто-то  из итальянцев удивился:  откуда русские знают их партизанскую
песню "Дуют ветры"? И начал горячо доказывать, что это боевая песня бойцов
Сопротивления Ломбардии.  Старостин увидел Чеккини,  помахал ему