я  помню  и  напитками сегодня  не
злоупотреблял.  -  Кертнер рассмеялся и  первым полез в  машину,  что явно
понравилось Агирре.
     Тогда Агирре демонстративно снял с себя парашют,  уже надетый на него
мотористом,  бросил его, перекрестился, произнес: "Бог, родина, король!" -
и полез в кабину, что явно понравилось Кертнеру.
     Полет не  был  продолжительным.  Но  за  те  двадцать минут,  которые
Кертнер провел в  воздухе,  он  увидел немало любопытного,  в  частности -
приметил,  где стоят зенитные батареи,  охраняющие аэродром. А при посадке
увидел интересные подробности,  связанные с оборудованием взлетной дорожки
для тяжелых машин.
     С  деловым  любопытством  следил  Кертнер  за  отличной  слетанностью
двухместных истребителей высшего  пилотажа "капрони-113".  Они  устроили в
стороне  от  аэродрома учебную карусель,  при  которой самолеты прикрывают
хвосты  один  другому.  Карусель называется "пескадилья";  позже  моторист
объяснил, у испанцев есть такое рыбное блюдо...
     Агирре  оглянулся  и   показал  Кертнеру  на   шасси  -   оно  плавно
выпускалось, убиралось и снова выпускалось.
     Кертнер одобрительно кивнул,  и  вскоре  самолет пошел  на  снижение.
Конечно,  следовало спрыснуть живительной влагой исправленное шасси, чтобы
оно больше не отказывало при посадке,  следовало отметить совместный полет
без парашютов.
     Кертнер пригласил Агирре в таверну при аэродроме.  Таверна находилась
в двух шагах от небольшого зданьица,  над которым торчит антенна, а в небе
трепыхается,   полощется  колбаса,   набитая  ветром  и   указывающая  его
направление.
     Когда  Кертнер и  Агирре вошли в  таверну,  хозяин поспешил навстречу
из-за стойки.
     - Мой друг,  -  представил Агирре своего спутника.  - В нем счастливо
соединились авиация и коммерция.
     - Еще неизвестно,  чего больше.  -  Кертнер сел за столик,  скользнул
взглядом по стенам - портреты тореро, бычьи головы...
     Хозяин засуетился,  подчеркивая уважение к гостю.  Он принес Кертнеру
стул с резной деревянной спинкой причудливой формы.
     - Достопочтимый сеньор,  прошу вас  пересесть.  Этот  стул для  самых
почетных гостей таверны!  На  нем  не  раз  сидели Санчес Мехиас,  Гаэтано
Ордоньее и другие знаменитые тореро. Вот их автографы, - хозяин показал на
спинку стула.
     - Тебе оказана высокая честь! - сказал Агирре. - Мне трактирщик этого
стула не предлагал.  А напрасно! В тот день, когда я решил стать летчиком,
Испания и любимый король Альфонс потеряли замечательного тореро!
     Агирре увидел красную скатерть на  одном  из  столиков,  рванул ее  к
себе,  сделал несколько движений,  как на корриде,  и набросил скатерть на
хозяина.
     Агирре  рассказал,  что  аэродром Таблада  недолго находился в  руках
республиканцев, мятежники захватили его очень быстро. А еще до того, как в
бутылке коньяка "мартель" показалось донышко,  Кертнер узнал, что 5 ноября
из Альбасете на аэродром Алькала де Энарес,  севернее Мадрида,  перелетели
первые русские эскадрильи.  Уже  на  следующий день они  встретили в  небе
Мадрида  "юнкерсы",  "фиаты" и  сбили  девять  самолетов.  Агирре  не  мог
ответить на вопрос Этьена, какие самолеты у русских.
     Сражение за Мадрид идет в  последние дни с чрезвычайным ожесточением,
войска Мола  и  авиация несут большие потери.  В  связи с  этим эскадрилью
Аугусто  Агирре  через   неделю  перебрасывают  поближе  к   Мадриду,   на
прифронтовой аэродром.  Если говорить правду,  он этому рад,  потому что в
противном случае  решение вопросов,  касающихся женской чести  и  мужского
самолюбия, может опасно затянуться.
     Назавтра Агирре  разлучили  со  стариканом  "бреге",  и  после  серии
тренировочных полетов он пересел на новенький  истребитель  "хейнкель-51".
После появления русских машин полеты в средневековой карете немыслимы!
     Неделю с  одним днем был Кертнер на аэродроме Таблада и  немало узнал
такого, что ему отчаянно важно знать.
