Вчера тюремщики готовы были разорвать беглеца на  части,  а  сейчас и
пальцем не тронули.  Этьен задумался: почему озлобление так быстро прошло?
Оно сменилось уважением к  смелости.  Всех -  и заключенных и стражников -
восхитила страстная жажда жизни, проявленная контрабандистом...
     Вскоре  Кертнер,  Марьяни  и  Лючетти  сообща  восстановили  во  всех
подробностях картину побега.  И  оказалось,  что  главную роль  сыграл  не
контрабандист,  а его приятель,  циркач, также приговоренный за убийство к
бессрочной каторге.
     Приятели сидели  по  соседству,  их  вместе водили на  прогулку,  они
бывали в камерах друг у друга.
     У циркача такой вид,  словно все тюремные невзгоды ему нипочем. Ничто
не  могло  лишить  его  жизнелюбия  и  оптимизма,   вывести  из  душевного
равновесия.  Это был очень подвижный,  сильный,  деятельный,  веселоглазый
человек, лет под тридцать, мастер на все руки. Откуда только бралась такая
сила   в   его   худощавом   теле?   А   ловок   он   удивительно,   почти
сверхъестественно.
     Лишь  накануне  поимки  контрабандиста  в   строгий  карцер  посадили
циркача.  Тюремщики вспомнили,  что он  лепил фигурки,  головы из хлебного
мякиша.  Вспомнили, как года три назад он искусно вылепил голову Муссолини
с широко раскрытой пастью.  То была пепельница, и Лючетти, получивший ее в
подарок,  с  удовольствием гасил  сигареты,  засовывая их  дуче  в  пасть.
Надзиратель тогда  отобрал  пепельницу,  а  циркач  и  Лючетти  отсидели в
карцере.
     А теперь циркач вылепил две головы - контрабандиста и свою. Для этого
он покупал хлеб в  тюремной лавке.  Он украл в конторе цветные карандаши и
искусно раскрасил лица.  После санитарного дня  и  всеобщей стрижки собрал
волосы и  изготовил два парика.  А  перед тем как покинуть камеру,  циркач
искусно сформировал чучело -  будто человек спит на боку, лицом к стене. И
точно такое же чучело улеглось на боку, лицом к стене, в соседней камере.
     Циркач запасся отмычкой,  которую по  его чертежу изготовили дружки в
слесарной мастерской тюрьмы. Там же скопировали ключ от двери-решетки.
     Сперва циркач открыл дверь-решетку в  своей камере.  А  как  бесшумно
открыть вторую,  дощатую дверь,  выходящую в коридор? Он сумел отжать вниз
пружину заслонки в  окошке второй двери,  в  маленьком окошке,  куда можно
просунуть  лишь  миску  с  супом  или  кружку  воды.   Затем,   с  помощью
специального аркана,  сплетенного из тонкой лески, он дотянулся до засова,
отодвинул его,  дотянулся рукой до замка и открыл ключом, торчащим снаружи
в замочной скважине.
     Про таких ловкачей, как циркач, говорят: "Родился с отмычкой в руке".
Причем все это он проделал за считанные минуты, пока надзиратель, меряющий
шагами коридор, находился вдали от камеры.
     Итак,  циркач получил возможность следить за стражником, дежурившим в
коридоре. До поры до времени циркач держал прикрытой уже отпертую им дверь
и прислушивался к шагам, чтобы знать, как далеко стражник находится от его
камеры.
     Едва стражник отошел, циркач быстро и бесшумно снял навесной замок со
своей двери.  Он предусмотрительно налил масло в замочную скважину, смазал
все замки и засовы - никакого скрипа.
     Когда стражник удалился в другой конец закругленного коридора, циркач
выскользнул из  своей камеры,  запер снаружи дощатую дверь на  оба  замка,
прошмыгнул к  камере соседа,  открыл одну за  другой обе  двери,  выпустил
соседа, вышел вслед за ним и закрыл наружную дверь.
     Итак,  на обеих камерах висят замки, двери заперты, засовы задвинуты.
Теперь можно надеяться, что во время ночных обходов стражника с фонарем их
исчезновение останется незамеченным.
     В  их  распоряжении вся ночь до  утреннего обхода,  до выноса параши,
если только удастся убежать из эргастоло,  прежде чем их хватятся и начнут
погоню.
     Оба бесшумно пробрались на  лестницу.  Их камеры находились на первом
этаже,  а чтобы выбраться из здания,  следовало сперва подняться на крышу.
