осклонностью  судебной
аудитории, признался, смущенный, в тех неблаговидных, неэтичных поступках,
которые хотя и не являются предметом обсуждения на суде,  но тесно связаны
с теми поступками, в которых его обвиняют.
     Да, бывало и так, что он, Кертнер, выдавал за свои такие изобретения,
которые не были оформлены патентами,  что  называется,  плохо  лежали.  Он
просит судей снисходительно отнестись к его признанию:  речь идет только о
деталях,  потому что в главных своих компонентах конструкция самолета, над
которым  Кертнер  работает  уже не первый год и который,  как он надеется,
войдет в международный каталог под  наименованием  "кертнер-77",  является
оригинальной конструкцией. И если ему дадут возможность продолжить работу,
то он имеет все основания получить патент,  который оградит его  авторские
права...
     Именно такую задачу и поставил перед собой Кертнер - прослыть у судей
нечистым  на  руку  авиаинженером,   плагиатором,   который  не  гнушается
присваивать материалы,  расчетные данные,  чертежи  и  другие  документы у
своих  конкурентов  по  конструированию  самолетов,   с  тем  чтобы  потом
оформлять патенты на свое имя, стать лжеизобретателем...
     Длинный  перечень документов,  которые  ОВРА  назвала секретными,  на
самом  деле  опубликован  в  международных справочниках  и  бюллетенях  по
авиации,  выходящих на трех языках -  немецком,  английском и французском.
Разве тот факт,  что подобных справочников нет на итальянском языке,  дает
основание  считать   эти   широко   и   международно  известные  материалы
секретными?!
     Многие реплики Кертнера были встречены в суде благожелательно. Почему
же Фаббрини не подавал ему никаких знаков одобрения?
     А  прокурор тем  временем вызывал одного эксперта за  другим и  с  их
помощью  доказал  Особому  трибуналу важность  документов,  обнаруженных в
пакете, изъятом у Кертнера при аресте.
     Адвокат Фаббрини несмело обратил внимание на  то,  что  речь  идет  о
запечатанном  пакете,   а   по  утверждению  подзащитного,   пакет  был  с
провокационной целью подброшен ему  Эспозито.  Но  главный судья вел  себя
так, что было ясно - он не склонен поддержать версию адвоката.
     На следствии и все три дня,  пока шел суд, Кертнер выгораживал других
обвиняемых,  тем  самым взваливая еще больший груз на  свои широкие,  чуть
сутулые плечи.
     А  чтобы это выглядело естественно и не вызывало подозрений,  Кертнер
не гнушался,  когда нужно было,  выставлять в  непривлекательном виде тех,
кого прокурор называл соучастниками.  Сами посудите,  разве опытный делец,
мог довериться таким несообразительным,  бестолковым людям,  разве он стал
бы  делиться своими  планами с  людьми,  которые так  плохо  разбираются в
технических  новинках,   а  еще  хуже  -   в  политике,   не  читают  даже
"Мессаджеро"? Да никогда!
     А Блудного Сына подсудимый Кертнер отказался признать своим знакомым,
хотя в глубине души считал надежным другом.  Да,  встречал его на пароходе
"Патриа",  где  тот плавал вторым помощником капитана.  Да,  несколько раз
подымался на капитанский мостик;  они обменивались малозначащими фразами о
погоде, но деловых разговоров, а тем более секретных, никогда не вели.
     - У  меня  такое  впечатление,   -  сказал  Кертнер,  повертываясь  к
прокурору,  -  вы очень сожалеете,  что не смогли заставить Атэо Баронтини
признаться в поступках, которые он не совершал. Вы обещаете снисхождение и
даже безнаказанность всем,  кого считаете моими сообщниками,  при условии,
если они дадут против меня ложные показания.  Но  разве синьор прокурор не
обнаруживает  тем  самым  собственную  неуверенность  и  делает  очевидной
слабость закона,  который взывает о  помощи к  нарушителю этого закона?  И
может  ли  внушать  суду  доверие тот,  кто  способен так  легко  нарушить
верность по отношению к своим товарищам, давая ложные показания?
     Кертнер выиграл немало словесных дуэлей с прокурором,  со свидетелями
обвинения,  с  председателем суда,  но  все  это  были  "мелкие  стычки  с
противником",  как любили писать в  фронтовых сводках еще в первую мировую
войну.  А генеральное сражение складывалось не в пользу Кертнера - слишком
силен удар  Паскуале,  нанесенный в  спину.  Это  был  двойной удар:  и  в
траттории у  ворот фабрики "Мотта" и  во  время следствия,  потому что все
понимали - не станет самоубийца лгать на своем смертном пороге.