     Кертнер воспользовался разрешением Агирре и  поднялся на  крыло навой
модели  "мессершмитта",  затем  посидел  на  месте  пилота,  примеряясь  к
управлению, глядя, удобно ли установлена доска приборов, запоминая, как на
ней расположены все кнопки, ручки и рычаги...
     Его    мало   интересовали   самолеты,    которые   уже   воевали   с
республиканцами,  потому что  те  уже сбили над своей территорией самолеты
всех  марок,   а  значит,  республиканцы  и  наши  авиаторы  имели  полную
возможность обследовать и  препарировать машины на  земле,  досконально их
сфотографировать, снять размеры и так далее.
     Кертнера прежде всего интересовали новинки в оборудовании,  новшества
в технической оснастке,  вооружении моделей самолетов, которые изготовлены
на немецких и на тех заводах,  которые только считались итальянскими, а по
существу были дочерними  предприятиями  авиационных  фирм,  прислуживающих
Гитлеру.   Иные  модели  еще  не  попали  на  конвейер,  им  устраивали  в
безоблачном небе над  всей  Испанией  последний  экзамен  в  ходе  боев  с
республиканцами и советскими добровольцами.
     И  разве не  естественно для австрийского авиаинженера интересоваться
тем,  как  ведут  себя  в  полетах  приборы,  изготовленные  по  патентам,
проданным фирмой "Эврика"?..
     Аэродром дважды бомбили наши,  и  оба раза безуспешно.  Он огорчился,
что  республиканцы бомбили  недостаточно  метко,  явно  не  знали  системы
зенитного огня над аэродромом (вот бы сообщить точные адреса зениток!).
     И  в  то же время обрадовался,  что бомбы упали в стороне от взлетной
дорожки, - кому же охота пострадать от своего осколка?
     "А  все-таки у  республиканцев и  наших добровольцев нет тех бомбовых
прицелов,  за которыми я  охотился последний год",  -  подумал он в минуту
бомбежки.
     Ведь не  мог же  штурман бомбардировщика принять за посадочную полосу
шоссе  вдоль  аэродрома.  Скорее  всего,  этот  штурман не  имел  хорошего
бомбового  прицела.   А  может,   не  учел  сильного  бокового  ветра  при
бомбометании.  Вот  и  "съездил  за  молоком".  Штурман  разукрасил  шоссе
воронками,  а попутно выкорчевал бомбами десятка два апельсиновых деревьев
- их ветви гнулись под золотой тяжестью плодов.
     Нечего и  говорить,  что после бомбежки вновь собрались в таверне при
аэродроме.  Кертнер  заявил  хозяину,  что  предпочитает его  таверну даже
ресторану в "Касинилья де ла Компана".  С того дня хозяин еще старательнее
показывал свою расторопность,  исполнительность и бегал то на кухню,  то к
их столику, задыхаясь от мнимой усталости.
     В таверну вошел испанский летчик -  долговязый,  худощавый, с резкими
движениями, холодным и надменным взглядом.
     - Бутылочку моего, да похолоднее!
     - Хименес,  из нашей эскадрильи,  -  отрекомендовал его Агирре, когда
тот подошел к столику. - Мой друг Кертнер, летающий коммерсант.
     - Завидую  Агирре,   перелетаешь  в  Толедо,  -  сказал  Хименес,  не
расположенный к  шуткам.  -  Десять минут л„та до  Мадрида!  Но почему так
срочно?
     - Думаю,  из-за русских... Слышал, что творится над Мадридом? И днем,
и ночью... Большие потери...
     - Особенно драчливы эти русские "чатос",  -  зло сказал Хименес. - Но
мы  с  курносыми не церемонимся.  Слышали?  Один красный заблудился и  сел
вчера к нам под Сеговией.
     - Ну и что?
     - Разрубили его на куски,  запаковали в ящик,  привязали к парашюту и
сбросили с письмом:  "Подарок командующему воздушными силами. Такая участь
ждет  его  самого и  всех красных".  Воображаю,  как  красные обрадовались
подарку! - Хименес заржал.
     - А если бы ты сыграл в такой ящик?  -  спросил Агирре.  -  Настоящий
летчик и христианин до этого не унизится...
     - А тебе не позволяет голубая кровь?  Твой фамильный герб?  - Хименес
вышел, не прощаясь.