Прислушиваясь к шагам стражников, беглецы благополучно поднялись на второй
этаж, на третий. Из-под навеса верхней галереи они вскарабкались на крышу,
прошли по ней к краю цитадели, к водосточной трубе.
     Труба не достигала двух метров до земли, но оба спрыгнули удачно. Они
оказались во  внешнем тюремном дворе.  Теперь нужно преодолеть еще высокую
стену,  обвод  цитадели.  Они  вновь  оседлали водосточные трубы -  сперва
вверх,  потом вниз -  и оказались вне эргастоло.  Скорей,  скорей вниз,  к
воде!
     Беглецы рассчитывали на  лодку  подрядчика,  ее  прячут в  сарайчике,
притулившемся к скале в маленькой бухточке.
     Циркач  не  забыл  захватить  с  собой  отмычку  и  открыл  замок  на
сарайчике.  Пригодился и  огарок  свечи.  Лодку  держали на  толстой цепи,
пришлось сломать еще один замок.
     И только тогда беглецы к ужасу своему убедились, что весел и руля при
лодке нет.  Обшарили все закутки -  пусто.  Значит, весла уносят наверх, в
контору, где они недосягаемы. Стало ясно, что уплыть на лодке не удастся.
     Циркач с  отчаяния отказался от  всей  затеи,  а  контрабандист решил
бежать без  лодки:  его не  пугал и  марафонский заплыв.  Он  переоделся в
одежду лодочника, висевшую в сарайчике, и бывшие соседи расстались.
     Теперь циркачу предстоял путь  назад  в  камеру.  Конечно,  если  его
застукают, без строгого карцера не обойдется.
     Но добавить срок тому, у кого бессрочная каторга, никак нельзя!
     Непостижимо,  как циркач смог преодолеть высоченные стены и незаметно
пробраться к  себе.  Позже он  рассказал,  что поднялся по стене тюремного
здания, цепляясь за медный громоотвод. Простой смертный не взобрался бы на
крышу и  не  спустился бы  по стене ни по проволоке,  ни по скобам,  ни по
водосточным трубам.
     Он проник к  себе в  камеру,  изнутри закрыл замки и  засовы,  закрыл
окошко в  двери на щеколду,  разобрал чучело,  искрошил маску,  разорвал в
клочья парик, выбросил его в парашу и лег спать.
     Шли своим чередом ночные поверки.  Стражник не раз удостоверился, что
циркач и контрабандист спят.
     А утром циркач прислушивался к переполоху и молился за приятеля: хоть
бы убежал!..
     Но  и  тогда,  когда  тюремщики  вспомнили  про  пепельницу "дуче"  и
засадили циркача  в  строгий карцер,  ему  туда  кто-то  сообщал новости о
поисках контрабандиста.
     Две  недели Этьен жил  этим побегом.  И  уже после того,  как беглеца
поймали и  увезли в  Триест,  где  должен был состояться новый суд,  Этьен
продолжал  впитывать  и  переживать  подробности  происшествия.   Покорила
жизнестойкость контрабандиста и его исступленная борьба за свободу. А ведь
при этом контрабандиста не воодушевляли никакие общественные идеалы!
     Но если конокрад и убийца так воевал за свою жизнь, какое право имеет
он,  Этьен,  несущий  ответственность перед  товарищами по  оружию,  перед
антифашистами,  опустить руки и отказаться от борьбы за свою жизнь? У него
есть обязательства,  каких и в помине нет у контрабандиста! А тот преподал
Этьену урок стойкости и жизнелюбия...
     В те дни помог Марьяни.
     - Когда  тебе  бывает очень плохо,  вспоминай обо  мне,  твоем друге,
которому еще хуже,  -  сказал Марьяни,  опустив голову. - Самое страшное в
моей судьбе - по мне никто не скучает. Никто не замечает моего отсутствия.
Никто не ждет меня на свободе. Ты знаешь судьбу плачевнее? Я не знаю...
     Тут же  Марьяни взялся за французскую книжку.  Прежде Этьен давал ему
уроки французского языка,  и Марьяни упрекнул учителя:  тот совсем забыл о
своих обязанностях,  куда это годится?!  Этьен смутился и уже до конца дня
говорил с  Марьяни только по-французски,  как у них было условлено прежде;
чувство долга помогло Этьену преодолеть душевный кризис.