     Для Кертнера стали очевидны оперативные связи испанской контрразведки
с  итальянской ОВРА.  Иначе ему в  провожатые не  дали бы  такого опасного
попутчика, как агент, который возвращался на "Патрии" от франкистов.
     Да,  больше  всего  Кертнер встревожился,  когда  председатель вызвал
последнего  свидетеля  обвинения  -  французского  агента.  Тот  прошел  к
судейскому столу,  волоча ноги так,  будто на ходу терял,  находил и вновь
терял комнатные туфли.  Он  давал показания на французском языке.  Кертнер
прислушивался к  произношению -  в  самом деле  северное,  бретонское.  Но
почему Кертнер решил тогда,  на "Патрии",  что выходец из Бретани не может
работать на  Франко?  Какая наивность!  И  как француз ловко инсценировал,
будто поднялся на борт "Патрии" в Марселе!  Выяснилось,  что на самом деле
он сопровождал Кертнера от Альхесираса,  а  может быть еще от Севильи,  от
Толедо, от подступов к Мадриду, черт его знает откуда!..
     И  как только ему удалось за время плавания от Альхесираса до Марселя
ни разу не показаться на глаза? Наблюдал он и за Кертнером, и за Эспозито,
и  за  Блудным Сыном.  А  Кертнер еще  наивно думал,  что  поиздевался над
агентом,  когда прощался с  ним на пристани в Специи и долго,  утомительно
болтал о графе Монте-Кристо.
     Француз  едва  начал  давать  свои  показания,  как  Кертнер понял  -
сотрудник  испанской  контрразведки.   Ну  и   дошлый  тип!   Ему  удалось
перехитрить Кертнера,  -  правда,  при  активной помощи капитана "Патрии".
Совершенно очевидно,  что испанская контрразведка работает в  самом тесном
контакте с ОВРА.  Это тот случай, когда врет старая французская поговорка.
Оказывается,  истина по  одну сторону Пиренеев -  вовсе не  заблуждение по
другую  сторону.  Значит,  Кертнер  заблуждался по  обе  стороны испанской
границы?
     "Скольких агентов я за последние месяцы сумел обезвредить, оставить в
дураках,  -  сокрушался Этьен,  слушая показания этого субъекта,  - такого
опасного не  заметил.  А  распознал бы  его  сам Старик,  если бы  столько
времени   подряд   жил   и   работал,   преследуемый   сворой   гончих   и
сыщиков-охотников? Какая это была по счету западня?.."
     Суду  стало  известно,  сколько  раз  на  протяжении  рейса  "Патрии"
Эспозито  заходил  в  каюту  второго  помощника капитана Атэо  Баронтини и
сколько раз,  опасливо оглядываясь и  полагая,  что в коридоре никого нет,
успел  прошмыгнуть в  каюту  Кертнера.  А  позже  бретонцу  удалось  найти
секретные чертежи в трюме между бочками с оливковым маслом: чертежи лежали
там  два  дня,  прежде чем их  удалось подложить обратно в  сейф.  Вот эти
секретные   документы   передал   Эспозито   человеку,   называющему  себя
австрийцем, в траттории возле фабрики "Мотта"...
     Надолго в  памяти остался звон  шпор карабинеров при  смене караула и
резкий стук одновременно отодвинутых кресел -  это когда все судьи встали,
удаляясь на совещание.
     Подсудимые  в  ожидании  приговора  писали  письма,   разрешены  были
свидания,  и  лишь  Кертнер  коротал время  в  гнетущем одиночестве -  кто
пожалует к нему в эти часы?


                                    51

     Тем большей неожиданностью было известие,  что ему разрешено свидание
с синьориной Эспозито.
     Нечего  и  говорить,  мужественный поступок со  стороны Джаннины.  Не
очень охотно знаются с теми, кого Особый трибунал обвиняет в шпионаже.
     Джаннина  получила  разрешение  на   свидание  здесь,   в   Риме,   в
министерстве  юстиции,  так  как  Паганьоло  удостоверил,  что  секретарше
"Эврики" дан ряд деловых поручений к его бывшему компаньону, с которым сам
он встречаться не желает.