     Если  только  не  заниматься расспросами и  не  слыть  любопытным,  в
таверне при аэродроме можно услышать много интересного.  Здесь он  узнал о
местопребывании статуи святой девы Марии.  Сперва она застряла в монастыре
капуцинов,  километрах в  сорока  от  Мадрида,  затем  статую эвакуировали
куда-то на юг,  подальше от линии фронта. Представители церковной иерархии
и  знатные  гранды  уже  вернулись  в  Севилью,   а  при  статуе  остались
сопровождающие рангом помельче.  Теперь статуя живет на колесах, ее прячут
под брезентом грузовика.
     Не один бокал мансанильи выпил Кертнер (когда требовалось -  и  через
силу) в той таверне, не однажды щедро угощал соседей по столику.
     А  какой  богатый  прощальный ужин  устроил  Кертнер  накануне отлета
Агирре!..
     В  тот  памятный день на  аэродроме приземлился грузовой "юнкерс" без
опознавательных знаков,  и  оттуда вышел  пассажир с  удивительно знакомой
внешностью: невысокого роста, совершенно седой, с молодым румянцем.
     Никто из  аэродромного начальства самолет не  встретил,  но  к  крылу
"юнкерса",  с  которого  сошел  улыбающийся седоволосый человек,  подкатил
автомобиль "хорьх".  Из "хорьха" выскочил господин в штатском и расторопно
раскрыл перед пассажиром "юнкерса" дверцу автомобиля. Тот козырнул, уселся
на  заднее сиденье,  и  "хорьх" рванулся с  места.  Вот  что значит мощный
восьмицилиндровый  мотор!   Минута  -  "хорьх"  уже  мчался  вдоль  кромки
аэродрома,  по тому самому шоссе,  по засыпанным воронкам, наново окутывая
пылью придорожные оливковые деревья цвета сизой пыли.
     Никак не мог Этьен вспомнить,  кому принадлежит знакомая внешность, и
злился на себя,  и ругал себя безмозглым дураком,  у которого не память, а
дырявое,  гнилое  решето.  И  только когда  "хорьх" уже  промчался,  Этьен
вспомнил.
     Так это же Вильгельм Канарис собственной персоной!!
     Лицо молодое, если бы не седина, ему можно было бы дать от силы сорок
лет,  а Этьен точно знал,  что Канарису под пятьдесят.  Глаза полны живого
блеска,  со смешинкой. Взгляд не цепкий, не жесткий, не властный, - вот бы
научиться так владеть каждым мускулом лица, даже выражением глаз!
     Этьен  многое  помнил  о  Канарисе,  и  никак  не  сочеталась  с  его
внешностью давняя история:  после  мировой войны Канарис сидел в  Италии в
тюрьме  по  подозрению  в  шпионаже  и  бежал,  убив  при  этом  тюремного
священника и переодевшись в его сутану.
     Значит,  Этьена правильно предупредили,  что Канарис иногда приезжает
инкогнито в Испанию на грузовых самолетах без опознавательных знаков, сидя
между ящиками и  контейнерами с  горючим и пролетая высоко над территорией
Франции.   Канарис  избегал  полетов  на   "юнкерсе",   который  совершает
регулярные рейсы Штутгарт - Барселона.
     И  снова Этьен назвал свою  память гнилой и  дырявой,  потому что  не
сразу узнал того,  кто распахнул дверцу "хорьха",  а  затем уселся рядом с
Канарисом. Он же торчал на похоронах летчика Альвареса, это генерал Вигон,
начальник испанской военной разведки!
     Через несколько дней о  приезде Канариса прослышали завсегдатаи клуба
"Касинилья де  ла  Компана",  и  Агирре,  которому Кертнер  уже  два  раза
устраивал проводы и чей отлет вновь откладывался,  передал Кертнеру шутку,
которую приписывали Канарису.
     Он разъезжал по фронтовым дорогам инкогнито,  вел себя непринужденно,
и  со  стороны могло  показаться,  что  совершает увеселительную прогулку.
Осматривал памятники старины,  посетил  картинную галерею в  монастыре под
Севильей:  там  в  трапезной и  в  хранилище инкунабул висят малоизвестные
полотна Мурильо. По дороге из монастыря машину Канариса остановило большое
стадо  овец,  запрудило всю  дорогу.  Машина  медленно  пробиралась сквозь
стадо, а Канарис при этом отдавал честь. "Кто знает, - весело подмигнул он
адъютанту,  когда  их  неказистый автомобиль наконец  выпутался из  живого
клубка шерсти,  -  может быть,  среди этих баранов находится один из наших
государственных деятелей? На всякий случай всегда полезно поприветствовать
стадо".
     Только непонятно -  как до клуба дошел этот анекдот?  Может, адъютант
сболтнул по приказу своего шефа?  Канарис как бы напоминал Этьену: "Иногда
нужно умело промолчать, иногда выгоднее умно проболтаться..."