     У  Этьена  и  прежде  бывали  такие  приступы апатии.  Еще  во  время
следствия, а затем в одиночке Кастельфранко календарь терял для него вдруг
всякое значение.  Нет,  тогда эти приступы апатии были не так сильны.  Тем
более  он  не  имел  права позволять себе  такое душевное бессилие сейчас,
когда льется кровь на родной земле и в родном небе, и он, даже в каторжном
своем одеянии,  обязан вести себя как солдат,  захваченный в плен, солдат,
для которого нет и не будет демобилизации...
     Только когда Этьен перестал получать письма,  он понял,  как они были
ему необходимы,  потому что связывали с  жизнью.  И пусть он больше сам не
ждет писем - обязан помнить дни парохода, доставляющего почту.
     У  "Санта-Лючии"  по-стариковски  немощный,   хриплый  гудок,  но  он
потрясает метровые  стены  цитадели  -  с  таким  нетерпением ждут  его  в
эргастоло.  Пароход привозит радость в  соседние камеры,  и Этьен не смеет
оставаться равнодушным к гудку, который звучит у острова дважды в неделю.
     Ему стало стыдно фразы,  которую он недавно сказал Марьяни в припадке
отчаяния:
     - Жизнь длинна, а смерть коротка, так нечего ее бояться.
     - Бывает и смерть длинной,  - возразил Марьяни. - В последние дни мне
не нравится твое поведение и твое настроение.  Ты уверен, что живешь, а не
медленно умираешь?
     Сегодня горькие слова Марьяни заново прозвучали у  Этьена в ушах,  он
вызвал капо гвардиа и  попросил,  чтобы его определили на  работу вместе с
уголовниками.  Капо гвардиа кивнул в  знак согласия:  он  пошлет Чинкванто
Чинкве на огород.
     Этьен нетерпеливо ждал возможности поработать на  огороде,  а  пока с
вновь обретенным удовольствием ходил на прогулку.  Там, на тюремном дворе,
между каменными плитами росла базилика -  съедобная трава, предупреждающая
цингу.  Такая трава продавалась некогда в  Баку на  базаре как  приправа к
мясу,  но там она называлась как-то по-иному. Почему же он теперь проходит
мимо базилики?  Зачем пренебрегать такой целебной травой, когда начинается
цинга?
     В  тот  же  день Марьяни,  после большого перерыва,  увидел Чинкванто
Чинкве с книгой в руках - старый учебник испанского языка.
     Полному  выздоровлению Этьена  помогла "Санта-Лючия".  Разве  мог  он
предполагать,  что  такой  знакомый гудок  имеет  сегодня непосредственное
отношение к  нему?  Открытка из Милана,  напечатанная на пишущей машинке и
подписанная рукой Джаннины,  осведомляла,  что Конраду Кертнеру послан чек
на контору эргастоло.  Это - долг, причитавшийся ему по старому векселю, с
опозданием и частично оплаченному фирмой "Братья Плазетти". Близнецы долго
торговались с синьором Паганьоло, прежде чем выкупили за четверть номинала
свои просроченные векселя, избежали гласного банкротства.
     Наибольшее внимание  Этьена  в  открытке привлекла фраза:  "Недавно у
меня в  гостях была ваша сестра Анна".  Значит,  он должен помнить,  что у
него появилась сестра. А закончила открытку Джаннина дружеским пожеланием:
     "Прошу  вас  пребывать в  надежде на  будущее,  эта  всеобщая надежда
весьма  основательна.  Имейте мужество противостоять болезням,  когда  они
огорчают Вас..."


     Позже пароход привез ему письмо из Турина.  В конверт,  на котором не
указан адрес отправителя,  вложена фотография:  красивая молодая синьора с
ребеночком  на  руках  и  счастливый молодой  Ренато.  Этьен  сразу  узнал
Орнеллу!  Она еще красивее,  чем на старой фотографии,  подаренной некогда
Этьену ее  женихом.  Честное слово,  у  Кертнера в  связных хлопотала сама
Мадонна!
     Не   меньше  обрадовала  оборотная  сторона  фотографии,   хотя   она
оставалась чистой и  на  ней не было ничего,  кроме штемпеля:  "Фотоателье
"Моменто".
     Этьен знал,  что  паралич очень трудно и  редко поддается лечению,  и
радовался тому, что, кажется, излечился от паралича души.


                                   106

     Пароход каботажного плавания "Санта-Лючия" водоизмещением в  450 тонн
ходил в  этих  водах чуть  ли  не  с  начала века.  Пароход становился все
медлительнее,  он  уже страдал старческой одышкой,  но на покой не уходил.