     Тюремщик,  по-видимому,  решил, что свидание на романической почве, и
предупредительно отвернулся.
     Джаннина в черном платье,  траурная повязка на рукаве жакета. Кертнер
выразил ей соболезнование в связи со смертью отчима. Она молча кивнула, но
ничего не сказала,  и  только круги горя под глазами и необычная бледность
напоминали о пережитом.
     Кертнер осведомился о  ее  матери,  и  она сказала,  что если контора
"Эврика"  не  закроется и  синьор  Паганьоло оставит  ее  на  работе,  она
привезет мать к себе в Милан, а в противном случае сама уедет в Турин. Она
сделает это неохотно,  потому что в Турине живут родители Тоскано.  Сам он
воюет в  Испании с  красными.  А  встречи с  его родителями только вызовут
лишние объяснения,  назойливые попытки ей  помочь,  поскольку в  Турине не
так-то легко найти работу.
     Кертнер  пытался  ее  ободрить  -   все  образуется,  жених  вернется
невредимым.  Но Джаннина только покачала головой и  призналась,  что она и
Тоскано перестали понимать друг друга,  она к  нему совсем равнодушна,  ей
все труднее называть себя невестой.  Она серьезно подумывала о том,  чтобы
уйти в  монастырь,  а  теперь склоняется к  мысли,  что лучше ей  остаться
"дзителлой", то есть старой девой.
     - Молодая,  красивая женщина  говорит,  что  останется старой  девой,
только тогда,  когда твердо уверена,  что  выйдет замуж,  -  в  первый раз
улыбнулся Кертнер.
     - Неисповедимы пути господни, - вздохнула Джаннина.
     - Как вы знаете, я человек не набожный. Но и на вашем месте я не стал
бы  спрашивать бога  о  дороге  в  рай,  потому  что  он  всегда укажет на
труднейший путь.
     Джаннина оборвала разговор на эту тему,  стала рассказывать о синьоре
Паганьоло.
     "Напрасно вы  так  защищаете своего  компаньона Кертнера,  -  убеждал
следователь синьора  Паганьоло.  -  Даже  Спаситель не  мог  выбрать  себе
двенадцать учеников,  чтобы среди них не  оказался взяточник и  предатель.
Как же вы можете ручаться за Кертнера?"
     На  это  синьор  Паганьоло возразил,  что  дело  Особого  трибунала -
доказать  виновность  Кертнера,  но  следователь  или  прокурор  не  могут
заставить Паганьоло считать своего компаньона иудой.
     Все это Джаннине рассказал синьор Паганьоло.  Поначалу он держал себя
независимо,  но  после судебного заседания,  на котором выступил прокурор,
Паганьоло даже  изменился в  лице.  По  словам  Джаннины,  никаких деловых
претензий к Кертнеру он не имеет,  более честного в расчетах компаньона не
встречал.  Но жаловался, что его обманули, поступили неблагородно, Кертнер
не тот, за кого себя выдавал.
     Еще  в  первый  день  судебного  разбирательства Паганьоло  собирался
нанять за свой счет знаменитого адвоката и добиваться пересмотра дела.  Но
после показаний француза,  после речи прокурора он  заявил,  что  помогать
бывшему компаньону больше не  намерен.  Паганьоло встал  и  демонстративно
вышел из зала суда,  сказав при этом:  "Пойдем,  Джаннина,  нам тут больше
делать  нечего".  Паганьоло забыл,  что  Паскуале  -  ее  отчим.  Джаннина
сослалась  на  неизлечимое  женское  любопытство  и  попросила  разрешения
остаться: "Интересно, чем дело кончится".
     Джаннина сообщила, что деньги Кертнера и половина всех денег на счету
в  "Банко  ди  Рома"  и  на  других лицевых счетах конфискованы.  Остается
рассчитывать на те личные вещи,  которые попали в  опись,  сделанную после
обыска,   и  не  подлежат  конфискации.  Вот  если  бы  "Эврика"  получила
какой-нибудь старый долг,  если бы кем-нибудь был оплачен старый вексель -
шеф может рассчитывать на половину суммы.
     Уже перед концом свидания Джаннина вспомнила, что со вчерашней почтой
на  имя герра Кертнера пришла открытка из  Варшавы:  кто-то  доволен своим
путешествием,  если не считать того,  что жена слишком часто пилит его. Он
надеется быть на крещение дома. Подпись на открытке не разборчива.