     Наконец эскадрилья Агирре и Хименеса получила приказ перебазироваться
ближе к фронту.
     - Когда и где мы еще встретимся? - вздохнул Агирре.
     - Теперь в Мадриде! - бодро сказал Кертнер.
     - Судя  по  всему,  ты  успеешь прежде  добраться до  своей  Италии и
приплыть обратно.
     - Назначаю тебе свидание в Мадриде,  на аэродроме.  Скорее всего, это
произойдет на  Куатро  виентос.  Как  романтично назван  аэродром!  Четыре
ветра!
     - Хоть  бы  один  из  четырех был  для  меня попутным.  -  Агирре без
воодушевления пожал плечами.
     - Не забывай - у нас есть в запасе пятый ветер!
     - Ты имеешь в виду пятую колонну?
     Кертнер кивнул.
     - Я на нее рассчитываю меньше, чем генерал Мола.
     В тот вечер Агирре был мрачнее,  чем обычно, и выпил больше обычного.
Он  несколько раз вспоминал,  что вчера неба над Мадридом не видно было за
дымом и огнем и все чаще в небе льется кровь.
     На  следующее утро  радиопередачи "Последние часы Мадрида" испарились
из   эфира,   а   парижское  радио   сообщало,   что   Мадрид   героически
сопротивляется, весь мир - свидетель этого сражения.
     Накануне своего  отъезда в Альхесирас,  накануне прощального визита к
германскому консулу Дрегеру, Кертнер узнал, что в Севилью вернулась статуя
девы Марии.  Ее привезли ночью, тишком, на грузовике с брезентовым верхом,
без всякого эскорта,  и святая дева приступила к своим старым обязанностям
- по-прежнему покровительствовать городу.


                                    19

     Когда  вспыхнула  война  в  Испании,  Этьен  решил  использовать свое
постоянное местожительство и  свою деловую репутацию,  чтобы пробраться на
занятую мятежниками территорию. Но как получить визу у франкистов? Помогла
чековая книжка, хотя и на этот раз Этьен взяток никому не давал.
     Он выехал из Милана в  Рим и  остановился в  "Гранд-отеле".  Пожалуй,
отель "Эксцельсиор" на  виа  Венето -  самый шикарный и  усерднее шагает в
ногу  с  модой,  "Гранд-отель"  несколько  старомоден.  Но  именно  в  нем
останавливаются  миллионеры,   заезжие   принцы   и   принцессы,   мировые
знаменитости;  это самый дорогой отель в  Италии.  Достаточно сказать:  "Я
остановился в "Гранд-отеле",  - чтобы собеседник понял: он говорит с очень
богатым человеком.
     Итак,  Этьен приехал в  Рим и отправился в испанское посольство.  Оно
находится возле площади Испании,  где на ступенях лестницы всегда толпятся
художники - продают и покупают картины, нанимают натурщиц.
     Старинное здание посольства окрашено в терракотовый цвет.  Узкую арку
ворот  стерегут фонари на  каменных столбах.  Этьен прошел через глубокую,
притемненную арку во внутренний двор,  где журчит вода,  вечно льющаяся из
пасти каменного льва.
     Оделся Этьен  как  на  дипломатический прием,  -  в  иные  посольства
следует заходить только  изысканно одетым.  И,  уже  подав  свои  бумаги и
прощаясь с чиновником, он небрежно бросил:
     - Каков бы  ни  был  ответ,  прошу поставить меня  в  известность.  Я
остановился в "Гранд-отеле".
     Магическая фраза  произвела  впечатление на  чиновника в  консульском
отделе.  Этьен  готов поручиться,  что  "Гранд-отель" сыграл свою  роль  в
получении визы.
     Но  испанская виза  -  полдела.  Кертнеру нужно было еще  обязательно
попасть  на  пароход "Патриа",  который через  несколько дней  отплывал из
Специи в порты мятежной Испании.
     То был грузо-пассажирский пароход,  который в том рейсе был в большей
степени грузовым,  чем  пассажирским.  Судя по  осадке "Патрии",  трюмы ее
загружены.  Вдобавок на  палубе громоздились какие-то циклопические ящики,
укрытые брезентом.  Даже если бы  при  их  погрузке не  хлопотал Паскуале,
Этьен легко догадался бы,  что к Франко плывут "мессершмитты", разъятые на
фюзеляжи и крылья.