"Санта-Лючию"  бессменно водил  капитан Козимо Симеоне,  и  они  старались
вместе.   Время   успело   посеребрить  волосы   Козимо  Симеоне,   всегда
подстриженные  бобриком,   а   сам  он  оставался  по-молодому  подвижным,
звонкоголосым и неизменно приветливым.
     19  апреля 1943 года,  когда пароход шел проторенным путем из Гаэты к
Вентотене,  на него обрушились американские бомбардировщики.  В  последние
дни  они  часто  кружились  над  островками,   над  побережьем,  никто  не
предполагал,  что они вдруг изберут своей мишенью "Санта-Лючию".  Но то ли
старческая медлительность парохода сбила  с  толку бомбометателей,  то  ли
выручил туман,  который низко стлался над штормовым морем, - "Санта-Лючия"
избежала гибели.
     Анку в  числе других пассажиров спровадили с  палубы в  трюм,  но там
было еще страшнее.  В  темноте казалось,  что самолеты все время висят над
головой, не видно, как самолет снова разминулся с целью, не виден огромный
столб воды,  взметнувшийся в  море  за  кормой;  в  трюме каждый раз  были
убеждены, что бомба угодила прямо в пароход.
     Когда пассажиры оказались на  пристани Вентотене и  почувствовали под
собой твердую землю, каждый счел себя воскресшим.
     Анка  попросилась на  ночлег  к  одинокой  пожилой  женщине,  которая
штопала рыбачьи сети.
     Перед тем  как  отправить Анку  в  это  далекое путешествие,  ее  как
следует проинструктировали.  Разговаривать в пути только по-итальянски, не
боясь при этом немецкого акцента:  по  паспорту она на  время этой поездки
Анна  Кертнер,  австриячка.  Разрешение  на  свидание  с  братом  Конрадом
получено за большую взятку в министерстве юстиции.
     Анку  обнадежили,  что  у  начальника охраны Суппа  будут все  нужные
бумаги. Однако утренний визит к Суппа оказался неудачным - разрешения нет.
Может,  произошло  недоразумение и  разрешение лежит  у  капо  диретторе в
эргастоло? Завтра к концу для все выяснится.
     Анка сослалась на  крайний недостаток времени и  попросила разрешения
поехать на Санто-Стефано немедленно, тем более что море сегодня спокойное,
неизвестно,  какая погода будет завтра,  послезавтра,  а  она  страдает от
морской болезни.
     Суппа  заявил,   что  поездка  на  Санто-Стефано  возможна  при  двух
условиях:  если  она  наймет лодку  за  свой  счет  и  если  она  согласна
отправиться в наручниках.  Пока нет официального разрешения,  она не может
считаться прибывшей на  свидание к  каторжнику и  на  нее распространяется
режим, введенный на Санто-Стефано для посторонних.
     Не  раздумывая долго,  Анка приняла условия Суппа и  вскоре сидела на
Санто-Стефано в тюремной канцелярии.
     Увы,  и  здесь разрешения из министерства юстиции не оказалось.  Анка
попросила   разрешения  подождать   на   Санто-Стефано   следующего  рейса
"Санта-Лючии" и  следующей почты.  Но  капо диретторе Станьо отказал -  не
имеет права держать на  острове постороннего человека.  На  той  же  самой
лодке ее со скованными руками отправили назад.
     После того  как  Анка вернулась на  Вентотене ни  с  чем,  Суппа стал
придирчиво строг. Пребывание здесь разрешено ей только до отплытия первого
парохода.  Анна Кертнер будет находиться под  домашним арестом,  без права
выходить на  улицу.  При нарушении установленного порядка охрана вынуждена
будет надеть на нее наручники и взять под стражу.
     Предстояло прожить три дня,  прежде чем "Санта-Лючия" вновь придет на
Вентотене,  потом уйдет на Понцо, вернется с Понцо и отправится обратно на
материк.
     Единственное,  что  Суппа  обещал  сестре Чинкванто Чинкве,  -  сразу
посмотреть почту,  которую привезет "Санта-Лючия",  чтобы просительница не
разминулась с возможно опоздавшим разрешением.
     Рано утром 24 апреля "Санто-Лючия" пришла с материка и ушла на остров
Понцо. В распоряжении Анки оставалось около пяти часов до обратного рейса.
Увы,  разрешение так и не получено.  Она пыталась передать брату посылку и
получила отказ.  Она  попросила начальника охраны Суппа принять деньги для
перевода в  тюремную лавку на  счет брата -  отказ.  Суппа не  имеет права
принять деньги,  так же  как и  посылку,  потому что сестра Анна не была в
свое время указана самим заключенным в числе его близких родственников.