     - Спасибо. Вы принесли добрую весть от друга.
     Джаннина погрустнела и вдруг заявила с мрачной решимостью: она теперь
очень дорожит своей жизнью,  она  хочет теперь жить как  можно дольше,  ей
никак, ну просто никак нельзя умереть прежде, чем она не отомстит за отца,
за мать, за отчима и за себя...
     - И за вас тоже,  -  добавила она и произнесла напоследок с внезапным
ожесточением,  которого сама испугалась:  - Боже, если ты есть, спаси наши
души, если они есть!..
     На прощанье она совсем по-матерински перекрестила Кертнера.
     Ей  так хотелось сказать своему бывшему шефу что-нибудь утешительное!
Большой срок  не  должен его  пригнуть к  земле,  потому что  сроки Особый
трибунал дает большие,  но король и  дуче все время заигрывают с  народом,
хотят прослыть добряками, и потому в Италии часто объявляют амнистии.
     А Кертнер в том же тоне,  желая показать,  что он бодр и никакой срок
не может вывести его из душевного равновесия,  сказал,  что любой тюремный
срок не так уж велик,  если только его соотносить с  вечными категориями и
мерками. Предположим, его осудят на восемнадцать лет. За этот срок башня в
Пизе отклонится всего на двадцать два миллиметра, поскольку высчитано, что
каждый год,  вот  уже  восемь веков подряд,  угол  наклона увеличивается в
таких пределах.
     Оба невесело улыбнулись, каждый - чтобы подбодрить другого.
     На  самом  деле  душно  в  комнате,  где  Джаннине  дали  свидание  с
Кертнером,  или  это  оттого,  что  разговор  у  них  шел  печальный  -  о
самоубийстве  Паскуале,   о  горьком  будущем  ее  шефа,   об  испорченных
отношениях с Тоскано и о реальной угрозе лишиться работы?
     Она  вышла во  двор  суда,  запруженный шумной толпой.  Ждали,  когда
возобновится судебное заседание и будет оглашен приговор.
     - Самоубийство  в  тюремной  камере!   Шпион  никого  не  узнает!   -
выкрикивал мальчишка газетчик в фирменном свитере "Мессаджеро";  он сновал
в толпе и бойко распродавал свежий выпуск газеты.
     На ступеньках дежурила группа репортеров и фотографов.  Они атаковали
вышедшего из здания суда авиатора Лионелло.
     - Этот австриец Кертнер на самом деле летчик?
     - Да, он летает.
     - Вы никогда не подозревали его в шпионаже?
     - Если бы это было так, я не называл бы его своим учеником.
     - Зачем же он фотографировал на аэродроме?
     - Если ваш редактор любит точность, фотографировал не Кертнер, а я. И
не военные самолеты,  а  спортивные.  Ученик видит на пленке допущенные им
ошибки в пилотировании,  особенно при посадке... А теперь, синьоры, можете
меня снимать!
     Делио Лионелло,  в кожаных латах, надел шлем с очками, надел перчатки
с раструбами и стал в выигрышную позу.
     А выкрики газетчика все терзали уши, Джаннине невыносимо было слушать
это,  и  она заторопилась со двора обратно.  Но дорогу ей преградила толпа
репортеров и  фотографов,  все отхлынули от авиатора и оттолкнули Джаннину
от дверей.
     Из  суда  вышел  представительный  седой  синьор  в   безукоризненном
смокинге,  в  цилиндре.  Это  отец  подсудимого Баронтини,  один из  самых
богатых и влиятельных людей Ломбардии.
     Джаннина оказалась рядом с ним,  среди репортеров,  будто тоже хотела
получить у него интервью.
     - Синьоры, не задавайте мне никаких вопросов. Я знаю их наперед. Могу
сказать про сына Атэо только одно - он всегда был легкомысленным, ветреным
мальчишкой,  и печально,  что эта детская болезнь еще не прошла.  Бьюсь об
заклад -  один против тысячи!  -  он  и  сейчас не  знает,  где  кончается
анархизм и  начинается марксизм.  Если бы  я  был на  месте гранд-уфичиале
Сапорити, я бы хорошенько его выпорол. И запишите там себе, - он брезгливо
ткнул пальцем в репортерский блокнот, - в роду Баронтини шпионов не было и
нет.  Полезнее напомнить читателям вашей  газеты,  что  я  был  участником
похода на Рим и всегда был рядом с дуче!..