     Этьен не  предполагал,  что  почувствует себя на  испанской земле так
уверенно и  будет работать в  относительной безопасности.  Пусть даже иные
испанцы  принимали австрийца Конрада  Кертнера  за  пройдоху и  спекулянта
патентами,  который хочет  погреть руки  на  чужом  пожаре.  Но  поскольку
Кертнер -  авиаспециалист и автор каких-то патентов,  вполне закономерно и
естественно его внимание к техническим проблемам, возникшим в ходе войны.
     Был  еще  один  веский  довод  в  пользу  испанских поездок Кертнера.
Поскольку Муссолини помогал мятежникам,  все итальянцы выглядели в Испании
как добровольцы,  фашисты,  и слежка за штатскими итальянцами была меньше,
чем у них дома. В самом деле, что подозрительного во встречах итальянцев и
австрийца, если они вместе помогают Франко воевать с красными?!
     В Италии,  когда дело касалось секретных материалов,  Паскуале, отчим
Джаннины,  бывал очень робок. А на испанской земле, да и по пути в Испанию
он  вдруг  обрел  подобие хладнокровия.  Он  и  суетился здесь меньше,  не
облизывал все время губы, высушенные страхом.
     Паскуале выжидал,  чтобы в коридоре,  куда выходят каюты "люкс", было
пусто,  и  тогда  заходил к  Кертнеру;  он  даже  позволил себе  вымученно
пошутить по какому-то поводу.
     А второй помощник капитана,  Блудный Сын,  хорошо известный Кертнеру,
ни  разу его не  навестил и  не обмолвился с  ним ни единым словом,  но не
из-за  своей робости,  а  лишь потому,  что  сам Кертнер настоял на  такой
сверхосторожности...
     Пока Паскуале был занят на  приморском аэродроме сборкой доставленных
самолетов,  а Блудный Сын занимался судовыми обязанностями,  пока "Патриа"
плыла из Альхесираса в Кадис,  оттуда в Уэльву, Кертнер успел и помотаться
по  фронтовым дорогам до  предместий Мадрида и  проторчать неделю с  одним
днем на аэродроме в Табладе.
     К  отплытию "Патрии" из Уэльвы Кертнер опоздал,  к отплытию из Кадиса
тоже не  успел.  Теперь,  если не  подведет шофер нанятого автомобиля,  он
рассчитывает застать "Патрию" в Альхесирасе,  хотя дорога туда значительно
длиннее, придется объезжать горы, делать большой крюк.
     Нанятый автомобиль давно пора было сдать в утиль,  в дороге случилось
несколько поломок.  Этьен нервничал и успел на пароход только потому,  что
"Патриа" принимала на  борт большую партию раненых итальянских солдат и  с
погрузкой раненых опоздали больше, чем Этьен с прибытием в Альхесирас.
     Кертнер занял свою старую каюту, оплаченную в оба конца, и сразу стал
спокойнее.
     Он быстро установил, что в его отсутствие сюда наведался Блудный Сын.
Как  было  условлено,  он  унес все,  что  Этьен фотографировал по  пути в
Испанию,  а  также сверток чертежей,  которым полагалось храниться в каюте
капитана "Патрии".
     Одноместная каюта "люкс" со всеми удобствами.  Если Этьен будет занят
своими  приватными делами,  а  в  дверь  вдруг  начнут ломиться непрошеные
гости,  можно  выкинуть в  иллюминатор все,  что  при  столь  несчастливом
стечении  обстоятельств должно  быть  выброшено,  все,  что  он  не  успел
зашифровать и  превратить в  безобидные описания красот испанской природы,
морских пейзажей.
     Если Этьен заметит опасных попутчиков на  палубе,  то  будет стоять у
борта,  держась за  поручни,  всегда  готовый выбросить в  море  кассеты с
пленкой.
     Позади Малага,  Альмерия,  далеко на западе остались порты Картахена,
Аликанте,   Валенсия   и   Барселона.   "Патриа"   держалась  подальше  от
республиканского берега и  поближе к Балеарским островам.  После Пальмы на
Майорке "Патриа" уже никуда не заходила до самого Марселя.
     В  Марселе  на  борт  поднялся  какой-то  подозрительный субъект.  Он
шатался по  палубе,  небрежная походка,  волочил ноги так,  словно на  нем
старые шлепанцы.
     Когда  "Патриа" отшвартовалась и  лоцман выводил ее  из  марсельского
порта,  подозрительный субъект внимательно следил за другими судами, Этьен
заметил  его  повышенный  интерес  к  судам  небольшого  водоизмещения под
испанским  флагом.  "П