     Анка распрощалась с  приветливой хозяйкой,  штопальницей сетей,  и  с
посылкой в руках,  которую у нее отказались принять в полиции,  спустилась
по крутой лестнице-улочке к пристани. "Санта-Лючия" вот-вот должна подойти
к берегу.
     С  большим трудом  она  купила обратный билет.  Пришлось прибегнуть к
помощи карабинера, дежурившего на пристани. Буйная толпа осаждала билетную
кассу.  Воздушные  налеты  вызвали  среди  островитян панику,  и  прибытия
парохода из  Понцо ждали на  пристани несколько сот  человек.  Все спешили
эвакуироваться на материк.
     Трезвые голоса предупреждали в  те дни капитана Симеоне об опасности,
но он говорил,  что днем сугубо штатский силуэт и  даже преклонный возраст
пароходика очевидны для всех летчиков и штурманов,  конечно,  при условии,
если  экипажи американских бомбардировщиков состоят из  зрячих,  а  не  из
слепых.  А  их  налет несколько дней  назад в  какой-то  мере простителен,
потому  что  американцы  бомбили  в  тумане.   Они  наверяка  знают,   что
"Санта-Лючия" не предназначена для военных перевозок, знают, что Вентотене
и  Понцо  -   места  ссылки  для  политических,   врагов  фашизма,   а  на
Санто-Стефано - каторжная тюрьма.
     - А  кроме того,  я  не  имею права нарушать расписание,  -  добавлял
Козимо Симеоне, будто самый серьезный довод он оставил под конец.
     И  вот,  когда "Санта-Лючия" уже подходила к  Вентотене и до пристани
оставалось с километр, не больше, налетели два торпедоносца.
     Пристань  мгновенно  опустела,  ожидающих словно  ветром  сдуло,  все
забились  в  пещеры,  в  гроты,  выдолбленные  в  прибрежной  скале,  Анка
замешкалась на пристани со своей отвергнутой посылкой и видела все.
     Первая торпеда прошла мимо  цели,  взметнув к  небу  искрящийся столб
воды,  так  что пароход сильно накренился.  Вторая торпеда угодила прямо в
пароход,  и  корпус  его  переломился пополам.  Второй  торпедоносец летел
низко-низко, при желании штурман мог бы различить на палубе пассажиров.
     "Санта-Лючия"  не  успела даже  подать своего по-стариковски хриплого
гудка.
     На  помощь утопающим вышел моторный катер,  какой-то  бот,  несколько
лодок.  Но из девяноста пассажиров спаслись четверо. Они плыли, держась за
обломки.  Одним из четырех пловцов был капитан Козимо Симеоне,  раненный в
грудь.  На  пристань  привезли  бывшего  ссыльного  с  оторванными ногами,
матроса с лицом, залитым кровью, и еще кого-то.
     Если  бы  пароход подошел к  Вентотене немного раньше и  успел  взять
тамошних пассажиров, число жертв увеличилось бы в пять раз.
     После того как Анка попрощалась со штопальницей сетей,  она прожила у
нее еще несколько дней в ожидании оказии. И отплыла на паруснике.
     Накануне отъезда Анка рассудила,  что разрешение на свидание с братом
все-таки  может когда-нибудь прийти.  Вряд  ли  взяточники в  министерстве
юстиции оказались до  такой степени бесчестными.  Уважающий себя взяточник
старается выполнить обязательство,  чтобы не прослыть простым жуликом и не
лишиться доверия у клиентуры.  А в случае,  если разрешение придет, Конрад
Кертнер получит право и  на посылку,  и на деньги от сестры.  Поэтому Анка
отправилась на почту, сдала посылку и перевела деньги брату...
     В тот час на почте были опечалены только что пришедшей телеграммой. В
Неаполе скончался от  ран капитан Козимо Симеоне,  за ним оттуда присылали
на Вентотене гидросамолет.
     На  следующий день  после того,  как  парусник увез  Анну  Кертнер на
материк, капо диретторе Станьо вызвал к себе Чинкванто Чинкве.
     - У вас есть сестра?
     - Вы имеете в виду Анну?  -  Этьен слегка запнулся, не сразу вспомнил
про открытку Джаннины.
     - Да, Анна Кертнер.
     - Это моя старшая сестра.
     Капо диретторе просил принять его  сожаление по  пов