     Он  важно проследовал к  своему автомобилю,  и  Джаннина со  ступенек
крыльца видела - кто-то из репортеров услужливо раскрыл перед ним дверцу.
     Не  успел  шикарный  автомобиль  Баронтини  отъехать,   как  из  окна
послышался колокольчик, возвещавший о начале судебного заседания.


                                    52

     Свидание с Джанниной длилось недолго,  а перерыв в судебном заседании
показался вечностью. Час шел за часом, а судьи все не выходили из комнаты,
где совещались.
     Кертнер понимал, что ничего хорошего приговор ему не сулит.
     "Суд идет!" -  провозгласил наконец секретарь,  и в зал заседаний,  с
чувством собственного достоинства, сопровождавшим каждый шаг, вошли судьи.
Членов трибунала пятеро,  трое - в судейских тогах, а двое - в гражданском
платье, с трехцветными повязками через плечо: цвета национального флага.
     Согласно требованиям римского права,  судьями не  могут быть  люди  с
физическими изъянами.  И  в самом деле,  будь члены Особого трибунала хоть
трижды моральными уродами,  среди них не было ни хромого, ни безрукого, ни
горбуна,  иные выглядели благообразно,  даже импозантно. Но Кертнер хорошо
помнил, что его судят фашисты.
     Кертнер забыл,  что полагается встать,  и  карабинер,  стоявший возле
железной клетки, подтолкнул его в бок.
     Долго в ушах звучал хрипловатый, глухой голос секретаря суда:


                                "ПРИГОВОР"

     Именем его Величества Виктора-Эммануила III,  милостью Божьей и волею
нации короля Италии.
     Особый  трибунал по  защите фашизма,  учрежденный на  основе статьи 7
закона 1936 года ј 2008, в составе уважаемых господ
     его  превосходительства  Сапорити  Алессандро,  корпусного  генерала,
гранд-уфичиале, председателя и четырех судей - троих в чине коммендаторе и
одного кавалера уфичиале (перечислены фамилии)
     вынес следующий приговор в защиту государства против:
     1. Конрада  Кертнера,  сына  Марии  Терезы  Крюгер,  уроженца  общины
Галабрунн  (Австрия);  родился  12  мая  1898  года,  проживал  в  Милане,
коммерсант,   служил   в  австрийской  армии,  грамотный,  не  судившийся,
холостой, арестован 12 декабря 1936 г.
     (Следует еще пять фамилий, пять пунктов.)
     Конрад Кертнер обвиняется в преступлении,  предусмотренном пар. 1 и 2
статьи  81,  пар.  2  и  3  статьи  262 за действия преступного характера,
совершенные до 12 декабря 1936 года в Милане,  Генуе,  Специи,  Болонье  и
Брешии.
     С   целью   военного  шпионажа  он   получал  сведения,   запрещенные
соответствующими властями к  опубликованию.  Сведения эти  могли  ослабить
военную мощь государства и его военного союзника...
     Заслушав обстоятельства дела  и  прения  сторон,  выслушав прокурора,
защиту и  обвиняемых,  имеющих первое и последнее слово,  трибунал решил в
сїиїлїуї иїмїеїюїщїиїхїсїяї пїрїаївї и на основанииї фїаїкїтїоїв.
     Решением 30 января 1937 года следственная комиссия при этом трибунале
привлекла к разбору дела Конрада Кертнера и (следуют еще фамилии), обвиняя
их  в  соучастии в  военном шпионаже,  причинившем вред государству в  том
объеме,   какой  указан  в  пунктах  обвинения,   перечисленных  в  данном
приговоре.
     Во главе преступной шайки находился Конрад Кертнер.
     При  судебном разбирательстве Конрад  Кертнер  придерживался политики
умалчивания,  уже продемонстрированной им на следствии,  утверждая, что он
австриец,  что не  знает персонально никого из обвиняемых,  за исключением
Делио Лионелло.  Он  не изменил своего поведения и  тогда,  когда Паскуале
Эспозито дважды подтвердил,  что имел свидания с ним.  По-видимому, Конрад
Кертнер хотел сдержать данное им обещание, которое должно было служить для
соучастников сигналом - держать в полном секрете их взаимоотношения. Кроме
того,  он  не  признал своими  документы,  как  изъятые при  обыске в  его
миланской конторе, так и отобранные у него при аресте.
     Точное установление личности Конрада Кертнера не интересует трибунал.
Для